Оборотный город. Трилогия
Шрифт:
— Прохор?! — не поверил я.
Арабский жеребец ещё более изумлённо уставился на моего денщика, который, поигрывая нагайкой, с недоброй улыбкой смотрел на нас снизу вверх. На нем больше не было верёвок, а глаза отсвечивали зелёным пламенем. Нет, только вот этого мне не хватало…
— Слабую женщину каждый обидеть может, — уняв нервную икоту, оповестила мадемуазель Зайцева. — Но посмотрим, как ты справишься с моим новым защитником!
— Прохор, ты что, офонарел или пьян в дупель?
Он молча протянул руку и, поймав мою левую ногу и вывернув
— Ты чего на коне злость срываешь? Ты мне денщик или кто? Я его спасать еду, а он на меня же наезжает…
Не знаю, право, кому и зачем были предназначены все эти звуковые вибрации, напрасно сотрясающие воздух. Он меня просто не слушал. Счастливая Фифи демонически хохотала, визжа и захлёбываясь слюной. Жарковский всё ещё возился с перезарядкой ружья и, похоже, на данный момент, ей-богу, был наименьшей проблемой. Что-то говорило мне, что своё слово он ещё скажет, и хотя слово это будет нецензурным, но меня оно не особо и удивит.
Главная беда сейчас — это Прохор. Не знаю, какими чарами они опутали моего бедного денщика, но старый казак шёл на меня, как в своё время на штурм турецких бастионов, уверенный и спокойный, как прусская артиллерия. Вопли, крики, брань, призывы к совести и прочее результативности не имели, а в открытом бою я со всей своей характерностью супротив него, как наш лекарь с клизмой против дяди с шашкой! Глаза безумные, на губах жёлтая пена, зубы скалит, рычит, как сторожевой пёс — порвёт и не заметит. Если только…
— Водичка, водичка, умой его личико, — нараспев протянул я, вскакивая на колено и обеими руками зачерпывая мутную болотную воду из ближайшей лужи. Прохор и моргнуть не успел, как я от души плесканул ему в красную физиономию.
От него аж пар клубами пошёл… но и только!
— Хм, а в случае с цыганским колдовством очень даже срабатывало, — зачем-то пояснил я ведьме Фифи, отступая перед удвоенной яростью моего денщика.
Хромоножка хихикнула и попыталась стукнуть меня какой-то палкой по голове, но промахнулась, плюхнувшись пузом в ту же лужу. Старый казак вытер грязные капли с бороды, в его глазах забулькало уже недетское раздражение. Теперь было понятно, что остановится он, только убив причину своего гнева. То есть, увы, меня…
— Прохор, опомнись! Проснись! Чего ты? Это же я!
Он кивнул и вновь шагнул ко мне, с нереальной скоростью раскручивая нагайку. За саблю не брался, слава богу, да ему оно и не надо: обычная казачья плеть со свинцом на конце была в его жилистых руках самым страшным оружием…
— Может, всё-таки не стоит? Я сдаюсь! — наглейшим образом соврал я, с левой руки целя ему кулаком в висок. Опытный боец легко увернулся и, поймав железными пальцами, словно крабьей клешнёй, мой локоть, отшвырнул меня под копыта араба, как месячного котёнка.
— Убей его, убей,
— Вот же переклинило тётку, — пожаловался я, хватаясь за левую переднюю ногу сочувствующего жеребца.
Мой денщик удовлетворённо хмыкнул и, видимо, на миг потерял бдительность, решив, что я больше не опасен. Это отчасти верно, я на тот миг был не лучший боец, но вот моего коня не стоило списывать со счетов. Коварный араб змеёй крутнулся на месте и обоими задними копытами так саданул в грудь Прохора, что бедняга отлетел в сторону шагов на десять! Красиво так, плашмя, спиной назад, с матом и гиканьем, только сапоги на месте и остались.
— Спа-си-бо… с меня… причитается… — благодарно пробормотал я, видя, как Прохор всем своим весом успел сбить только-только начавшего прицеливаться Жарковского. Научный докладчик выпустил ружьё, прощально хлюпнувшее в болоте, и из-под моего денщика звуков протеста не издавал.
Вот и ладушки, одним махом — двоих побивахом!
— Иловайский, ты… ты… гад ты, вот ты кто! Ну, погоди-и…
Но годить я не стал, как сидел, так и сгрёб ком грязи, метко направив его в рябую харю рыжей ведьмы. Попал крайне удачно! Да и как было не попасть с пяти шагов? Среди наших донских казаков таких косоруких нет.
Пока эта красавица пыталась продрать глаза, костеря меня самыми последними словами, я встал, поправил папаху и… вновь был атакован своим неуёмным денщиком. Причём на этот раз я действительно не знал, что с ним делать. На смывание чар водой он не реагировал, на мат и битьё тоже, а что ещё можно сделать для избавления его от ведьмовского колдовства — я лично придумать не мог. Вся моя характерность тупо молчала на эту тему. Ну не стрелять же в своего верного няньку только за то, что он чуток сбрендил и хочет меня убить?!
Причём настырно так хочет, целеустремлённо, не делая никаких попыток к компромиссу или поиску дипломатического диалога. На фиг оно мне?! И впрямь пришибёт сейчас, с него станется. А чем потом отмазываться будет — и ему, и мне (с небес) уже глубоко фиолетово. Кажется, так моя Катенька выражается? Я-то сам никогда не понимал связи нелогичности поступка с последующим равнодушием и фиолетовым цветом. Но раз она так говорит, видимо, связь есть…
— Прохор, дорогой мой товарищ, — с чувством проговорил я, когда он в очередной раз сбил меня с ног, собравшись душить, — ты ведь не станешь убивать своего младшего воспитанника?
В ответ он прорычал нечто невразумительное, но явно неоптимистичное.
— А я всё дяде скажу!
Тогда грозный Прохор приподнял меня за шиворот, поставил на цыпочки и одним коротким ударом под грудь едва не выбил весь дух! По крайней мере, в себя я пришёл уже лёжа на лопатках, а его колено вжимало меня в землю. Руки старого казака легли на мою шею…
— Вот и кончился характерник. — Подкрадывающаяся на полусогнутых ведьма вытащила из драного рукава широкий нож. — Держи крепче, сама хочу ему горло вспороть!