Обман Инкорпорэйтед (сборник)
Шрифт:
Словно завороженный, Хедли спросил:
– А кто его родители?
– Его отец – Зигмунд, последний герой из древней расы воинов… Вёльсунгов [77] . А мать – Зиглинда… сестра Зигмунда.
– Брат и сестра? – сипло переспросил Хедли, внезапно застыв и перестав жевать. – Они… поженились?
Марша не сводила с него холодных серых глаз.
– Это древний миф. «Песнь о Нибелунгах». Золото Рейна… – пр'oклятый символ всякой земной власти.
– Земная власть, – медленно, точно под гипнозом, повторил Хедли. – Пр'oклятый? Но почему?
77
Вёльсунги –
– Потому что его похитили. Похотливый карлик Альберих украл его у рейнских русалок… [78] Она подглядывал, как они купались. А затем похитил золото… Они наложили на него проклятие. Всякий, кто владел золотом, должен был погибнуть.
– И чем все закончилось? – Хедли напоминал маленького мальчика, который сидит на коленях у матери и ловит каждое слово.
– Карлики повздорили из-за золота… В конце концов, его похитили боги. Но от золота они постарели и зачахли… Утратили свою мужскую силу, – Марша отпила апельсинового сока и буднично прибавила: – Разумеется, карлики символизируют евреев. Их жажду богатства и власти. Как вы знаете, в «Фаусте» Гёте Мефистофель символизирует еврея. Он пытается отвлечь Фауста от его предназначения. Искушает его царствами земными – плотскими радостями и утехами, о которых мы только что говорили.
78
Альберих (Андвари) – карлик в германо-скандинавской мифологии, который хранил золото Нибелунгов и умел превращаться в рыбу. Один из персонажей цикла «Кольцо Нибелунгов».
Вот оно. Едва Хедли услыхал эти слова, сердце его похолодело. Было такое чувство, будто говорил он сам, какая-то его частичка. Неожиданно откуда-то появился жуткий образ его самого: он сидел напротив, стройный и улыбчивый. Суккуб – демон мужского рода в женском облике. Да, это была она, но и он в том числе.
Его страх усилился… но Хедли не мог разрушить чары. Марша сказала это вслух, но та его частичка, что верила в подобные вещи, испугалась. Она не могла говорить из-за слабости – не осмеливалась. Но, наперекор себе, Хедли восхищался Маршей.
– Знаете, – хрипло сказал он, – вы злой человек. Как ястреб – хищная птица. Я сижу здесь и слушаю, потому что ничего не могу с этим поделать… потому что во мне что-то отзывается.
– Я знаю, – ровно сказала Марша. – Вы реагируете.
– И я знаю, что это неправильно. Знаю, что это моя злобная половина – та, что хочет быть сильной и жестокой. Бесчувственной, как вы. Равнодушной к другим. К их страданиям и слабости. Презирающей слабость.
– Вы просто не хотите прислушаться, – возразила Марша. – Вы боитесь. Это страх заставляет вас сопротивляться.
– Нет, – произнес Хедли. – Это совесть.
Марша на минуту задумалась.
– Когда-то давно, – наконец заговорила она, – один маленький мальчик стоял на параде и смотрел, как мимо шествовал король. На короле не было никакой одежды. Все об этом знали, все это видели, все это понимали, но никто не решался сказать об этом вслух, потому что их учили, что такие страшные вещи говорить нельзя. Но маленький мальчик
– Разве это правда?
– Расскажите, о чем говорите вы сами. Не только вы… все говорят у себя дома или в конторах. Что вы говорите о евреях?
– Мы тоже порочны. Каждый из нас – хотя бы чуть-чуть.
– Существует такая вещь, как фольклор. Вы знаете, что это такое? Свод знаний, накопленных коллективным разумом народа. Мудрость расы. Ее высшая мудрость…
Хедли онемел, ужаснулся. Но это воплощение его собственного тайного «я» загипнотизировало его: слова Марши проникали глубоко внутрь. Постыдные глубины обнажались: женщина не делала тайны из своих мыслей. Никакого чувства вины. Никакого раскаяния.
– Вы необычный человек, – с тревогой сказал Хедли. – Вы похожи на одного из этих – как их – на телепатов.
Марша даже не усмехнулась.
– Да, нас кое-что объединяет. Нас связывает подсознание нашей расы. Вы считаете себя уникальным существом, отрезанным от других, одиноким. Обособленным и полностью изолированным.
– Да.
– Но это не так. Уникальна лишь внешняя оболочка… Глубоко внутри вы являетесь частью коллективного существа. Разве вы никогда этого не ощущали? Не чувствовали, что это просто искусственное разделение? Что вы не должны быть отрезаны от других?
Хедли кивнул.
– Вокруг столько невежества, – сказала Марша. – Юнгу даже пришлось покинуть Запад и уехать в Китай, чтобы получить то, чего он хотел. Когда-нибудь я дам вам почитать его работы. «Современный человек в поисках души». Читали? Он работал с классической китайской поэзией, изучал буддизм. Даосизм. Индуизм… Он великий ученый, один из действительно великих людей нашего времени. Он вернулся к средневековью… к алхимикам.
Хедли не знал, что и сказать.
– Все, что вы говорите, звучит так… – Он не смог закончить эту фразу. – Что вся эта хрень означает?
– Неужели вы не чувствуете, что понимаете? Пусть не на вербальном уровне. Разве вы не чувствуете, что в этом есть смысл?
– Не знаю, – Хедли совсем запутался. – Я много всего передумал за последние пару недель. Рождение Пита, эта история с Бекхаймом. Я неважно себя чувствовал. Кажется, со мной что-то не так. Фергессон хочет, чтобы я обратился к его семейному доктору, но, черт возьми… за свою жизнь я перевидал хренову кучу врачей, и ни один из них ни разу мне не помог.
– С вашим телом все в порядке, – сказала Марша. – Вы физически здоровы. К тому же вы очень хорошо сложены.
– Тогда в чем же дело?
– В вашей душе.
Никто не говорил Хедли, что у него есть душа. Он чуть не прыснул со смеху. Что такое душа? Где она находится? Возможно, он потерял ее, и она уже погибла. Возможно, кто-то украл его душу. Возможно, он продал или одолжил ее и забыл об этом. Возможно, люди теперь рождаются без души. Но слово не было пустым звуком: Хедли на него отреагировал. Оно ему польстило, словно обладание душой было в некотором роде его личной заслугой или уникальным достижением. Хедли показалось, что Марша увидела в нем то, чего никто другой не замечал, на что все остальные не обращали внимания.