Обитель зла

Тислер Сабина

Четверо заключенных следственной тюрьмы находились в камере площадью в девять квадратных метров и, для того чтобы справить нужду, вынуждены были пользоваться туалетом, находившимся здесь же, в то время как остальные наблюдали на ними и отпускали дурацкие комментарии. Молчал лишь Моша, да и го лишь потому, что не знал нужных слов. Из всего пребывания в заключении самым скверным для Романо был этот туалет, потому что микроскопическое окно под потолком камеры хоть и открывалось, но было слишком маленьким для того, чтобы проветрить помещение. Заключенные держали его открытым целый день, но свежего

воздуха не хватало для четырех потных мужчин, которым разрешалось принимать душ всего раз в неделю, да и то всем вместе.

Два дня назад Романо неожиданно встретил Сиро. В начальной школе они два года учились вместе, даже какое-то время сидели за одной партой.

Сиро был тюремным уборщиком. Он пробился наверх в иерархии заключенных благодаря хорошему поведению и теперь работал в качестве прислуги и мальчика на побегушках. Он раздавал еду, убирал общие помещения, мыл кухню, приносил почту и принимал пожелания от заключенных.

Романо было невыносимо стыдно, что они встретились при таких обстоятельствах.

– Я слышал, ты убил свою жену? – ухмыляясь, сказал Сиро. – Вот это круто!

– Я не убивал ее, – тихо возразил Романо, прекрасно понимая, насколько неубедительно это звучит.

– Конечно, – сказал Сиро. – Все понятно. Я тоже не нападал на банк, который ограбил. – Он рассмеялся. – Поначалу все так себя ведут. Ничего, все утрясется.

Романо ничего не ответил. Не было смысла оправдываться, но слова Сиро терзали его душу.

Сиро удалось раздобыть для Романо бумагу и шариковую авторучку, так что он мог изливать свое отчаяние на бумаге, в то время как остальные молились про себя, ругались или, подобно Массимо, разговаривали сами с собой.

Однако из-за этих записей Романо сделался посмешищем для остальных.

– Гляди-ка, профессор опять что-то сочиняет, – с издевкой сказал Сандро, выхватил у Романо лист бумаги и громким фальцетом гнусаво прочитал: – Это настоящее мучение – выносить все, будучи невиновным. Если кто по-настоящему страдает из-за смерти Сары, так это я и, конечно, ты, моя маленькая Эльза…

Он нагло расхохотался, а остальные его поддержали. Моша тоже смеялся, хотя не понял ни слова. Романо попытался отнять бумагу, но Сандро был быстрее и выше ростом. Он поднял листок вверх, и хотя Романо подпрыгивал изо всех сил, что само по себе выглядело глупо, но дотянуться до него не мог. Романо вскипел от ярости и изо всей силы ударил Сандро, пританцовывавшего посреди камеры и размахивавшего над головой листком бумаги, как флагом, ногой в пах. Сандро закричал от боли и упал.

И тут же Массимо ударил Романо в лицо так сильно, что у того лопнула кожа на скуле и полилась кровь. Романо был настолько потрясен силой удара, что на мгновение растерялся и тут же получил следующий удар, на этот раз в правый глаз.

За это время Сандро пришел в себя и дернул Романо за ногу. Тот упал и ударился затылком о кровать Массимо. Моша завизжал от ужаса, хотя с ним, сидевшим наверху, ничего не случилось.

Сандро и Массимо принялись избивать Романо и били до тех пор, пока он, весь в крови, не перестал стонать и только неподвижно лежал на полу.

Сандро разорвал письмо, ставшее предметом раздора, и спустил клочки в унитаз. Потом нагнулся

к Романо и прижался ухом к его груди.

– Не волнуйся, эта свинья еще жива, – только и сказал он. На этом все закончилось.

Лишь через час, при раздаче ужина, Романо нашли лежащим на полу и забрали в медпункт.

– Неудачно упал, бедняга, – объяснил Сандро, сочувственно улыбаясь. – Мы как раз хотели позвать на помощь.

Больше охранники ничего не спрашивали. Это никого не интересовало.

Через два дня, когда Романо снова перевели в камеру, к нему на свидание пришла Тереза и вскрикнула от ужаса, увидев сына. У него заплыло лицо, под глазами были синяки, нос сломан, а на бровь и щеку наложены швы. Кроме того, на Романо была эластичная повязка из-за сломанного ребра.

– Madonna mia [102] , что с тобой случилось?

– Наверное, моим сокамерникам приснился плохой сон.

– Вы что, поссорились?

– Не знаю.

102

Матерь Божья (итал.).

– Но ведь просто так, без причины, никто никого не избивает! – подняла Тереза руки к небу.

– Я здесь не на курорте, мама.

Тереза замолчала. Она понимала скептицизм сына, но ей было трудно смириться с этим.

– Расскажи лучше, как дома дела. Как вы себя чувствуете? А Эди? И Эльза?

– Плохо, Романо. Энцо ни на что не реагирует, ни с кем не разговаривает, только все время плачет. Вчера приходила доктор и выписала ему таблетки. Она сказала, что если не станет лучше, то его заберут в клинику. Если бы ты знал, как мне тяжело! Больной муж, и Эди, и Эльза… Да и я чувствую себя не очень хорошо.

– Я тебе верю.

– В конце концов, мы все любили ее. Не только ты.

– Я знаю.

– Я прикипела к ней всем сердцем, как к собственной дочери.

– Да, мама.

– Если это был не ты, то кто, Романо?

– Я не имею понятия, мама. Ни малейшего, А что делает полиция?

Комиссарио каждый день шныряет по городку и разговаривает с людьми. Но жена пекаря считает, что он обломает себе на этом зубы. Никто ему ничего не скажет, потому что он – pallone gonfiato [103] , спесивый выскочка, который считает себя лучше остальных.

103

Пузырь надутый (итал.).

– Глупости! Никто ничего ему не скажет, потому что никто ничего не знает.

– Смотри не ошибись! Роберта рассказала мне, что Сара строила глазки ее сыну.

– Замолчи, мама. Я не хочу слушать эти сплетни.

– Да я просто так сказала. А еще Роберта говорит, что она не только строила Рико глазки. Там было и побольше. Она совсем вскружила бедному мальчику голову.

– Заткнись! – прошипел Романо так громко, что Тереза испуганно вздрогнула и обиженно замолчала.