Обида
Шрифт:
9
Мы молчали. Правда, молчали по-разному. Палыч смотрел мимо меня задумчивым, остановившимся взглядом, а во мне вдруг вскипели реформаторские страсти. Различные революционные идеи затопили меня. Они прибывали, как прибывает молоко в груди кормящей матери, как прибывает вода в половодье, — неудержимо!
— Стыдно, Палыч! Ей-богу, стыдно! Ты только подумай, в Древнем Риме был водопровод,
— А водопровода-то и в Черикове нет, — ухмыльнулся Палыч и поправил на голове полотенце, повязанное платком. Он в этот момент был похож на хитрую, довольную старуху.
— Постой, постой, Палыч, — замельтешил я. — Черт с ним, с Чериковом…
— Не ругайся, — не забыл одернуть меня Палыч.
— Хорошо, но не в Черикове дело. Вот скажи, сколько ты воды в день потребляешь?
— А я воду вообще не уважаю, — подмигнул мне Палыч и потянулся за бидончиком.
— Подожди, я серьезно. Сколько тебе ведер нужно на хозяйство?
— Это смотря когда, — без смеха сказал Палыч, но рукой все-таки поманил кружку. — Летом одна норма, зимой — другая, а весной — третья. Баня не в счет.
— Не понял, — решительно сказал я.
— А тут чего понимать, — сказал Палыч, наливая.
Я ждал, пока он выпьет, поправит полотенце и только потом объяснит, что к чему. Я ждал и смотрел, как голубое белье его темнеет под мышками и на груди и липнет к телу. Лампочка высветила то, что и днем было невозможно разглядеть: толстые кованые крючья под притолокой. На некоторых крючьях болтались обрывки прокопченных мохнатых веревок. На веревках этих коптились когда-то окорока и колбасы, бревенчатые стены были темно-коричневые, а потолка в предбаннике не было. Матовая, глубокая чернота съедала потолок.
— Понимать тут нечего, — сказал Палыч, утерев рукавом взопревший лоб. — Летом скотина получает что? Сочные корма. Потом она — что? Потом она сама попьет в речке. Значит, летом на скотину воды идет меньше. А зимой другой прейскурант. Ну а весной — огород. Рассаду высадил — поливай. Лучок, редиска — обязательно. Капуста тоже поначалу воды много берет. Наносишься… Это тебе не в Риме, — неожиданно подмигнул мне Палыч.
Я даже опешил, настолько не к месту была его шутка.
— Подожди, давай посчитаем… Сколько ты в день приносишь воды зимой?
— Значит, утром четыре ведра, только скотине, потом ведра два-три, потом еще. Да, ведер до десяти…
— Это пять раз сходить, — подхватил я. — Считаем: один раз — пять минут, ну хорошо, три минуты. Стало быть, пятнадцать минут в день. Летом меньше, зимой больше. Ладно, пусть будет пятнадцать на круг. В год это, — я грубо прикинул в уме, — в год это девяносто часов. Если разделить это на семь (длина рабочего дня), то получается тринадцать рабочих дней. Итак, тринадцать дней ты занимаешься совершенно бессмысленной, монотонной и противной работой! Каково?! — вскричал я и торжествующе посмотрел на Палыча.
Он сидел и моргал глазами. Рот его был приоткрыт, и вообще выглядел он глуповато.
— Сюда
Палыч, зацепившись наконец за какую-то спасительную мысль, хитро прищурился, став еще больше похожим на лукавую старушку.
— Ты еще посчитай, сколько я моюсь, — сказал он, — сколько ем, сколько малую нужду справляю… Счетовод… — И прибавил крепкое словцо, словно гвоздь вбил, словно покончил со мной одним ударом.
Но не тут-то было…
— Я с тобой совершенно согласен, — иезуитски покорно согласился я. — Баня — это удовольствие, ее мы в расчет брать не будем. Не считаем еду, спанье и прочее, без чего человек обойтись не может. Посчитаем лишь бездарную трату времени, ту дурную работу, которой ты мог избежать, если б дал себе труд пошевелить мозгами. Итак, за десять лет ты потратил на это дело сто тридцать полных рабочих дней. Притом без всяких перекуров. Сколько тебе сейчас? Пятьдесят девять? Ходишь ты за водой лет с девяти. Так? Так! Сколько ты служил? Дa-да, вместе с войной. Хорошо, кинем десять лет для ровного счета. Девять и десять — девятнадцать. Остается сорок. Сто тридцать помножим на четыре… Так вот, из своей жизни ты пятьсот двадцать дней, почти полтора года, таскал на себе воду. Это для современного человека унизительно.
— Слушай, неужели полтора года? — испуганно переспросил Палыч. — Ты не обсчитался?
— Да господи! Что тут считать! Подумаешь, какая алгебра. Дело-то не в этом. Вот скажи мне, сколько потребуется рабочих дней, чтобы выкопать колодец?
— Неужели полтора года? — бессмысленно повторил Палыч, и в глазах его мелькнуло просветление. — Нет, постой, постой! — прокричал он радостно. — Я же не всегда сам хожу за водой. А когда я в Черикове на работе? Что же, и тогда полтора года? Нет, брат, тут не то! Ерунда!
— Тогда еще хуже! — строго одернул его я. — Тогда получается, что из этих полутора лет полгода на себя взяла женщина, Евдокия Тарасовна. Не понимаю, чему ты радуешься. Ты мне так и не ответил, сколько нужно дней, чтобы выкопать колодец?
— Да чего его копать-то? У нас тут песок, а не гранит. Копай да копай… И до воды метров пять.
— И все-таки, — настаивал я. — Сколько рабочих дней нужно двоим мужикам, чтобы полностью выкопать, сделать сруб, ворот и крышу?
— Смотря как работать… — сказал рассудительный Палыч.
— Добросовестно работать, — я собрал в кулак всю свою волю, чтоб не закричать на этого резонера. — Как надо работать — не разгибаясь, без перекуров, как ты воду таскаешь!
— Ну, если весь матерьял будет под рукой… А на колодец, на сруб нужна осина, любая, самая сырая, все равно. Она во всяком виде годится — не гниет. Все колодцы из осины срублены. Дранки нащепать на крышу из той же осины… На ворот и на столбы лучше береза или дуб.
— Не морочь мне голову, — прервал я его. — Сколько дней?