Обратная сторона любви
Шрифт:
– Пошляк! – Ольга оттолкнула парня, чуть не разрыдавшись от стыда, и бросилась прочь из зала. Но она была отходчивой девушкой с доброй натурой. Потому уже через десять минут, выкурив на балконе сигаретку, она вернулась и танцевала с мальчиками, как ни в чём, ни бывало.
Объявили белый танец. Ваня, подождав с десяток секунд, матросской развязной походочкой подрулил к Ирине, подпирающей стенку, и кивнул, приглашая.
Да, по идее белый танец, но Ваня был уже опытный мужчина и прекрасно понимал, кто должен вести первую скрипку в отношениях, чтобы способствовал ему успех. А смысл успеха у мальчика-старшеклассника есть только один. К тому же Ванька, подогретый соткой водки, торопливо заглоченной в туалете без закуся, (бутылку ребята спрятали в бачок накануне; чуть не поперхнулся, блин!), в трёхминутном перерыве между торжественной частью с вручением аттестатов и
Ирина едва не упала в обморок в те несколько секунд, пока Ваня, сверля её взглядом, пересекал зал, точно направляясь к группе мышек, обтирающих платьями высоченные портьеры, закрывающие окна. Да, в классе было много мышей.
А Ванька почти грубо, бесцеремонно и даже не предложив словом, а просто кивнув, как приятелю, схватил девушку за мгновенно вспотевшую ладошку и вытащил её прямо на середину зала, словив недоумённые и завистливые взгляды мышей и возмущённый взор Людмилы Онуфриевны. Женщина сама ещё накануне вызвалась пасти молодёжь, будучи активисткой родительского комитета. Скрестив руки, она с подозрением внимала на детей, кислым видом внося уныние в их желающие кутежа сердца. Другие родичи предлагали ей несколько раз пойти «попить чаю и не мешать молодёжи», но Людмила Онуфриевна отказалась, оставшись в конце концов одиночестве.
У Ирины дрожали ножки за коленками, уши заложило ватой, музыку она толком не слышала, всё было как в тумане. Водки запах в смеси с куревом и жевачкой, волнами толкающий ей в лицо, действовали, как приворотное зелье. Она положила руки на Ванькины плечи, чувствовала твёрдые мышцы спортсмена, его сильные руки, так страстно и нежно стиснувшие тисками её талию и кое-что ещё – там, внизу живота… Это что-то твёрдое недвусмысленно тёрлось в ритме танца о её чуть выпуклый животик, отчего она впервые в жизни почувствовала, что в её щёлке непонятно откуда стало скользко-прескользко и она так одуряющее может тереться стенками сама по себе. Её небольшие сисечки вдруг стали сосками колом вперёд, лифчик оказался стальным глухим корсетом, который не даёт дышать, а воздух – тягучий, одуряющее пьяный. Сисечки упёрлись в тело одноклассника, она хотела было отстраниться в смущении, но от этого самого смущения как-то уже ничего и не осталось, потому она просто потекла, как ручей в Ваньку. И всё естество, все мысли девушки, точнее – все ощущения сконцентрировались где-то сладко внизу, внутри у самого выхода щёлки, там, где намокшие трусы стали тереть разбухший валик под косточкой…
А что-то жёсткое между ног у Ваньки, о чём она не желала думать и представлять, но не могла не думать и не представлять, что это такое, как выглядит, что может сделать с её маленькой влажной и липкой щёлкой… Это самое, как она чувствовала, становилось всё больше и жёстче, продолжало так же тереться медленно и ритмично под музыку, унося её разум куда-то вверх по портьерам, по стенам зала, за крышу, в темнеющие небеса. Ира бестолково перебирала ногами, трясясь всё откровеннее, почти повиснув на молодом активном жеребце, от которого уже даже пахло возбуждением, топтала ему ноги своими маленькими туфельками по лакированным ботинкам. И трусила. И телепалась, как рваное знамя на ветру, ставшее половой тряпкой. Это было знамя крепости, которое сдалось на милость грубого и нахального победителя, которому нужно было только одно. И это одно, одно-единственное, наплевав на всех, девушка была готова немедленно отдать прямо на полу этого долбанного зала, забыв о стыде.
