Обломки

Грин Жюльен

А пока что время с чудовищным, если можно так выразиться, терпением, которое оно проявляет в подобных случаях, творило сотни перемен, незаметных постороннему глазу. Все без спешки само сползало к иным порядкам. Стоит задуматься над тем, почему возмущает нас торопливый поступок и почему тот же самый поступок, но подготовляемый в течение нескольких месяцев, встречается общим одобрением. Не прошло и полутора лет после женитьбы Филиппа, как Элиана заняла место Анриетты.

Уже с утра тщательно одетая, Элиана вбежала в столовую, как бегут на свидание.

Она и не знала, какой радостью освещено ее лицо, и бросила с порога:

— Я же предсказывала.

Филипп стоял у камина, где полыхали поленья, и читал газету. Внезапное вторжение Элианы грубо оторвало его от дум, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы быть любезным.

— Доброе утро, Элиана! Что ты предсказывала?

Тон, которым были произнесены эти слова, подействовал на Элиану, как ушат холодной воды.

— Анриетте нездоровится. Ничего удивительного! Угадай, в котором часу она вернулась!

В знак полного неведения Филипп пожал плечами.

— В половине третьего. И, понятно, утром проснулась с дикой головной болью.

— Дай ей аспирину.

— Ты же сам знаешь, что она и без моего совета приняла аспирин; словом, все произошло так, как я вчера тебе говорила.

— К чему ты клонишь?

— Я? Ни к чему не клоню. А впрочем… Анриетта уморит себя этим аспирином. Мы покупаем в неделю две пачки, другими словами, сорок таблеток на восемь дней. Непременно поговори с ней серьезно и для начала отними у нее аспирин, она его под подушкой держит.

— Ни за что.

— Как угодно. Но если бы она меньше выезжала, у нее не было бы таких мигреней. Тоже можешь ей об этом сказать.

— Говорил уже.

— А ты повтори. Она чересчур много пьет. Тебе известно мнение врача. Здоровье у нее не блестящее, неважно с почками, и хотя ей всего двадцать девять, печень у нее, как… у сорокалетней.

— При таком цветущем виде… не верю.

— Смотри, не ошибись. Мама была точно такая же, а ты знаешь, как она умерла…

— Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— С удовольствием! Как спал?

— Немного, но хорошо.

— Тебя Анриетта разбудила? А ну-ка покажись. Повернись чуточку.

От досады он даже рассмеялся.

— Поверь мне, Элиана, чувствую я себя прекрасно. И вид у меня хороший, я смотрелся в зеркало. Садись завтракать.

Со страдальческой миной Элиана замолчала и молчала несколько минут, потом ее охватило раскаяние — то, что она наговорила здесь об Анриетте, вряд ли бы той понравилось. Кончиками пальцев она провела по скатерти, словно нащупывая несуществующую дырочку.

— Филипп, — вдруг начала она, — зайди к Анриетте, ей будет приятно.

— Странно, — ответил он, не подымая глаз от газеты. — Когда у нее мигрень, она никого не хочет видеть.

Сделав над собой усилие, Элиана продолжала:

— Вчера она говорила о тебе очень мило…

Воцарилось молчание. Казалось, Филипп ничего не слышит. Подобно тому как кающийся вонзает ногти в собственную плоть, Элиана, чувствуя тревожное биение сердца, продолжала:

— Очень

мило. Она тебя ужасно любит, Филипп, по-настоящему любит.

Он вскинул голову.

— Что, что?.. Почему ты об этом говоришь?

— Потому что мне порой кажется, что ты не отдаешь себе в атом отчета.

— Ну, конечно, она ко мне очень привязана.

Элиана переплела под столом пальцы, с силой сжала их.

— Поговорил бы ты с ней сейчас…

— Не вижу надобности; да и встанет она только в полдень.

Он перевернул газетный лист, пробежал глазами рубрику «В последний час».

— Значит, не пойдешь? — спросила Элиана.

— Конечно, не пойду.

Она счастливо вздохнула: совесть ее была чиста! Поверх газеты Филипп видел, как Элиана улыбается, намазывая хлеб маслом, и вдруг почувствовал себя неловко, будто застал ее на месте преступления.

Тут и она заметила устремленный на нее взгляд Филиппа; рука, так и не донеся до рта кусок хлеба, замерла в воздухе, веселый огонек в глазах угас.

— Что с тобой, Филипп?

— Со мной? Почему ты спрашиваешь?

Элиана отложила бутерброд, подняла брови.

— Потому что ты на меня уставился.

— Неужели? Я просто задумался над тем, что прочел в газете.

Филипп вкратце пересказал заметку, описывавшую какой-то трагический случай. Губы Элианы снова тронула улыбка.

— Какой ужас, — спокойно произнесла она.

— Тебе, конечно, легко так говорить, — огрызнулся он, — Ужас, ужас!

Элиана не поняла скрывавшегося в этих словах намека и невозмутимо допила кофе.

— Ну, пойду закажу обед, — проговорила она наконец. — Сейчас вернусь.

Оставшись в одиночестве, Филипп сложил газету и выплеснул в кофейник из чашки недопитый кофе; таким образом его минует мучительный допрос, который ему непременно учинит свояченица, узнав, что он не дозавтракал. Сегодня утром аппетита не было никакого. Филипп взглянул на часы, зевнул, подошел к книжному шкафу, где за стеклом были в величайшем порядке расставлены книги в красных и синих переплетах. Заложив руки за спину, он прочел несколько заглавий внимательным, но скучливым оком. Эти ежедневные жалобы на Анриетту выбивали его из колеи. Последние три-четыре месяца только и разговоров было что об ее опрометчивости, легкомыслии.

Обстоятельства, при которых он познакомился с Анриеттой, были самыми банальными для их буржуазного круга. На какой-то вечеринке, у каких-то друзей он танцевал с ней и сразу же влюбился. А через три месяца сочетался с ней законным браком, а еще через несколько недель окончательно отдалился от нее. Мальчик, плод этого союза, не слишком обрадовавший родителей своим появлением, воспитывался сейчас в провинциальном коллеже; маленький Робер расплачивался долгими часами скуки за совершенную им оплошность — родиться на свет божий. С обычной точки зрения, история получилась самая заурядная, но были в ней кое-какие моменты, делавшие ее в глазах Филиппа мучительной и достойной особого интереса.