Обманутое счастье
Шрифт:
Георгий Викторович отрывает глаза. Осмысленным взглядом находит дочь.
Сам тянет к ней руку.
Лиза хватает. Сжимает до побелевших костяшек.
– Папа, папа, папочка… – шепчет она.
Он переводит взгляд на меня.
И перед тем, как визгливый прибор начинает пищать одним беспрерывным сигналом, он рывком стягивает с себя кислородную маску, и тихо хрипит:
– Я. Тебя. Умоляю…
В машине повисает оглушающий молчание.
Но лишь на мгновение. Через секунду слышится собранный голос врачей:
–
~Глава 51~
Яр.
– Родная… – шепчу, подходя ближе к кровати. Ставлю на тумбочку стакан воды.
Окна в нашей спальне плотно зашторены. Лишь немного сквозь щели проникают лучи вечернего солнца.
Лиза лежит на кровати, свернувшись клубком. Обхватив колени руками, тихо плачет в подушку.
Сажусь рядом с ней. Кладу руку на спину.
Что говорят в таких ситуациях? Как утешают? Где люди берут все эти слова, чтобы поддержать близкого человека?
В моей голове сейчас абсолютная пустота.
Ее отца не довезли до больницы. Смерть зафиксировали сегодня в 17:55 по местному времени.
– Родная, тебе надо поспать… – произношу ровно, – хочешь, я принесу тебе таблетку снотворного?
Трясет головой, отказываясь от любых моих предложений. А у меня сердце за нее разрывается.
Так и мечусь между двух комнат. Детской, в которой весь вечер сидит необычно притихшая Варя, будто чувствует что-то. И спальней, в которой неподвижно и молчаливо лежит Лиза уже три часа.
Понимаю, что успокоить ее сейчас невозможно. Да и ни к чему это будет. Горе должно найти выход. Пусть выходит слезами.
Но у меня разрывается сердце от того, что моя девочка плачет, а я сделать ничего не могу.
Снова вздыхаю, поглаживая ее по спине.
– Родная, я возьму все на себя. Но мне будет нужно, чтобы ты дала информацию о всех ваших родственниках. Их номера и… так далее.
Лиза тихо шмыгает носом. Говорит через паузу:
– У нас нет никого. Мы были друг у друга одни… А теперь… – старается всхлип пересилить, но голос проваливается в дрожащие ноты. – Теперь я осталась одна.
Снова зажмуривается, не в силах сдерживать горькие следы.
Склоняюсь и обнимаю.
– Ты не одна. Ты не одна, родная. У тебя есть мы с Варей. Мы всегда у тебя будем теперь.
Трясет головой, мол «понимаю, но это другое».
И я решаю, что пора прекратить все анализировать и просчитывать. Как оказалось, предвидеть все - невозможно.
Поэтому просто произношу:
– Она твоя дочь, Лиза. Родная. Наша дочь.
Мне кажется, что сначала Лиза даже не понимает, о чем я ей говорю.
Лишь спустя пару долгих мгновений, ее тело перестоится содрогаться от всхлипов. Она замирает.
Открывает глаза, ища в
Чуть привстает на кровати:
– Ты… Т-ты сделал тест?
В глазах столько надежды, что мне хочется смести ее объятиях. Думаю, как я вообще четыре года смог без нее провести. Больше и дня выдержать не смогу. Я в этом уверен.
Сжимаю ее хрупкую ладошку. Ледяные пальчики скользят по моей коже.
– Да, – коротко отзываюсь.
Но вместо того, что бы прекратить плакать, моя девочка начинает рыдать еще пуще прежнего.
Нет. Признаюсь. Мужчины в таких ситуациях просто бессильны. Я ведь как лучше хотел. Неужели расстроил ее еще больше теперь?
Лиза бросается на мою шею, оставался на рубашке мокрые пятна от слез. Хнычет, тянет за ворот, будто желая никогда и никуда меня больше не отпускать.
– Я знала, я знала… – задыхается почти.
– Ты рада? – только после того как рот открываю, понимаю, как глупо вопрос прозвучал.
– Конечно… – с горечью признает. И я знаю, что говорит она искренне. Просто от потери отца ей сейчас так тяжело, что ни одно радостное известие не сможет это собой перекрыть.
Мы еще долго сидим, просто обнимая друг друга. Лиза то плачет у меня на плече. То просто вдыхает аромат моего парфюма. Изредка что-то растерянно спрашивает…
– Значит, там… – рассеянно подает голос вновь, – в роддоме, произошла ошибка? Все, как я и предполагала…
Не знаю, вопрос ли это был. Или просто констатация факта. Но мне приходится сглотнуть в горле ком, прежде чем что-то ответить.
– Лиза… – тихо тяну. Шепчу почти.
Отстраняется. Заглядывает в глаза. Белки покрыты красной сосудистой сеткой. Мокрые реснички слиплись, а губы подрагивают. Но даже такая заплаканная она для меня самая красивая девушка на планете.
Смотрит жалобно. Горько.
Хочу ли я ей сказать правду? Очень хочу.
– Наверное… – выдыхаю.
Но кому она нужна сейчас, эта правда?
Кому от нее станет легче? Лизе, горе которой помножится в тысячу раз, узнай она о том, что отец был предателем?
Или мне, чтобы потешить чувство собственного достоинства? Какой молодец. Раскопал. Докопался.
Лиза кивает задумчиво.
Не смогу я сказать. Не смогу.
– Пойду Варю проведаю, – говорю, поднимаясь с кровати.
Смотрит мне в след, а у самой двери снова спрашивает:
– Яр… – замираю, что-то предчувствуя. – А о чем папа тебя попросил?
Втягиваю воздух ноздрями. Крепче дверную ручку сжимаю. Но все-таки оборачиваюсь.
– Ты о чем?
– Там… – она смахивает новые слезы. – В машине. Он сказал… Я… Я умоляю.
– Я не знаю, родная. Наверное, был не в себе.
Молчит пару мгновений, смотря в пустоту.
– Вы о чем-то говорили, когда мы с Варей ходили в дом?
Этим вопросом у меня будто из легких выбивает весь воздух.