Обожженные языки (сборник)

Паланик Чак

– Что вы наделали? Что же вы наделали?

Фредди пришел в себя, весь в крови и слезах. Судя по запаху, он наложил в штаны.

Мы не видели его до конца дня. Молот возмездия, которого мы чертовски боялись, так и не опустился на наши головы.

На следующий день мы позировали для группового снимка.

Фредди вошел в класс через двадцать минут после начала урока с отцовским дробовиком. Он даже не целился, только вскинул руку, и ствол полыхнул огнем. Мы за считаные секунды превратились в новости, заголовки и срочные сообщения, статистикой ворвались в вашу дневную мыльную оперу как раз перед тем,

как доктор должен был спасти героиню с дочерью с помощью ее злодейки-сестры.

Сегодня я проснулся до рассвета, поцеловал жену и дочь, сел в подвале и достал фотографию нашего класса. Есть старая городская легенда, будто бы аппарат заело и он сделал еще три снимка, которые видели всего несколько человек.

На первом миссис Алфавит заваливается назад с развороченными кишками, а мы все стоим в том же порядке, в каком она нас расставила.

На втором наши лица, забрызганные ее кровью и внутренностями, начинают менять выражение.

На третьем кричат уже все, кроме Сабрины, которой снесло полголовы.

Я прячу фотографию до следующего года и смотрю на часы. Сегодня день рождения Фредди. Кто-то должен положить цветы ему на могилу.

Миссис Алфавит сказала бы, что меня толкнул на это Дьявол.

Теренс Джеймс Илс

Лемминг [34]

В жутковатой мгле умирающей ночи крошечный огонек проживает долгие мили.

Ожидая начала экскурсии по следам привидений, я ворую тепло у незнакомцев, сгрудившихся у входа в паб «Восемь Жизней из Девяти». Нет-нет, я не хочу ни пугать, ни шокировать читателя, ни навевать на него тоску очередной страшной историей…

34

Lemming. Terence James Eeles, copyright © 2014. Перевод Елены Гедж.

…про живых, про умерших – или про тех, кто застрял где-то посередине между жизнью и смертью – но именно тогда, в Хеллоуин, он впервые, теперь уже много лет назад, поставил свой эксперимент. Затеял игру в жмурки-кварки. Прятки со смертью.

Он – этот мой брат. Грандиозный Тупица.

Слизнув бегущую из носа соленую водичку, я пересчитываю собравшихся по пальцам. Сегодня их куда меньше, чем бывает обычно на таких экскурсиях – а их я повидал немало, в другие дни и в других городах, выслеживая своего брата – Непостижимого Болвана.

При свете фонарика из тыквы топчутся выгульщики собак. Туристы в непромокаемых куртках застыли с фотоаппаратами наготове. Позади, держась за руки, стоит парочка подростков – Упыриха и ее Бес-Френд, оба в черном в обтяжку.

Подув на жареный каштан, кладу его в рот, катаю на языке обжигающую мякоть. Рассматриваю последнего присутствующего, который выглядит здесь еще более не к месту, чем я, – переодетого черно-бело-полосатого чудика с вымазанным лицом и зачерненными углем глазницами. Он стоит, отхлебывая что-то из банки, осветленные патлы трепыхаются на ветру. Ни дать ни взять – Битлджус на воле. Оживший труп Курта Кобейна.

Кидаю в рот еще один раскаленный каштан (чтобы распробовать вкус) и гляжу туда, где за спиной Битл-Курта

струится янтарная дымка и исчезает во мраке. Забредешь чуть подальше, потеряешь из виду скалящуюся тыквину и будешь блуждать всю ночь по окраинам Эчмонда, до головной боли вглядываясь в кромешную тьму, до ломоты в костях нащупывая перед собой дорогу.

В детстве брат не умел вырезать из тыквы светильники Джека – ну не мог, и все, хоть убейте. Помню, однажды во время осенних каникул он пытался испортить и мой, но нечаянно всадил кухонный нож себе в руку, чудом не задев артерию среднего пальца – того самого, который он так любил мне показывать. Он стоял тогда и терпеливо наблюдал, как кровь капает в его изуродованную тыкву, словно воск на старинный канделябр.

– Всех с Хеллоуином!

Мы оборачиваемся ко входу в паб. Тяжелая дверь затворяется, и возникший перед нами силуэт, закутанный с ног до головы в кожаный плащ, поднимает светильник за веревочную ручку.

– Надеюсь, все живы-здоровы? – гудит он, задрав тыкву кверху рукой в митенке, так что плечо плаща сползает ему на грудь. – Сегодня для вас экскурсию буду вести я.

Гид смакует каждое свое слово, как будто следующее может оказаться последним, – ему бы в художественной самодеятельности играть.

– Меня зовут Джек-путеводитель! – объявляет он с театральностью, которой позавидовал бы всякий актер любительского театра.

Он наклоняется к светильнику, отчего длинные седые баки приобретают оранжевый оттенок, и беззвучно шевелит губами, отмечая в блокноте имя каждого заплатившего, проверяя и перепроверяя, нет ли в толпе безбилетников и прочих любителей проскользнуть на халяву.

– Дорогие полтергости, – обращается он к группе, и присутствующие отвечают ему дружным вежливым смехом.

Я перекатываю глаза по теплым глазницам.

– Не тяни резину! – бросает ему полосатый одиночка Битл-Курт, отрыгнув в банку приторным яблочным перегаром. – Мне еще надо быть кое-где…

Мне тоже, думаю я, щупая языком десны. Там, где сейчас мой братец, этот Импозантный Мямля, если мне хоть когда-нибудь суждено его найти… Кидаю в рот еще один каштан.

– Ага, кое-где, – раздается голос (та самая девушка в костюме готической Упырихи). – На собрании анонимных алкоголиков, типа?

Снова перекатываю глаза, на этот раз в сторону эчмондского выгона. Там, среди деревьев-скелетов с давно опавшей листвой, находящихся под охраной какого-то там фонда защиты лесных угодий, стоит необычное дерево.

Оно выше остальных, а его нижняя ветвь, до которой не дотянешься рукой даже на цыпочках, придает ему форму буквы «Г». Крона напоминает средневековое орудие пыток, темные сучья расползлись, словно покрытые струпьями вены.

В нем – причина, по которой сегодня, несмотря на Хеллоуин, по улицам не носятся миниатюрные феи, гоблины и ведьмы, не стучат в двери и не выпрашивают сладости. У ствола горой навалены цветы; место вокруг огорожено лентой с надписью: «Полиция. Не пересекать». Лента трепещется, вздыхает, как небрежно завернутый подарок на день рождения, вряд ли бы порадовавший моего брата.