Обожествление
Шрифт:
Нельзя сказать, что Александр совсем ей не нравился. Он был достаточно умен, силен и имел некое обаяние, но при этом был груб и излишне высокомерен, из-за чего Мэй не считала его таким великолепным, как некоторые гелиосцы, буквально поклонявшиеся алому гению.
Прослышав о возвращении Демона и о роли Александра в этом, Мэй не знала, что и думать. Она хотела отправиться в экспедицию, которую тогда готовили боги, и лично встретиться с Александром. Но, к сожалению, ее сила была уже слишком велика для этого и ограничения портала не пускали ее. Тогда Мэй решила дождаться завершения экспедиции, но после ее окончания и возвращения
Затем поползи жуткие слухи о зверствах в Диких землях, ответственным за которые называли Александра. Что Вейж, что Мэй не верили в это. Как бы плох не был Александр, он никогда не опустился бы до такой бессмысленной жестокости. Но скоро вести о новых безумствах перестали приходить, казалось, тот маньяк просто исчез или же был убит каким-нибудь героем.
Лишь полгода спустя вновь появились сообщения о Демоне. Через какое-то время в клан Огненных фениксов прибыл Влас и возвестил им о возвращении Александра и о том, что Филипп просит помощи. Мэй напросилась поехать с отцом, чтобы, наконец, увидеть жениха и все прояснить. Если бы оказалось, что все слухи правдивы и что Александр действительно стал злодеем, Мэй сделала бы все для разрыва помолвки.
К ее глубокому разочарованию и обеспокоенности, Александр оказался в коме и ничего не мог ей объяснить. Мэй видела его, лежащего в специальном растворе. Лицо Александра было таким спокойным и мирным, казалось, что он просто спит и вот-вот проснется. По мнению Мэй, он сильно изменился внешне – стал выглядеть взрослее, поскольку приключения оставили свой отпечаток на его лице.
Когда Вейж отбыл вместе с Филиппов в Кровавую секту, Мэй осталась одна в большем дворце. Она каждый день приходила навестить Александра, кроме нее этим же занималась еще одна девушка, которую звали Миюки. Так они и познакомились. Девушки сблизились и о многом говорили. Я приведу один из таких разговоров.
– Хоть я и не знаю наверняка, что происходило с Александром после той экспедиции, – сказала Миюки, – но я не верю, что он вдруг резко изменился и стал убивать всех вокруг без разбору.
– Может он обезумел?
– Если Александр действительно совершал все те омерзительные поступки, то только безумием их и можно объяснить, – пожала плечами Миюки, – конечно, я не отрицаю, что в нем всегда была некоторая жестокость, но ей всегда находилось разумное обоснование.
– Ты права, – кивнула Мэй, – пусть он и имел с рождения нрав буйный, те моральные принципы, которые в него заложили родители и наставники, всегда помогали уравновешивать его характер. Мне кажется, что Александра можно назвать человеком крайностей.
– Да, точно сказано! – воскликнула Миюки. – Он может, как проявить невероятную широту души, так и без колебаний убить кого-то. Воистину, поразительны творения Божии, раз такие противоположности могут уживаться в них!
– Но мне все же хотелось бы иметь более спокойного мужа, – улыбнулась Мэй.
– Скажи, – заглянув к подруге в глаза, медленно проговорила Миюки, – а ты любишь Александра? Или же готова выйти за него лишь по велению долга?
– Я и сама не знаю, – вздохнула Мэй, – любовь, с одной стороны, самое банальное чувство, доступное буквально всем разумным и даже диким зверям, но с другой стороны, любовь есть величайшая тайна. Кто скажет, что есть любовь? Одни говорят, что любовь есть служение, иные, что другое наименование похоти,
– Серафим Рассекатель учил, что истинная любовь также сложна в достижении, как и другие великие добродетели. Ведь истинная любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Но кто может сказать, что он достиг такой любви?
– Да, если следовать учению Серафима, то не найти любви ни на земле, ни в море, ни в воздухе, – кивнула Мэй, – но если следовать общепринятому пониманию любви, то в некотором роде я люблю Александра. Я желаю ему добра и готова помогать ему в моральном совершенствовании.
– Это радует, – улыбнулась Миюки.
– А что насчет тебя? – слегка усмехнулась Мэй.
– Конечно, я люблю Александра, – рассмеялась Миюки, – он мне как старший брат, который заботится обо мне. Даже здесь я оказалась по большей части благодаря Александру, потому что я его друг.
– А что бы ты сказала о той патрицианке, о которой рассказывала?
– Акахнте Марцелл? – задумалась Миюки, приложив пальчик к подбородку. – Из всех девушек, которые встречались Александру, пока я была с ним, именно Аканхта, как мне кажется, привлекла его наибольшее внимание. Но и он привлек ее, даже, несмотря на то, что тогда Александр притворялся плебеем. Думаю, что их влечет друг к другу. Ой, прости! – спохватилась она вдруг, вспомнив, что говорит с невестой Александра. – Не стоило, наверное, говорить об этом.
– Ничего, – отмахнулась Мэй, но со вздохом добавила, – если это так, то мне жаль их обоих. Война между западом и востоком уже началась. Что она сейчас чувствует? Возможно, для него даже лучше переждать эту войну в коме, – задумалась Мэй, – иначе ему придется пойти против тех, с кем он сдружился, против тех, кого полюбил.
– Я всегда ненавидела империю Симдов, – отрешенно произнесла Миюки, – но теперь, когда грянула война, я не желаю смерти обычных граждан империи.
– Война – всегда катастрофа, – вздохнула Мэй, – тысячи убитых, лишенных дома, поруганных. Страх, ужас, отчаяние. Плач и скрежет зубов. Но войны неизбежны, они всегда были, есть и будут, покуда у разумных есть желания.
– А я верю, что наступит время, когда войны прекратятся! – воодушевленно проговорила Миюки. – Когда-нибудь о них будут вспоминать как о страшном сне. Тогда «волк будет жить вместе с ягненком, и тигр будет лежать вместе с козленком».
– «И перекуют мечи свои на орала, и копья свои – на серпы: не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать», – проговорила Мэй, покачав головой, – я изучала учение серафиан. Как бы мне не хотелось считать это правдой, я не могу это принять.
– Пускай это абсурдно, я все равно буду продолжать в это верить, – улыбнулась Миюки.
О многом еще говорили они. Хань Мэй не была из тех аристократов, которые презирают простолюдинов. Она верила, что каждый разумный есть уникальная личность, и даже у самых никчемных, на первый взгляд, можно чему-то научиться. Александр как-то высмеял ее за это наивное представление, поскольку полагал, что все разумные делятся на достойных и рабов. Впрочем, впоследствии его взгляды несколько смягчились, в основном из-за Юлия, но также и благодаря переписке с Хань Мэй.