Обман
Шрифт:
Я слишком сильно люблю свою адскую козочку, чтобы позволить ей мучиться с моими не выдрессированными насекомыми.
Как любит говорить Антон: «Мужика может стать мудаком, но мудак никогда не станет мужчиной».
Что, если Молька с самого начала была права, и я — банальный уже совершенно неисправимый бабник? Что пройдет время и я, сам не зная как, окажусь в койке с тупоголовой красоткой, а в это время моя умница-жена очень не вовремя пораньше вернется с работы?
От одной попытки представить любимый темный взгляд,
И где-то в промежутках, пока мои пальцы хоть немного слушаются, я пишу проклятое сообщение: «Прости, я не могу…»
На самом деле, я хочу написать «Прости, я не могу тебя разочаровать, скажи, что ты будешь сильной рядом со мной…» и бла-бла-бла, но палец не вовремя соскальзывает с клавиши и сообщение улетает как есть.
Бля…
Блядь!
Я только что написал ей вот ту херню?!
— Марк Анатольевич…
Я слишком резко оборачиваюсь на голос моей секретарши, которая могла заявиться ко мне домой только в случае острой необходимости. И еще не знает, что прямо сейчас я ее пожру, как жадный Змий из «Хоббита».
Телефон выскальзывает из ладони, потому что я слишком крепко его сжимаю, и задорно летит прямо в полный стакан коньяка, который я собирался распить для поднятия боевого духа.
— Марк… Анатольевич… тут важные документы…
Она точно смертница.
Я пытаюсь выхватить телефон, но вместо этого к чертям собачьим опрокидываю стакан, и он грохается на пол, с ног до головы поливая нас крохотными колючими осколками.
Визг. Кровь. Кровавая оргия и бледные мальчики.
И даже не сразу понимаю, почему вдруг реву. Ну или не реву, но по роже течет что-то теплое.
Провожу ладонною — и скриплю зубами от острой боли чуть ниже правого глаза. Снова туплю, потому что на пальцах явно не горючие слезы раскаявшегося бабника, а куда более прозаичная и повседневная вещь — кровь. И идет она, судя по всему, из торчащего в моей распрекрасной физиономии осколка.
В общем, через полчаса я оказываюсь в машине «неотложки»: без телефона, без связи с внешним миром, зато с жирной перспективой стать одноглазым.
— У меня невеста в ЗАГСе, — бормочу я, пытаясь увернуться от шприца в руках медсестры, но она почти с удовольствием всаживает иглу мне в плечо.
— Не дергайтесь, больной, — ласково говорит Белый халат. — Никуда ваша невеста не сбежит. Вот я бы точно не сбежала.
— Поэтому, вы и не моя невеста, — охотно соглашаюсь я.
Через полчаса, когда я валяюсь на больничной койке, пытаясь понять, почему в мире современных беспроводных технологий и сотовой связи никто не может дать мне телефон, в больницу вторгается торнадо — моя крайне злая семья. И я узнаю, что: дурак, идиот, мерзавец, подонок, подлец и тряпка. Все остальное, как в старом советском фильме, больше похоже на непереводимый поток местного фольклора. Если бы хирургическое вмешательство, меня бы поколотили всем
— Вот, — Марина протягивает мне телефон, на котором я смотрю короткое видео с Верой в главной роли.
Моя красавица сидит на диване, поглощает попкорн и смотрит… «Том и Джерри»?
— Я пыталась позвонить ей, а она в ответ скинула это видео с припиской: «Занята: смотрю научно-познавательную передачу «Тысяча и один способ надругательства над сбежавшим женихом».
— Ты хоть бы ради приличия изобразила сочувствие, — ворчу я в адрес Лерки, пока меня, словно молодящуюся порно-звезду, на каталке везут под нож.
— Исключительно из сочувствия, братик, я буду подавать Вере боеприпасы, когда она перейдет к активным военным действиям.
Ну все, Марик, ты конкретно попал.
И букетом в зубах, штурмуя водосточную трубу, точно не отделаешься.
Я барахтаюсь в постели, пытаясь встать, хоть после наркоза содержимое моей головы больше напоминает плохо переваренную блевотину и перед глазами карусели с ядовитыми масляными мазками.
— Ты куда собрался? — тоном тюремного надзирателя спрашивает мать.
— Вернуть свою невесту. — А куда я еще могу идти с опухшей рожей, свежими швами и…
Я снова рассеянно провожу ладонью по лицу, и в пальцы опять словно бьет ток. Шиплю и чуть не плююсь от боли, и снова валюсь на койку. Кровать рядом прогибается под весом еще одного тела и Марина смотрит на меня с видом человека, который наслаждается препарированием жабы.
— Вообще-то вы моя родня и должны быть на моей стороне.
— А я как раз на твоей стороне. Поэтому не дам сунуть башку в пасть льва.
Она выразительно трясет телефоном, давая понять, что речь в общем не обо льве, а о львице.
— Поверь мнению человека, который прошел пару болезненных расставаний — дай ей остыть. Пару дней.
Я бы охотно согласился на это предложение, потому что и мне довелось столкнуться с разъярёнными брошенными женщинами, но я понятия не имею, как проведу эти дни в одиночестве, без своей адской козочки. Не представляя, что в это время на горизонте ее жизни снова может вырасти тот прилизанный франт Егор, за которого она, чего доброго, выскочит замуж мне назло.
Но раз меня взяли в окружение, придется хитрить и делать вид, что я — послушный и на все согласный.
Через пару часов и еще одного осмотра врача, меня привозят домой. Сестры носятся, словно мне не рожу перекосило, а оторвало руки и ноги, и я даже в туалет сходить не могу без посторонней помощи. Терплю, мысленно придумывая слова оправдания для Веры, пока меня укладывают в кровать и пытаться накормить обезболивающими таблетками.
После них я наверняка вырублюсь, так что приходиться разыгрывать целого шпиона, «проглатывая» пилюли для вида, а потом выплевывая их за кровать.