Обман
Шрифт:
Я сгибаю ногу в колене, веду им по смуглой руке, пока Червинский не забрасывает ее себе на плечо. А следом вторую, чуть распахивая мои бедра в стороны. Забирает большим пальцем немного влаги у моего входа и медленно, не скрывая наслаждения процессом, размазывает ее по головке. Его гада правда убить мало за эти «тормоза»! Даже если прямо сейчас от одного их вида я испытала мощный моральный оргазм.
Я сама толкаюсь ему навстречу, когда Марик лениво проводи по моим складкам, корча из себя чуть ли не завоевателя. Хватает меня за бедра, буквально приклеивая бедрами к столу, и сам выбирает
Несколько движений — и мой мир крошится. Я то взлетаю — то падаю почти на самое дно, но только чтобы опять воспарить.
Он просто берет меня, использует, как послушную игрушку, и это впервые, когда мне нравится быть покоренной и послушной. Нравится быть распластанной на столе.
Я слишком близко к своей личной точке невозврата. Слишком близко к оргазму, и это пугает.
Руки Марика хватают меня за лодыжки, сжимают болезненными стальными браслетами, пока он стремительно входит в меня в нарастающем темпе. Мы синхронно вздрагивает, стонем и даже ругаемся, когда Марик слишком сильно сжимает зубы на моей коже.
Нужно растянуть удовольствие, но держаться уже никак.
Я сильнее раскрываюсь для него, теку, потому что впервые в жизни вот-вот так бурно кончу. И этот оргазм перечеркнет весь прошлый сексуальный опыт, потому что так, как с ним, у меня точно больше не будет ни с кем. Даже пробовать не хочу.
Он почти звереет, толкается нервно, отчаянно.
Глубоко, до самого нутра, разрывает мое терпение и попытки сохранить хотя бы частичку себя.
Да гори оно все синим пламенем!
Я забрасываю руки за голову, слепо шарю, цепляясь пальцами в край столешницы и отпускаю все к чертовой матери.
Позволяю внутренней струне громко лопнуть, но глушу звук своим длинным криком удовольствия.
И Марик догоняет меня через пару ударов бедрами: откидывает голову, вздрагивает, покрывает матами все на свете, пока я, кажется, физически чувствую тугие пульсирующие струи внутри себя.
Это было… слишком очевидно приятно, чтобы делать вид, что «бывало и лучше».
Нужно срочно придумать новый план: забрать этого офигенного мужика в личное пользование на веки вечные.
Проходит несколько минут, прежде чем мы восстанавливаем дыхание. Во мне все приятно щекочет, словно под кожу запустили веселящий газ, и я бессильна сопротивляться неразумному желанию то ли смеяться, то ли плакать.
Но самое «веселое» в этом то, что прямо сейчас Марик смотрит на меня сверху вниз и ухмыляется с видом победителя. Вот она, жертва — добегалась, что оказалась полуголой на столе в его кабинете, еще и ноги распахнула, словно грешница перед сатаной. А когда я собираюсь сказать хоть что-то, чтобы восстановить павшие бастионы, берет за руки и рывком заставляет сесть. От неожиданности несколько мгновений кружится голова, так что приходится вцепиться Червинскому в плечи.
— Тебя не учили, что после секса женщину нужно целовать и обнимать, а не дергать, словно солонину на веревочке? — пытаюсь ворчать в ответ на его замашки, но Марик ослепительно улыбается и я бессильна против ответной улыбки.
— Одна
— Кто тебе сказал, что это был примирительный секс? — тут же ворчу я.
Правда получается какое-то совершенно довольное кошачье урчание, словно я пришла на руки к любимому хозяину и нежусь под его ласковыми ладонями. И так хочется сказать этому голубоглазому красавчику, что мы можем принадлежать друг другу без всяких условностей, просто так, не бодаясь и не доказывая, кто главный. Жаль, что с бабниками это не работает.
Пусть он и обижается на бабника.
Но должен же быть способ, чтобы…
В кабинет раздается вкрадчивый стук. Словно мышь скребется. И мы с Мариком, словно нашкодившие дети, начинаем носиться около стола в поисках одежды.
— Марик? — слышу по ту сторону знакомый девичий голос.
Кажется, это его младшая сестра, Марина.
— Подожди минуту! — громко говорит Марик и, натягивая штаны, шепотом уже ко мне: — Ты же закрыла дверь на защелку? Да?
Я прикусываю губы и медленно, с виноватым видом, качаю головой.
Марик даже чертыхнуться не успевает, потому что дверь в кабинет распахивается и Марина выразительно, за секунду, явно отточенным знающим взглядом успевает оценить и мое «воронье гнездо» на голове и возню брата в области ширинки. Прикладывает ладонь к лицу, но все равно следит за нами сквозь растопыренные пальцы.
— Ты не могла бы подождать за дверью? — нервно бросает Червинский, и ругается сквозь зубы в ответ на выразительное:
— И пропустить такое зрелище?!
Марина плюхается в кресло, закладывает ногу на ногу и улыбается как человек, вдруг, «на дурака», узнавший большой секрет. А я, закончив поправлять платье, с удивлением замечаю, что у моего непробиваемого Марика, красные щеки! Даже перестаю приводить в порядок прическу, чтобы не пропустить ни мгновения этого зрелища.
— Что? — нервно огрызается Марик, награждая нас с Мариной злыми взглядами.
Очень интересно.
Кто-то, оказывается, очень ранимый в душе? И умеет стесняться, почти как девчонка, когда его застают со спущенными штанами.
— Если вдруг ты забыл, то напоминаю, — Марина качает ногой и продолжает, как ни в чем не бывало, разглядывать наши торопливые попытки привести себя в порядок и сделать вид, что всему виной совсем не развратный секс, а слишком бурное обсуждение… чего-нибудь. Приготовлений к свадьбе? — Мы собирались вместе поужинать. Ты сам предложил.
Марик согласно кивает, а потом почти_незаметно заталкивает под стол мой бюстгальтер, который я принесла в сумке на случай, если примирительные переговоры зайдут в тупик.
И в комнате повисает гробовая натянутая тишина, потому что стеклянная столешница чудесным образом не стала вдруг прозрачной, и мы трое понимаем — это провал.
— А давай поженимся завтра? — выпаливаю я.
— Что? — в унисон спрашивают Червинские, как будто я предложила устроить внеплановый митинг в поддержку бездетных сперматозоидов.