Облака и звезды
Шрифт:
Буря началась сразу. Ветер рванул из рук тощие сетки, сильно толкнул в спину. Стрельцов быстро натянул на уши кепку, поднял воротник плаща, лег у ближайшего бугра с нетронутым кустом — все-таки защита. Сколько придется лежать так — час, два, пять часов? Буря может разыграться на всю ночь. Тогда лежи тут, на ледяном песке, до утра.
Время шло медленно. Тусклый дневной свет заметно упал. Неужели смеркается? Стрельцову нестерпимо хотелось пить, да и не ел он почти ничего — утром не дождался завтрака, спешил управиться, пока тихо. Старуха Биби на ходу сунула ему в карман какой-то сверток. Сейчас он достал
Ветер вдруг ослаб, переменил направление, стал дуть прямо в лицо. Стрельцов на коленях переполз на другую сторону бугра, тяжело опустился на землю. Лежать было неудобно: сильно давило в бок. Рука нащупала толстый корень, хотел отбросить, но корень не давался — уходил в землю. Стрельцов приподнялся, взглянул. Бугор с одной стороны разворочен. Верно, мальчишки-пастухи пытались вырыть тут яму — укрыться от ветра, разжечь костер. Но рыхлая стенка обвалилась, бугор был виден в разрезе. Это был живой бугор — его плотно населяли корни, могучая, неистребимая подземная семья.
Стоя на коленях, Стрельцов начал рыть ножом, отбрасывать песок руками. Неведомый, сокровенный мир открывался перед ним. Корни пронизывали, прошивали весь бугор, тянулись за его границы. От основания куста вглубь уходил основной толстый корень в бурых, почти черных чешуях, корень-отец; он давал начало коричневым длинным корням-сыновьям. Пройдя метр-полтора, они разветвлялись, порождали новые корни, корни-внуки.
Пригибаясь от сбивающего с ног ветра, жмурясь от песка, Стрельцов стал осторожно высвобождать боковой корень. Медленно истончаясь, корень шел на небольшой глубине. Стрельцов мерил шагами его длину — пять, десять, пятнадцать, двадцать метров… Но корень — светло-коричневый, тонкий шпагатик — все выходил и выходил из-под песчаной толщи. Чтоб не оборвать его, Стрельцов пополз на коленях. Корень стал хрупким, истончился до предела — веревочка, нитка, темная паутинка… Конец!
Тридцать метров!
Стрельцов выпрямился. Он не замечал ни ветра, ни бьющего в лицо песка. Он видел только чахлый, кургузый, обгрызенный овцами кустик, косо торчавший на развороченном бугре. Отдельные ветки отсюда было уже трудно различить.
На сотни метров протянулись корни под землей, соединились с корнями других кустов. Вся середина косы пронизана внутри мощными тяжами, оплетена хрупкими мочками. Они обвили каждый комочек, каждую песчинку, отбирают влагу, несут ее кустам. И кусты, вырубаемые человеком, травимые овцами, не поддаются, живут, сковывают кочующие барханы, превращают их в спокойные, неподвижные бугры.
Стрельцов бережно вырыл Кандым, освободил из-под песка и смотал кольца все корни, обернул растение гербарной бумагой, увязал в сетки. Это был уже не вымирающий кустарник, один из сотни местных видов, нет, это был единственный стойкий защитник. Челекена, в одиночку воюющий с барханами.
Октябрьский день кончался. Буря, как всегда, к вечеру утихла. Песок в воздухе медленно оседал, даль прояснялась. Пустыня готовилась в ночи. Море в сумерках казалось спокойной темной равниной. Стрельцов поднял сетки с Кандымом — пора домой. Он придет, положит сетки на пол возле своей кошмы, сядет ужинать.
«Что нового нашел, Андрей? —
А если показать ему корни Кандыма, которыми оплетена под землей вся коса, и сказать, что Кандым надо не трогать, только не трогать, и он свяжет все барханы на косе, там прекратится развевание песков — если так сказать Мамеду-ата, поверит он или нет? Вряд ли… Всю жизнь считал он, что Кандым — это дрова, всю жизнь рубил его, таскал домой вязанки веток. А барханов на Челекене с каждым годом больше и больше, смотреть на них — тоска берет. Поэтому дети Мамеда-ата все реже приезжают на Челекен, только письма пишут, зовут к себе — в Мары, в Москву, в Арктику. Зовут, не знают, что, когда человеку семьдесят два года, он редко, очень редко уезжает из родных мест, даже если это место — Челекен.
Буря замела все тропинка к Карагелю. Стрельцов шел по свежему песку, как по пороше. Быстро темнело, песок становился светлее. Показались домики Карагеля, черные, спящие. Только в одном окне светился огонек: старуха Биби, оставила для гостей «летучую мышь» на подоконнике.
Сильно заскрипело высокое старое крыльцо. Дверь была не заперта.
— Ты, Андрей? — окликнул его: из темноты хозяин.
— Я, Мамад-ата. Не спишь?
— Зачем спать? Ночь длинная…
Проходя в узкую дверь, Стрельцов задел ее сеткой.
— Что-то большое нашел — в дверь не входит, — сказал Мамед-ата. Он стоял на пороге в халате нараспашку, светил «летучей мышью».
Стрельцов развязал сетки, свет фонаря упал на темные мотки корней.
— Ого, корни какие! Кандым? — Мамед-ата присел на корточки, пощупал куст. — Сам маленький, а корни большие, сильные. Крепко держатся в земле…
— На этих корнях весь Челекен держался. — Стрельцов осторожно разматывал корни.
Мамед-ата молча наблюдал за ним, он не шутил больше, он смотрел на корни, протянувшиеся через всю комнату. Корням было тесно здесь, они доходили до стен и поворачивали обратно к кусту, маленькому, кургузому кусту, который жил невзирая на все беды.
— Хороший куст, — сказал Мамед-ата, — крепкий, сильный. Крепко вяжет песок. Пускай большой ветер, буря — песок под кустом не поднимется, будет спать.
Всю долгую осеннюю ночь Стрельцов не спал — думал: что делать, где искать плоды? Обычный кустарник мог остаться безымянным. Кандым, открытый вчера, должен был обрести свое имя. Кто он? В обширном роде кандымов десятки и десятки видов. Почти все широко распространены в Средней Азии. Какой же из них этот, челекенский? Нужен хоть один плод, один-единственный шарик… Где его найти?
Заснуть удалось только под утро. Его разбудил свет — теплый, желтый, веселый. Солнце поднялось прямо из моря, после долгих дней ненастья оно светило в полную силу. И небо было чистое, ярко-синее, радостное — наконец-то освободилось, очистилось от туч.
Мамеда-ата не было дома — ушел к лодкам, к морю.
Стрельцов стоял на песчаной, пока мало наезженной дороге. Куда идти? Снова на Дервиш — незачем, можно перещупать подстилку, песок еще под сотней кустов — ничего не найдешь, там выпас, заготовка дров. Тогда на северную косу, на Куфальджу: она подальше.