Обманутая
Шрифт:
— С правовой точки зрения. Но не с личной.
— Именно он навлек на меня все эти неприятности.
— В неприятности тебя вовлек Джефф. — Дафна тянула ее к себе за руку, но Лаура не уступала. — Нам надо поговорить. Пожалуйста, Лаура.
— В другой раз. Все это слишком неприятно.
— Мне еще более неприятно. Пожалуйста!
Лаура хотела уйти — добраться до дому и сделать вид, что не знает мужчину, которого застала в доме Дафны. Но Дафна была ее старинной подругой и смотрела на нее с мольбой. Поэтому она позволила провести себя в дом и закрыть дверь. Однако она не сделала ни шагу по направлению
— Он хороший человек, — с мольбой прошептала Дафна. — Он был целиком за то, чтобы ты получила свою долю сбережений. Он заморозил их потому, что это входило в его обязанности, ему пришлось так сделать, но ему это совсем не нравилось. Даже в самом начале, когда он еще не был уверен в том, что ты не участвовала в преступлениях Джеффа, он испытывал неловкость из-за ареста денег, потому что знал, какие это причинит тебе неприятности. Ему не доставляет удовольствия отравлять жизнь невиновным людям.
Лаура всегда доверяла Дафне. И не то чтобы Дафна была сильнее из них двоих или в ней были ярко выражены черты лидера, просто так сложились их отношения. Лаура всегда считала Дафну интеллигентным, разумным, честным человеком. И если Дафна говорит, что Тэйлор Джонс хороший, то, вероятно, так оно и есть. Но это не избавило Лауру от чувства, что ее предали.
— Ты начала встречаться с ним с самого начала? — спросила она, не понимая, в насколько дурацком положении оказалась. Ей не было известно, что Джефф совершает налоговое мошенничество, что он изменяет ей с другой женщиной. Теперь ей хотелось знать, сколь многого она не видела, когда дело касалось Дафны.
— Мы зашли в бар в канун Нового года. В этом не было ничего официального — я заглянула к нему в офис расспросить о нашем деле, он был один, и у него не было планов на вечер, я тоже была одна, и не было никаких планов, и мы пошли выпить.
— Ты могла провести Новый год у нас.
— Ты была в «Вишнях», а я не хотела никуда выезжать. Я ненавижу Новый год. Я всегда его ненавидела. Единственное, чего мне хотелось, — это добраться до дому и почитать хорошую книгу.
— Но вместо этого ты отправилась с ним. — Лауре не хотелось, чтобы это прозвучало как обвинение, но вышло именно так. Она не знала, что ее обидело больше — то, что ее лучшая подруга спит с врагом, или то, что ей ничего не было об этом известно. — Почему ты ничего не сказала мне?
— Я не могла. На тебя и так слишком много всего свалилось. Я не была уверена в том, что ты сможешь меня понять.
— Но ты могла попытаться.
— Вскоре начались неприятности со Скоттом. Если бы ты знала о Тэке, то не с такой готовностью предоставила бы мне защищать Скотта, а я хотела сделать это. Я не верила, что кто-либо другой сможет вытащить его.
— И во время всего ты была с Тэком?
Дафна кивнула.
— Начиная с Нового года до сегодняшнего момента?
Дафна снова кивнула.
Лаура попыталась вспомнить, когда у Дафны в последний раз был столь длительный роман, и не смогла.
— Это серьезно?
Дафна не ответила, но ее страдальческий вид был достаточно красноречивым.
— Я считала, что мы так близки, — вскричала Лаура. — Я рассказывала тебе о том, о чем не рассказывала никому, и я считала, что ты
Дафна сунула руки в карманы и, распластав ладони, прижала их к своим бедрам.
— Я не хотела обижать тебя. Но ты должна меня понять. Я мечтала стать адвокатом, поэтому поступила в юридическую школу и выбивалась из сил, чтобы хорошо там учиться. Потом мне нужно было составить себе имя, я добилась этого. — Она помолчала. — Но, черт побери, все это время я была одна. Как бы ни были загружены делами мои дни, ночью я остаюсь одна. Я хотела только одного — чтобы обо мне кто-нибудь заботился, чтобы меня кто-нибудь обнимал, чтобы со мной кто-нибудь беседовал. — Она с мольбой посмотрела на Лауру: — Вокруг тебя всегда были люди. Сначала рядом с тобой была мать и Гретхен, потом ты вышла замуж за Джеффа и появилась Лидия, потом родились Скотт и Дебра. Но у меня все умерли. У меня никого нет.
— У тебя есть мы.
— Это не одно и то же.
— Мы всегда считали тебя членом семьи.
— Это совсем другое. Жизнь с мужчиной заполняет ту пустоту, которую не может заполнить ни карьера, ни подруга, ни семья подруги.
Лаура не могла отвести взгляда от Дафны. С растрепанными волосами, помягчавшими чертами лица, в халате, подчеркивавшем стройность ее тела, она казалась ей незнакомой. И то, что она говорила, еще больше убеждало Лауру в том, что она не знает этой женщины.
— Я не знала, — прошептала Лаура.
— Я человек. Я женщина.
— Но ты никогда не говорила о своем одиночестве.
— Когда ты занимаешься в жизни другими вещами, то об этом предпочитаешь молчать.
— Ты сопротивлялась всякий раз, когда я пыталась познакомить тебя с кем-нибудь.
— Я не хочу, чтобы меня знакомили. Мне не нужны стабильные отношения. У меня есть собственные представления, и они не включают в себя брак и рождение детей, а это именно то, к чему ты меня подталкивала. Ты была уверена в том, что мне чего-то не хватает, а я из чувства сопротивления уверила себя в том, что мне всего хватает. И некоторое время я считала, что это так.
Она сделала шаг в сторону, а когда повернулась к Лауре, на ее глазах блестели слезы.
— Я убедила себя, что юриспруденции мне вполне достаточно, что у меня нет времени на мужа и детей, что я паршивая кухарка, потому что на это у меня тоже нет времени. Поэтому я занималась своей карьерой, мой успех лишь укреплял создаваемый мною образ. Я была крутым адвокатом. Я была такой же спокойной, властной и решительной, как любой мой коллега мужского пола в этом округе. Мои партнеры воспринимали меня как своего парня, и именно к этому я стремилась. — Она отерла слезы рукавом. — Но потом, сначала нечасто, затем все чаще мне начинало хотеться чего-то другого. Стоило мне оглянуться, и я видела, что у всех это есть, а я одна. — Она плотнее запахнула халат. — Проблема заключалась в том, что созданная мною жизнь не предполагала существования в ней мужа и детей, а мне все же это было нужно. Ты не знаешь, что такое одиночество, тебе не знакомы его приступы, когда ощущаешь невыносимую боль, с которой ничего нельзя сделать, разве что переждать.