Обольсти меня на рассвете
Шрифт:
Осторожный стук в дверь. Приглушенный голос:
– Амелия?
Они оба замерли.
Тихий женский голос снова попытал счастья:
– Амелия?
– Это кто-то из сестер, – прошептала Амелия.
Кэм пробормотал ругательство, с исчерпывающей точностью описывающее то, что он как раз собирался сделать, и то, что, очевидно, ему так и не удастся завершить.
– Твоя семейка, – мрачно сказал Кэм.
– Я знаю. – Амелия накинула на себя простыню. – Мне жаль, что… – Она замолчала, увидев, насколько он возбужден. – О Боже…
Хотя Кэм обычно со снисхождением относился к многочисленным причудливым выходкам Хатауэев,
– Избавься от нее побыстрее, – сказал он, – и возвращайся сюда.
– Да. Я попытаюсь. – Амелия накинула халат поверх ночной рубашки и торопливо застегнула три верхние пуговицы. Легкие полы халата развевались, как паруса на шхуне, когда она бросилась в смежную со спальней гостиную открывать дверь непрошеной гостье.
Кэм лежал на боку, внимательно прислушиваясь. Он слышал, как приоткрылась дверь в коридор, как затем кто-то вошел в маленькую гостиную. Потом послышался спокойный голосок Амелии с вопросительными интонациями и тревожный ответ одной из ее сестер. Скорее всего это была Уин, поскольку Поппи и Беатрикс в такой ранний час могло поднять лишь стихийное бедствие.
Одной из восхищавших его в Амелии черт было неизменное живое участие, которое она проявляла к своим сестрам и брату, будь то серьезная проблема или какой-то пустяк. Она была похожа на маленькую наседку, и для нее семья была важна так же, как и для любой цыганской матери семейства. Ему это нравилось. Кэму вспоминалось раннее детство, когда ему все еще было позволено жить со своими родственниками. И для него, и для Амелии семья была одинаково важна. Но из-за этого ему приходилось делить Амелию с ее родственниками, что порой, как сейчас например, сильно раздражало.
Прошло несколько минут, а женская болтовня все не прекращалась. Решив, что Амелия не собирается возвращаться в постель, Кэм вздохнул и встал с кровати.
Он натянул кое-что из одежды, прошел в гостиную и увидел Амелию, сидящую на маленькой кушетке с Уин, которая выглядела ужасно.
Они были так поглощены беседой, что едва заметили появление Кэма. Присев на стул, он стал слушать и вскоре понял, что Уин солгала Меррипену относительно того, что была у врача, что Меррипен пришел в ярость и что теперь между ними все кончено.
Амелия обернулась к Кэму. На лбу ее пролегла складка.
– Наверное, Уин не следовало его обманывать, но она вправе сама принимать решения. – Амелия держала Уин за руку. – Ты знаешь, что больше всего на свете мне бы хотелось, чтобы ни одна беда не коснулась Уин, но нельзя уберечь человека от всех напастей. Даже я это понимаю. Меррипен должен признать, что Уин хочет жить с ним нормальной семейной жизнью.
Кэм потер лицо и подавил зевок.
– Да. Надо сделать так, чтобы он признал за ней это право. Но не с помощью ультиматумов. – Кэм посмотрел Уин в глаза. – Сестренка, ты должна знать, что ультиматумами от цыгана ничего добиться нельзя. Это противно его природе. Все в нем восстает против того, чтобы женщина указывала ему, что он должен делать.
– Я не указывала ему, что делать, – жалобно возразила Уин. – Я всего лишь сказала…
– Ты сказала ему, что тебе наплевать, что он думает и что чувствует, – пробормотал Кэм. – Что ты намерена жить своей жизнью на своих условиях, а все прочее не имеет значения.
– Да, – слабым голосом сказала Уин. – Но я не подразумевала под этим, что мне безразличны его
Кэм усмехнулся:
– Я восхищаюсь твоим мужеством, сестренка. Я даже сказал бы, что разделяю твое отношение к жизни. Но с цыганом так вести себя нельзя. Даже твоя сестра, которая не отличается дипломатичностью, как тебе известно, знает, как найти ко мне подход, и, по крайней мере на словах, всегда готова пойти на компромисс.
– Я могу быть дипломатичной, когда хочу, – нахмурившись, возразила Амелия.
Кэм послал ей улыбку.
Обернувшись к Уин, Амелия неохотно признала:
– Хотя Кэм прав.
Уин немного помолчала, переваривая информацию.
– И что мне теперь делать? Как все исправить?
Сестры не сговариваясь устремили взгляды на Кэма.
Меньше всего на свете он хотел бы впутываться в проблемы, возникшие между Уин и Меррипеном. И, видит Бог, Кев сегодня утром скорее всего будет не любезнее медведя, которого охотники выманили из берлоги. Все, чего сейчас хотел Кэм, это вернуться в постель и заняться любовью со своей женой. И возможно, еще немного поспать. Но сестры смотрели на него так жалобно, что он со вздохом сказал:
– Ладно. Я с ним поговорю.
– Скорее всего он уже не спит, – с надеждой в голосе сказала Амелия. – Меррипен всегда рано встает.
Кэм угрюмо кивнул. Его совсем не радовала перспектива говорить с братом о проблемах, связанных с женщинами.
– Он поколотит меня как тот пыльный ковер в прихожей, – сказал Кэм. – И я его не стану за это винить.
Одевшись и умывшись, Кэм спустился в утреннюю комнату, где Меррипен всегда завтракал. Проходя мимо буфета, Кэм увидел жаб в норе [2] , блюда с жареным беконом и яйцами, филе палтуса, жареный хлеб и глубокую миску с печеными бобами.
2
Жаба в норе – первоначально мясо, теперь сосиски, запеченные в тесте.
Стул рядом с одним из круглых столов был отодвинут. На столе стояли пустая чашка и блюдце, а рядом с ними маленький серебряный кофейник, из которого шел пар. Запах крепкого черного кофе плыл по комнате.
Кэм бросил взгляд в сторону стеклянных дверей, выходящих на террасу, и увидел худощавую фигуру Меррипена. Тот, казалось, рассматривал фруктовый сад, раскинувшийся за тщательно ухоженным сквером. Судя по позе, настроение Меррипена было хуже некуда. Даже со спины было видно, что он раздражен и зол.
Черт. Кэм понятия не имел, что скажет брату. Им еще предстояло пройти немалый путь навстречу друг другу, чтобы достичь базового уровня доверия.
Взяв ломтик жареного хлеба, Кэм намазал его апельсиновым джемом и вышел на террасу.
Меррипен искоса посмотрел на Кэма и вновь принялся обозревать ландшафт: просторные поля за границей усадьбы, густой лес, который делила надвое широкая лента реки.
На том берегу реки несколько струек дыма поднимались в воздух. Костры горели там, где обычно вставали табором цыгане, когда проезжали через Гемпшир. Кэм лично вырезал опознавательные метки на деревьях, которые указывали, что здесь к цыганам относятся по-добрососедски. И всякий раз, когда на территории поместья появлялся новый табор, Кэм приходил к соотечественникам, рассчитывая на то, что он встретит кого-то из своего детства.