Обладать и ненавидеть
Шрифт:
Оливье замечает его не сразу. Он как раз собирается что-то сказать мне, когда Уолт прерывает его.
— Ты не возражаешь, если я украду свою жену?
Мое сердце бешено колотится в груди, и я снова пытаюсь отодвинуться от Оливье, но безуспешно.
Оливье слишком медленно отпускает меня, оглядывается, а затем откидывает голову назад, чтобы встретиться взглядом с Уолтом. Разница в росте между ними, кажется, в данный момент может измеряться милями, и это имеет прямое отношение к угрюмому выражению лица Уолта.
— Ах, конечно, — говорит Оливье
Уолт хмурится, и по мне пробегает волна смущения. Я краснею, как будто сделала что-то не так, и, возможно, так оно и было. Может быть, мне не следовало так долго наслаждаться вниманием Оливье. Может быть, мне следовало уйти от него с самого начала. Но сейчас уже слишком поздно возвращаться.
— Оливье Раппено, — говорит он, протягивая руку. — И ты не нуждаешься в представлении, хотя я немного удивлен. — Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня. — Ты сказала, что твоя фамилия Брайтон, а не Дженнингс.
Взгляд Уолта скользит по мне, и я почти съеживаюсь.
— Да. Извини, я должна была уточнить, — говорю я с гримасой. — Моя девичья фамилия Брайтон, и я все еще привыкаю к перемене.
Оливье улыбается. Уолт этого не делает.
Оркестр ансамбля снова начинает играть, и на этот раз я сразу узнаю песню «Вальс цветов» Чайковского.
Уолт делает шаг вперед и протягивает мне руку, чтобы я приняла ее, чтобы он мог утащить меня с танцпола.
Оливье отступает назад и кивает мне.
— Я найду тебя позже.
— Нет, боюсь, ты этого не сделаешь, — говорит Уолт. — Думаю, вы провели достаточно времени с моей женой, мистер Раппено. Спокойной ночи.
И затем, к моему полному шоку, вместо того, чтобы оттащить меня, Уолт притягивает меня к себе и захватывает мои руки в тот же захват, что и Оливье всего несколько мгновений назад. Затем он ловко начинает кружить меня в вальсе.
Легкость, которую я чувствовала в объятиях Оливье, исчезла в одно мгновение. Я дрожу как осиновый лист, а Уолт продолжает вести меня, его крепкая хватка захватывает мою руку, так что у меня нет ни малейшего шанса ускользнуть, даже если бы я захотела. К сожалению, я этого не делаю. Мне это нравится, даже если Уолту, кажется, это не нравится. Мы стоим почти грудь к груди, пока он ведет меня в танце, не делая никаких попыток завязать разговор. На самом деле, он смотрит через мое левое плечо, как будто хочет избежать встречи со мной любой ценой.
— Мне жаль, что я плохо танцую, — говорю я, пытаясь вовлечь его в разговор.
Он не идет мне навстречу, как я надеялась.
— Ты сердишься на меня?
— В ярости, — выпаливает он.
— Почему? Я просто танцевала с ним.
Он глубоко вдыхает, но не отвечает.
— Это из-за того, как другие люди воспримут это? Что я флиртовала с другим мужчиной на глазах у своего мужа? Конечно, тебя не так уж сильно волнует мнение других.
— Нет.
— Тогда в чем же дело?
— Элизабет, — предупреждает он, как бы умоляя меня бросить это.
— Нет. Скажите мне. Я тебя
Его взгляд скользит по мне, и я снова борюсь с желанием съежиться. Когда музыка набирает обороты, струнные инструменты выстраиваются один на другом в бешеном крещендо, я поднимаю подбородок и умоляю его рассказать мне. Моя рука крепче сжимает его. Мой взгляд остается твердым.
— Пожалуйста, — шепчу я.
Затем, так же быстро, как и в прошлый раз, он наклоняется и прижимается своими губами к моим — только этот поцелуй не поцелуй. Это заклинание, которое уносит нас из этого музея, подальше от музыки и сверкающей толпы. Мы одни, он и я, его губы прижимаются к моим, его руки двигаются, чтобы обхватить мое лицо.
Я подхожу к нему и встаю на цыпочки, пытаясь встретиться с ним взглядом, чтобы показать ему, как я хочу, чтобы он продолжил.
Хотя его губы мягкие, его поцелуй не нежный. Это олицетворение собственности и власти.
— Элизабет, — шепчет он мне в губы, отстраняясь, как будто от боли.
Мое имя — это признание, и я закрываю глаза и позволяю своей голове упасть на изгиб его шеи.
Затем он отстраняется, глядя на меня сверху вниз.
— Теперь ты видишь? — спрашивает он.
Я киваю, начиная понимать.
Он отводит взгляд, и я вспоминаю тот факт, что мы стоим на краю танцпола, остановившись, пока танцоры продолжают двигаться вокруг нас.
Я очень сомневаюсь, что Уолт из тех, кто любит публичные проявления чувств. Он такой же скрытный, как и все, кого я когда-либо встречала, поэтому мгновение спустя, когда он откашливается и говорит, что пора уходить, я не спорю.
— Мне просто нужно вернуться к нашему столику и взять свою сумочку, — говорю я, отступая назад, ожидая, что он отпустит мою руку. Вместо того, чтобы оставить меня, он продолжает держать меня за руку, направляя меня обратно в том направлении. — Я бы сразу вернулась, — говорю я ему серьезно.
Он хмурится, как будто не веря своим ушам.
— Да, точно так же, как ты сделала, когда ходила в дамскую комнату раньше.
— Ну да, я планировала это, но потом я отвлеклась.
— На Оливье.
— На аукцион, — подчеркиваю я. — У них там есть Магритт.
— Да, я знаю. Мой консультант по искусству упомянул, что картина будет здесь, и я уже планировал сделать за нее ставку.
— Сейчас?
— Нет. Мы сделаем это на обратном пути.
Как и обещал, он ведет меня в аукционный зал после того, как я забираю свою сумочку, и я клянусь, он получает удовольствие от того, что повышает ставку Оливье на единицу. Я удивлена, что он не вычеркнул имя Оливье ручкой. Я отвожу взгляд после того, как замечаю первые несколько нулей, которые он записывает, ошеломленная количеством денег, которыми эти люди разбрасываются, как будто это ничего не значит.