Обещай мне чудо
Шрифт:
– А…
– Теперь ты сожми кулак, – очень серьезно велела она.
Он поколебался, устремил взгляд на Катарину, затем мускулы его напряглись, и он сжал пальцы, как сжимают рукоять шпаги.
– Так? – спросил он, все еще не отводя взгляда от матери девочки. Катарина отвернулась.
Изабо принялась рассматривать его руку.
– Да. Вот какое большое у тебя сердце. Теперь ты видишь? Оно может вместить маму, меня и Страйфа, правда?
Александр уставился на свой сжатый кулак и внезапно почувствовал, что не может ответить ребенку.
– Правда, полковник-папа? –
Он услышал, как вздохнула Катарина.
– Вот как? – спросил он, встречаясь взглядом с Катариной и удерживая ее взгляд. – Тогда, наверное, правда. Мамы не обманывают… не так ли, Катарина?
– Конечно нет! – ответила Изабо, подхватывая чуть было не выскользнувшего из рук кота и устраивая его поудобнее. – Тогда она не была бы мамой.
Александр увидел, как Катарина подняла тонкую задрожавшую руку и прикрыла ею рот, словно пытаясь подавить крик, так что он не раздался, но ясно отразился в ее глазах.
В глубине его души внезапно возникло желание подойти к ней. Но он подавил его.
– Хорошо, полковник-папа, Страйф говорит, что не возражает, если ты будешь целовать маму, – сказала Изабо и решительно добавила: – Но только и он тоже должен получать поцелуи.
Александр непроизвольно встал, он не отводил взгляда от Катарины.
– Я позабочусь об этом.
– Хорошо, – донесся до него детский голосок сквозь заклубившийся в голове туман.
Он увидел, как Катарина уронила руки и нервно облизнула губы.
– Хорошо, – эхом отозвался он.
Изабо повернула голову от матери к нему, затем снова к матери, потом пожала плечиками и вприпрыжку удалилась, пробормотав что-то о репе к ужину.
– Александр, – задыхаясь от волнения, начала Катарина. Что-то побудило его преодолеть расстояние между ними. – Александр! Она еще ребенок. Она не понимает, что…
Он обхватил ладонями ее подбородок и провел большим пальцем по губам, заставляя замолчать. Он ощущал аромат розовой воды.
– Катарина, – прошептал он, обдавая ее лицо своим дыханием. Ему хотелось приникнуть губами к ее подбородку, ощутить мягкую нежность кожи, овладеть розовой влажностью ее рта…
Она отвернулась, и лицо ее скривилось, как у ребенка, которому дали щепотку соли. Его ладони почувствовали, как она задрожала, словно зимний заяц, попавший в капкан. На этот раз в нем не пробудилось желания утешить ее, а возник гнев на ее неприятие.
– Ты так много врала своей дочери о моем отце, Катарина. Почему бы тебе не распространить свою ложь и на меня?
– Я не лгала, – прошептала она.
– Конечно нет. Солгать – это ведь так трудно для тебя, не так ли, жена? – На мгновение он сжал ее подбородок крепче, затем отпустил. – И еще, ты не стоишь того, чтобы из-за тебя волноваться. У этого чертова кота сердце больше, чем у тебя.
Она настороженно посмотрела на него из-под длинных темных ресниц, и это странно кольнуло его.
– В будущем, мадам, – с враждой в голосе сказал он, – советую вам позаботиться о том, чтобы получше скрывать свое отвращение ко мне. Если, конечно, не хочешь объяснять
Почему ее постоянное неприятие его так глубоко уязвляло? Он пошел прочь, глубоко впечатывая каблуки сапог в землю разоренного осенью сада, чтобы немного рассеять свой слишком сильный гнев. Но этого было недостаточно.
Он остановился и, развернувшись к ней, поднял крепко сжатый кулак.
– И объясни, что он служит только для того, чтобы сжимать рукоять меча. Ты понимаешь, Катарина? Это оружие. И ничего больше. Он не вмещает в себя любовь к коту маленькой девочки. И не вмещает любовь к моему отцу. – Полковник замолчал, прерывисто дыша, затем добавил с обманчивой мягкостью: – И не вмещает моей любви.
Он вытащил шпагу, опустил ее вниз и вонзил в землю.
– Вот что вмещают мои рука и сердце. Но не утруждай себя рассказами своему ребенку, что я чудовище, Катарина. Просто скажи ей, что я солдат, а остальное она прочтет в твоих глазах.
Катарина, не отводя от него взгляда, подошла к его шпаге, вытащила ее из земли и ударила его рукоятью по груди.
– И она прочтет правду.
Не оглядываясь, она ушла.
На следующее утро при бледном свете зари Катарина медленно просыпалась с чувством какой-то тревоги. Она лежала в кровати Изабо, а ее одурманенный дремотой мозг пытался прислушиваться, но, укрытая уютным покрывалом, она слышала только тихое потрескивание огня в камине.
Ах, благословенная тишина. Пора вставать, говорила она себе. У нее так много работы в преддверии наступающей зимы. Она зевнула и потянулась, потерев друг о друга обтянутые черными чулками ноги. Еще одна ночь почти без сна. Боже, как она устала!
Ужин заставил ее поволноваться. Александр со сверхъестественной проницательностью солдата, прошедшего войну, догадался, что возбужденная Изабо притаилась за дверью, когда на ужин подавали ее репу, обильно приправленную маслом. Он произнес все необходимые похвальные слова, и до Катарины донеслись довольное хихиканье Изабо.
«Черт бы его побрал!» – мысленно выругалась Катарина. И черт бы побрал этот глупый фальшивый брак, который привел к тому, что она не может больше есть вместе с Изабо, Францем, Лобо, поварихой, Луизой и Страйфом на кухне, а должна выносить эти официальные обеды с золотоволосым поддельным мужем.
Она пригласила Луизу присоединиться к ним за столом, что вполне соответствовало ее положению, но та отказалась, понимающе усмехнувшись.
Рука Катарины скользнула под подушку, пальцы сжали рукоятку пистолета, который она там держала. То был новый кремневый пистолет фон Леве, заряженный и готовый к выстрелу в любой момент. Порох в пороховнице она тоже хранила поблизости.
Быть вдовой много лучше, чем женой! Она провела подушечкой большого пальца по замку пистолета, и ее полусонный мозг принялся придумывать историю о бедной жене с помрачившимся сознанием, которая по ошибке приняла своего мужа, входящего в спальню после ночной прогулки, за вора. Она самую малость отвела замок, затем позволила пружине вернуть его на место. Намного, намного лучше быть вдовой.