Обман Инкорпорэйтед (сборник)
Шрифт:
– Пустяки. Я просто не потерплю, чтобы вы так обо мне думали. Прошу вас… – Внезапно Марша умолкла и отвернулась. – Не хочу об этом говорить.
Оба немного помолчали. Хедли был потрясен: он впервые заглянул под хрупкую оболочку, которую Марша воздвигла вокруг себя, и перед ним ненадолго обнажилась глубинная, цепляющаяся неуверенность этой женщины.
– Вы напуганы, – изумленно сказал Хедли. – Вы болтаете без умолку – жестко и безжалостно, но на самом деле боитесь моего осуждения.
– Проехали, – Марша вслепую пошарила вокруг. – Дайте мне сигарету, пожалуйста?
Он
– Вам придется кое-чему научиться, – произнесла она негромким, но твердым голосом. – С людьми нельзя так обращаться.
– Расслабьтесь, – сказал Хедли. – Вы просто расстроены: ничего страшного не происходит. Никто с вами никак не обращается. – Марша по-прежнему смотрела на него блестящими глазами, пока он не встал и не зашагал в раздражении по комнате. – А еще мне не нравится это ожидание, – заявил Хедли.
Марша перегнулась, чтобы стряхнуть пепел с сигареты: на лице женщины оставалась та же безумная, упорно сдерживаемая гримаса.
– Сколько это будет продолжаться? – спросил Хедли. – Сколько мы еще просидим наедине? Если я приехал с ним встретиться, давайте уже покончим с этим.
Марша заботливо сказала:
– Это недолго. Потерпите еще немного мое присутствие.
– Почему не сразу?
Марша не спускала с него глаз, но ответа не последовало. Ему предстоит вмешаться в космический процесс? Совершить безжалостный ритуал, неподвластный человеку? Напряжение Хедли усилилось: ее неуравновешенность просто ошеломляла. Вдруг он воскликнул:
– Давайте все отменим! Я возвращаюсь!
– Сядьте и выпейте.
– Нет, – Хедли с вызовом посмотрел на нее: они таращились друг на друга в безмолвной, растущей истерике, наконец Марша вздрогнула и отвернулась.
– Стюарт, – устало сказала она, – когда вы так стоите, то выглядите нелепо. Пожалуйста, сядьте и ведите себя по-взрослому.
Покраснев, Хедли рухнул на кровать спиной к стене и схватил бокал.
– Так-то лучше, – Марша обрадовалась, что вновь взяла инициативу в свои руки. – Что вы хотите послушать?
– Послушать! – рявкнул он. – Что вы имеете в виду?
Марша показала на участок стены, где виднелись ручки настройки и очертания вкладных дверец.
– Высококачественная система воспроизведения, изготовленная по спецзаказу, – она буднично и плавно встала. – Я все покажу: мы вмонтировали ее в стену.
– Мне неинтересно, – сердито пробурчал Хедли, однако наблюдал, не вставая с места. Часть стены сдвинулась, и показались альбомы пластинок. За другой ее частью обнажились огромная колонка и запутанные мотки проводов. Наружу вышел ящик со сложным проигрывателем и головкой звукоснимателя.
– Алмазные иглы, – объяснила Марша. – Одна головка для долгоиграющих пластинок, другая – для старых, на 78 оборотов.
– Прекрасно, – проворчал Хедли.
– У вас есть какие-нибудь предпочтения?
– Ставьте, что хотите. Если уж непременно
– Большая часть современной музыки дегенеративна, – заявила Марша, доставая охапку грампластинок. – Кружок Шёнберга… атональность [81] . Весь этот венско-еврейский вздор, – она аккуратно вынула пластинку из жесткого конверта, а затем, удерживая ее за края, поставила на проигрыватель и включила аппарат. – Посмотрим, что вы на это скажете.
81
Шёнберг, Арнольд Франц Вальтер (1874–1951) – австрийский и американский композитор. Крупнейший представитель музыкального экспрессионизма, Шёнберг считается «отцом атональности», или атональной музыки – принципа звуковысотной организации, выражающегося в отказе композитора от логики гармонической тональности.
Фонограф начал хрипло воспроизводить страстные, пронзительные и тяжеловесные звуки большого симфонического оркестра.
– Запись фортепьянной пьесы Шуберта, – пояснила Марша, снова усаживаясь. – Шуберт так и не дожил до этого… Прелестно, правда?
– Красиво.
Оба немного помолчали. Сидя друг против друга, они слушали рев высококачественной системы воспроизведения. Откликаясь на оглушительный шум, дребезжали стаканы и чашки на кухне. Поначалу от неистовых сотрясений воздуха разболелась голова и защипало глаза. Хедли поморщился, пытаясь защититься. Но постепенно звуки оглоушили его, отступили и превратились в далекий шум – бесформенный и бессодержательный. Он прогнал все мысли и заботы, и Хедли был благодарен за это. Всю комнату поглотила и заполонила музыка: гостиная и все, что в ней находилось, возбужденно тряслось и вибрировало. Со временем Стюарт Хедли капитулировал и отдался музыке без остатка. Усталый и смирившийся, он больше не сопротивлялся. После этого стало почти приятно.
Комната потускнела. Предметы утратили свою форму и хаотично смешались друг с другом. Наверное, это было вызвано усталостью зрения: Хедли сидел и тупо смотрел прямо перед собой, словно под гипнозом, а сигарета догорала в пепельнице на столе. Безумие проигрывателя казалось почти осязаемым, проявлялось в окраске стен, в узоре битумной плитки. Хедли окутала какая-то темная металлическая дымка, и он смирился. В кухне, на своем ложе за плитой, дремал Тертуллиан.
Прежде чем доиграла одна сторона пластинки, Марша встала и направилась через всю комнату к усилителю. Резко вывернув руку, она выключила мудреное оборудование. Звук втянулся обратно в колонку, и комната опустела. Такая же взвинченная, как Хедли, Марша нервно прошагала обратно к кровати.
Хедли показалось, что он подвергся какому-то неясному и жестокому испытанию, цель которого была ему неизвестна. Возможно, она была неизвестна и Марше. В любом случае, все закончилось. Хедли глубоко вздохнул и потянулся к виски. Он сморгнул, снова уселся и сделал пару глотков.
– Где ваши дети? – спросил он. – Что-то их не видно.
– Они уехали, – Марша судорожно стряхнула пепел с сигареты. – Они в округе Сонома, в летнем лагере.
– Вы живете здесь одна?
– Нет.
– Вы просто снимаете эту квартиру, так?