Обмен времен «Холодной войны»
Шрифт:
— Сейчас зазвонит телефон, — объявил он.
И не ошибся. Первой вышла на связь девчушка из боннского бюро лондонской «Дейли экспресс». Если ее боссу попадало что-либо интересное, она сообщала об этом и Куки... Телефон звонил и звонил. И каждый раз Куки рассыпался в комплиментах и благодарил, благодарил, благодарил.
К восьми часам звонки прекратились. За это время мы успели раздавить бутылочку. Куки осмотрелся, убедился, что рядом с креслом стоит еще одна, полная, протянул ее мне.
— Разливай, Мак, а я пока запишу эту муть.
Развернул
— «Канцлер Людвиг Эрхард сказал сегодня, что...» — В тот день ему дали две минуты эфира, а текст он печатал пять.
— Поедешь со мной на студию? — спросил Куки.
Уже изрядно набравшись, я согласился. Куки сунул початую бутылку в карман макинтоша, и мы помчались на радиостанцию. Инженер ждал нас у дверей.
— У вас десять минут, герр Бейкер. Уже звонили из Нью-Йорка.
— Еще успеем. — Бейкер достал из кармана бутылку. Инженер поднес ее ко рту первым, за ним — я, потом Куки. Я уже едва стоял на ногах, Куки же лучился обаянием. Мы прошли в студию, и Куки по телефону соединился с редактором в Нью-Йорке. Редактор начал перечислять материалы, уже полученные по каналам АП и ЮПИ.
— Это у меня есть... и это... это тоже. Об этом у меня поболе. Плевать я хотел, что АП это не сообщило. Обязательно сообщит после десяти.
Бутылка еще раз прошлась по кругу. Куки нацепил наушники и спросил у инженера в Нью-Йорке:
— Как слышимость, Френк? Нормально? Это хорошо. Тогда поехали.
И Куки зачитал текст. Прекрасно поставленным голосом. Будто неделю не брал в рот спиртного. Язык не заплетался, фразы строились четко, без лишних слов. Лишь однажды он глянул на часы, чуть сбавил темп и закончил ровно через две минуты.
Мы добили бутылку и отправились в салун, где Куки и я назначили встречу двум секретаршам из министерства обороны.
— Только этим я и держусь, — говорил мне Куки по пути в Годесберг. — Если б не ежедневный выход в эфир и не возможность спать допоздна каждое утро, мне бы давно мерещились черти. Знаешь, Мак, тебе нужно бросить пить. Иначе жизнь в роскоши тебя погубит.
— Меня зовут Мак, и я — алкоголик, — механически ответил я.
— Это первый этап. Ко второму перейдем, когда я протрезвею. Нам будет о чем поговорить.
— Я подожду.
Через перепелочек, как Куки называл секретарш, он знал Бонн как никто другой. К нему поступала информация и о проблемах с обслуживающим персоналом в посольстве Аргентины, и о внутренних трениях в христианско-демократическом союзе. Он ничего не забывал. Однажды даже сказал мне: «Иногда мне кажется, что в этом причина моего пьянства. Я хочу узнать, смогу ли отключиться. Пока мне этого не удавалось. Я помню все, что делалось или говорилось при мне».
— Сегодня у тебя совсем не дрожат руки, — заметил я.
— Добрый доктор каждый день делает мне витаминную инъекцию. Новый метод лечения. Он полагает, что я могу пить сколько душе угодно при условии,
Я пригубил кофе.
— Майк полагает, что наш салун необходимо проверить. И мою квартиру. Нет ли подслушивающих устройств. Он считает, что ты можешь помочь.
— Где Майк?
— В Берлине.
— Как скоро это нужно?
— Чем быстрее, тем лучше.
Куки снял телефонную трубку и набрал десятизначный номер.
— Этот парень живет в Дюссельдорфе.
Он подождал, пока на другом конце провода возьмут трубку.
— Конард, это Куки... Отлично... В двух местечках Бонна требуется твой талант... «У Мака» в Годесберге... Ты знаешь, где это? Хорошо. И квартира. Адрес... — он глянул на меня. Я продиктовал адрес, а он повторил его в телефонную трубку. — Что именно, не знаю. Наверное, телефоны и все остальное. Подожди. — Он опять обратился ко мне: — А если они что-то найдут?
Я на мгновение задумался.
— Пусть оставят все на месте, но скажут тебе, где что находится.
— Оставь все на месте, Конрад. Ничего не трогать. Позвони мне, когда закончишь, и расскажи что к чему. Теперь, сколько это будет стоить? — Он послушал, спросил меня: — На тысячу марок согласен? — Я кивнул. — Хорошо. Тысяча. Получишь их у меня. И ключ от квартиры. Договорились. Завтра я тебя жду.
Куки положил трубку и ухватился за бутылку.
— Он проверяет мою квартиру раз в неделю. Однажды, когда позвонила какая-то перепелочка, мне показалось, что в трубке посторонний звук.
— Он что-нибудь обнаружил?
Куки кивнул.
— Перепелочка потеряла работу. Мне пришлось найти ей другую.
Он глотнул шотландского, запил молоком.
— Мак угодил в передрягу?
— Не знаю.
Куки посмотрел на потолок.
— Помнишь девчушку, которую звали Мэри Ли Харпер? Из Нешвилля.
— Смутно.
— Раньше она работала у одного типа по фамилии Бурмсер.
— И что?
— Ну, Мэри и я подружились. Стали просто не разлей вода. И как-то ночью, после энного числа мартини, прямо здесь, Мэри Ли начала «петь». И «пела» главным образом об одном милом человеке, мистере Падильо. Я споил ей еще несколько мартини. И утром она уже не помнила, что «пела». Я, естественно, заверил ее, что ночью было не до разговоров. Потом она скоренько уехала.
— Значит, ты знаешь.
— Знаю, и немало. Я сказал Майку, что мне многое известно, и предложил без всякого стеснения обращаться ко мне, если возникнет необходимость. — Куки помолчал. — Похоже, она и возникла.
— Что можно сказать о Бурмсере, помимо написанного в удостоверении, которое он показывает тем, кто хочет его видеть?
Куки задумчиво уставился на бутылку.
— Твердый орешек. Продаст собственного ребенка, если сочтет, что предложена стоящая цена. Очень честолюбивый. А честолюбие — штука коварная, особенно в тех делах, какими он занимается.