Обитель
Шрифт:
– Съедим у них все запасы и дальше поедем, – постарался пошутить Артём, но на душе было не очень хорошо. Он больше не хотел видеть конвойных.
Галя подумала и, достав из кармана, протянула Артёму что-то.
– Возьми! – сказала она, сбросив обороты мотора. Это был пистолет.
– У меня есть. Если там красноармейский наряд… и захотят арестовать… надо будет их убить. Ты слышишь меня? – она неприятно лязгнула зубами – словно зубы её были железными и попали на железо.
– Да, Галя! – ответил Артём, и её имя тоже показалось
Он совсем не боялся.
Нашли удобный заход к пологому берегу.
Артём спрыгнул в воду метра за три от берега: думал, будет помельче, но оказалось почти по пояс, сапоги к тому же невозможно скользили – пока, чертыхаясь, взял эти три метра и потом за верёвку вытянул катер, устал так, словно шесть часов баланы ворочал, – весь дрожал и подташнивало.
Хотя у него и силы были не те после Секирки.
Еле отдышался и весь изошёлся длинной слюной.
Ноги промокли, всё хлюпало и причавкивало под пятками.
Когда заглушили мотор, стало непривычно тихо и не по себе. Словно рокотанье двигателя отгоняло злых духов, а теперь они могли слететься.
Похоже, на острове никого не было.
Артёма знобило, он хотел как можно скорей улечься и как можно дольше спать.
Но сначала, чтоб втащить лодку на берег, пришлось её разгружать. Лазил туда-сюда, словно в дурном сне. Содрал ноготь. Держал палец во рту, как младенец. Из-под ногтя подтекала солёная жидкость.
Галя ушла куда-то по своим делам. Вернулась, когда он в одиночку втянул лодку почти до середины.
– Сползает, – сказала Галя строго.
Если бы Артём ушёл на две минуты по нужде – что давно собирался сделать – лодка бы уползла в море. И они б умерли на острове. Или дожидались бы здесь чекистов, как зайцы, угодившие в силки. Повизгивали бы только от ужаса…
…Пока Галя держала верёвку внатяг, не давая лодке сползти, Артём, почти неживой, ворочал валуны, загоняя их под киль.
“Сдохну… – повторял иногда. – Сдохну…”
Галя выбрала место для сна.
Примус не разгорался.
Артём, морщась от боли – ноготь, чёртов ноготь, – прочистил примус конским волосом, разжёг.
Пошли тёплые волны и запах, – но самого тепла было мало.
– Костёр теперь, – сказала Галя. – Нужен костёр.
Сырой, с залипающими глазами, в хлюпающих сапогах, Артём пошёл нарубить дров – нашёл два деревца, местные берёзки, они стелились к земле и топору поддавались еле-еле…
Или руки уже не слушались.
Когда Артём вернулся, с ветреной стороны было вывешено одеяло, надетое на две лопаты, и вырыта ямка – чтоб удобнее было разжечь огонь.
Артём, кое-как управляясь с топором, нарубил щепья.
…Появился огонь – это было так радостно, как будто затеплилось само спасение, и его можно было рассмотреть, прикоснуться к нему быстрой рукой.
Они присели у костра, не столько греясь, сколько защищая огонь от ветра.
Артём снял сапоги, один носок сполз –
Долго и неумело сушился у огня.
Галя наблюдала всё это с иронией – способность к которой, к слову сказать, всегда признак женского ума: Артём откуда-то знал об этом раньше.
Через полчаса Артём застал себя с банкой масла в одной руке и банкой сахара в другой.
Банки эти поочерёдно отдавал Гале, а потом они снова менялись. Ели всё это ложкой, которая стала вся сахарная и масляная. Объедение необычайное – только ложка казалась тяжёлой, как свинцовый половник.
Запивали чаем, Артём, спалив всю пасть, выпил уже три кружки. Во рту болтались ошмётки обгоревшей кожи. Без жалости влезал пальцами в рот и обрывал.
Телу всё равно было прохладно, и время от времени становилось ещё холоднее – как будто чай жёг только глотку и то место посредине груди, где он тёк, остывая уже внизу грудной клетки.
Галя кое-как поставила недопитую кружку чая. Глаза у неё слипались.
– Не спала, – призналась ему. – Нервничала.
– Кто-нибудь убегал… из лагеря? – спросил Артём, прожевав и вытерев губы рукавом.
“Кажется, и правда пока не сдохну…” – признался себе.
– А вот только что, летом… один… – сказала Галя. – Рассчитал, куда идут морские течения, привязал себя к бревну и отправился на нём в путь. До материка.
– И что?
– Выбросило на берег, – сказала Галя не то чтоб сопереживая, но с некоторым сочувствием. – Все кости переломаны, череп разбит так – как будто… молотом били. О скалы, наверное… не успел отвязаться. Или нахлебался до этого… Не знаю.
Осеннее дерево чадило.
Артёму хотелось укрепиться в их удаче, и он снова начал расспрашивать Галю о том, что может случиться с ними.
– Может мотор сломаться, – сказала Галя. – Но у нас есть мачта и парус, и мы… попробуем так дойти тогда. Я немного умею, и Фёдор показывал – у него брат – моряк… И местные монахи учили… Тюлений староста – он тоже учил… Ещё может начаться шторм. В таком случае мы утонем – и нас опять же не найдут, – как умела, засмеялась она, – …хотя через день-два мы, наверное, пойдём неподалёку от западного берега, чтоб в случае чего можно было попытаться прибиться…
Артёму очень сильно захотелось поцеловать её в губы, обнять: как сестру.
Она не столько видела, сколько чувствовала его по-детски удивлённое и неожиданно радостное состояние – и заразилась им, и снова чему-то засмеялась.
На радостях Артём сходил поискать чего-нибудь на растопку, бродил в полной темноте, упал несколько раз.
“Хоть бы одна сосна”, – думал Артём, представляя, как разгорятся ветки. Но откуда сосна на этом пятачке посреди моря, что ей тут делать, о чём думать.