Обезьяна на мачте
Шрифт:
С каждым метром погружения мир за круглыми окошечками тускнел, наливался синевой глубины. Вдруг у самого стекла вспорхнула стайка юрких черных рыбок. Самые любопытные из них тыкались носами в стекло, точь-в-точь, как это делали их золотистые сестры в аквариуме, что стоял в каюте командира. Только на сей раз все было наоборот: Котов и Шланг как бы сами сидели в «аквариуме», доставляя рыбам удовольствие разглядывать себя сквозь стекла. Шланг не выдержал и тявкнул.
— Ты чего? — удивился матрос. — Это «морские ласточки». Видишь, какие у них хвосты? Будто вилки. Как
— Котов, ты чего там бубнишь? — спросили по телефону сверху, с корабля, который покачивался теперь высоко-высоко над их головами.
Матрос Федя замолчал и стал внимательно вглядываться в сумрачную синеву, сквозь которую смутно проступали глыбы мохнатых подводных скал. Ласточки упорхнули вверх, туда, где в толще воды еще играли солнечные лучи. В смотровой камере стало холодно. Шланг задрожал мелко-мелко. Широкая теплая ладонь хозяина легла на спину и согрел ее.
«Наверное, ни одна собака в мире не погружалась на дно моря, — с гордостью подумал Шланг и встряхнул вислыми ушами. — А уж всякие одноглазые коты, — вспомнил он Пирата, — и вовсе».
В иллюминаторах медленно, чуть покачиваясь, проплывали причудливые нагромождения скал.
— Стоп! — закричал Котов в микрофон. — Возьмите чуть правее… Кажется, что-то вижу!
Шланг же ничего интересного не видел. Просто на пути у них пролегло нечто длинное мохнатое с горбом посередине. Но это и была затонувшая подводная лодка; наметанный глаз матроса сразу же разглядел в «горбе» очертания боевой рубки. Смотровую камеру быстро подняли. Открыли люк, Шланг тут же выпрыгнул, радуясь солнцу, простору и свежему воздуху.
Вместе с Котовым они были героями дня. И все говорили:
— Вот как со Шлангом погрузились, так сразу и нашли. Раньше бы его посадить…
А на другой день Шланг снова прославился. «Садко» стоял на якоре над найденной лодкой. Под водой работали водолазы. Они снимали с палубы пушку. К полудню возле спасательного судна появился иностранный тральщик. Его командира очень интересовало, чем заняты советские матросы. Тральщик заходил то с носа, то с кормы, поднимая волну, которая раскачивала тросы и мешала водолазам делать свое дело.
— Эх, принесла тебя нелегкая! — досадовал Вересов, глядя, как настырный чужестранец проходит вдоль борта в опасной близости. Мало того, по носу тральщика стоял холеный мраморный дог и хрипло облаивал «Садко». Этого Шланг стерпеть не мог. Он привстал на тумбу кнехта и гневно прогавкал догу:
— Не смей лаять на мой корабль! Прочь отсюда!
Но получилось совсем не страшно. Шланг был очень молод, и голос его еще не окреп. Тогда боцман Некряч поднес к морде Шланга микрофон палубного громкоговорителя.
— Ну-ка, скажи ему пару ласковых!
И Шланг сказал. Он сам немного испугался могучего рыка, который вырвался из мощных радиодинамиков.
— Р-р-ав! Р-рав!
Мраморный дог трусливо поджал хвост и убежал с палубы. А любопытный не в меру кораблик вдруг повернул прочь и ушел восвояси, как будто тоже струхнул. Так или не так, но командир его яснее ясного понял, как нежелательны были выкрутасы тральщика над работающими
— Молодец, Шланг! — хвалили моряки пса. — Прогнал супостата.
Третий подвиг едва не стоил Шлангу жизни. Вот как все случилось. Спасательное судно «Садко» шло в одну из жарких африканских стран. За бортом — куда ни глянь — синело самое голубое в мире Средиземное море. Боцман Некряч стоял на корме и забрасывал в воду тоненький, но очень прочный шнур с большим, толщиной в мизинец, крючком — ловил акулу. Очень скоро зубастая хищница жадно проглотила тухлую колбасу, насаженную на крючок, словно огромный толстый червяк, и боцман с помощью еще двух матросов с трудом вытащил акулу на палубу. Могучая рыбина извивалась, подпрыгивала, разевала свою страшную пасть с множеством острейших зубов, загнутых внутрь, чтобы держать добычу мертвой хваткой.
Никто не решался подойти к взбесившейся от ярости живой мясорубки. Откуда ни возьмись выскочил Шланг и… бросился на морское чудовище. То ли ему показалось, что акула сама запрыгнула на палубу, чтобы проглотить родных ему людей, то ли в нем проснулась дремавшая до поры бойцовская охотничья кровь, но только с глухим грозным рыком он подскочил к пляшущей пиратке с явным намерением вцепиться в белое скользкое брюхо. Все ахнули! Еще секунда, и бедному псу несдобровать. Акула выгнулась, подпрыгнула и ударом хвоста отбросила Шланга так, что, описав дугу, он перелетел через ограждение борта и плюхнулся в море.
Первым пришел в себя боцман Некряч.
— Человек за бортом! — крикнул он на мостик.
И тотчас же командир корабля приказал застопорить ход. Матросы быстро спустили на воду самую маленькую шлюпку — «тузик». Они гребли изо всех сил… По счастью, Шланг, как и все собаки, был прирожденным пловцом. Тяжелый медный ошейник и намокшая длинная шерсть тянули его ко дну, но пес отчаянно перебирал лапами. Он видел — на помощь ему спешит «тузик». Успеет или не успеет? Успел… Шланга вытащили за шиворот. Он долго стряхивал с себя соленую воду и тяжело дышал.
Целый день на судне только и разговоров было, как геройски бросился Шланг на акулу и как не спасовал он в воде. А Федя Котов сшил своему любимцу маленькую тельняшку и к всеобщему восторгу натянул ее на Шланга. Даже боцман Некряч не сказал против ни одного слова, хотя, конечно же, мог поворчать, что «тельняшка» — это «морская душа» и ее негоже надевать на собаку. Понимал Некряч, что и в четвероногом бойце душа жила все же морская.
За два года корабельной жизни Шланг из потешного неуклюжего розовопузого щенка превратился в красивого крепкого пса весьма неопределенной породы. Был он невысок, но широк в груди. Из-под буйных косм тибетского терьера, скрывавших глаза, едва выступала смышленая мордочка пуделя. Шерсть у Шланга, густая и длинная, сама собой распадалась на голове и спине на прямой пробор. Вислые курчавые уши походили на парик английского лорда. Свой роскошный пышный хвост он закидывал на спину эдаким изящным извивом, вроде страусиного пера на дамской шляпе.