А мать с яростью и возмущением, закипая всё больше и больше, пялилась, хмурив брови и кривя рот, на бесстыжую дочь, которая так унизила и обесчестила её при всём честном народе. Любовь Онуфриевна, не выпив ни грамма алкоголя, сохранив холодный рассудок, не впустив в сердце ни йоту радости от праздника взросления дочери, окончание ею школы, (которая, если честно, давно надоела женщине своим плохим по её мнению уровнем образования и бесстыжими поборами, которые больно били по семейному бюджету), теперь испытывала бешеную ярость и безумный стыд. Она хотела убить Иру прямо здесь! Придушить её! Растоптать дочь ногами! Забить ремнём, который оставил муж! А этого мальчишку выпороть и расцарапать лицо! А его матери высказать, точнее – выорать всё, что она думает об их семье и царящем в ней празднике непослушания при отсутствии элементарного воспитания! Сексуального воспитания детей!!!
Но маманя беспокоилась о целомудрии доченьки в этот вечер зря – кому-то сверху (а
Ваня напился. Банально и по-свински.
…А музыка как раз, к сожалению парочки – закончилась. Ванёк медленно отлип от себя мелко-мелко трясущуюся Иру, и ему, между прочим, этот танец и реакция девушки весьма понравились, он уже не ради хохмы, а серьёзно захотел трахнуть мышку, почувствовав в ней «потенциал». Потому решил сделать перекур, собраться с мыслями, обдумать, как действовать дальше (он-то прекрасно видел молнии в глазах Людмилы Онуфриевны и не желал проблем и разборок во время праздника). Ирину оставил в зале, просто буркнув ей – «покурю пока». Она бестолково кивнула, сжавшись, на сколько смогла в комок, и на деревянных ногах (трусы предательски намокли и тёрли-тёрли-тёрли!!!) отошла к портьерам, где на неё взирали со страхом и дикой завистью остальные мыши – между прочим, Ваня был парень-то видный. И многие хотели сегодня вкусить вместе с ним хотя бы самую малость разврата. Мать в возмущении решила пока при всех не дёргать дочь, но дома обещала сама себе обязательно устроить ей грандиозную выволочку!
Так вот, Ванёк поднялся на второй этаж и вышел на балкон. А там с крыши спустил ему тихонько на фале бутылку водки старший брат-альпинист Константин.
Вот представьте себе – Ваня стоит на балконе прямо над ярко освещённом крыльцом школы, но несколько в тени и потому снизу не виден. Стоит весь такой важный, крутой, самоуверенный и возбуждённый. По сути – весь мир у его ног! Школу охраняют бдительные родители, два чоповца, учителя во главе с директором. А ему – похеру! Само здание ещё днём было проверено-перепроверено сто раз, заперто на сотню замков. По периметру с начала мероприятия обходили приглашённые собачники с алабаем и восточно-европейской овчаркой (они тихонько пили коньяк из фляжек и к часу ночи незаметно смылись). Но братец Костя нашёл-таки способ разговеться пацанам, вступающим во взрослую жизнь. Он само собой думал, что Ванёк поделится с дружками, а тот – ну такое западло устроил!.. Своим ребятам! Эх, Ванька…
И выпускник прямо там, на балконе, скрутив торопливо пробку, высосал давясь и обливаясь из горла водки столько, на сколько хватило силы и духу… Бутылку где-то оставил там же на балконе, в теньке от крыльца (мол, заначил), постоял минут пять, порыгал и потом полетел!
На лестнице меж этажами его выполоскало в первый раз, но впиталось в молодую башку уже достаточно. Способствовало сему пренебрежение взрослым мальчиком еды, нервотрёпка торжественной части и частое курево.
И выпускник летал по школе, пугая граждан остекленевшим взглядом, наводя ужас на родительский комитет и чоповцев, которым обещали магарыч и премиальные по результатам сухого вечера. Ваня остервенело плясал, оглашая зал гулкой икотой, разговаривал с невидимыми собеседниками отрывистыми междометиями, вроде читал стихи и махал им в такт руками, ногами, рубил ладонями воздух, порвал три пуговицы на своей дорогущей, специально купленной к такому событию, рубашке. Он, видите ли, так залихватски рванул её ворот «по-флотски», выходя соколом в круг, что китайские шёлковые ниточки не выдержали русского плясового угара! Хотя кое-кому в тот момент показалось, что Ваня исполняет роль: «А стреляй, с-сука! Всех – не перестреляешь!!!»
Он несколько раз звезданулся в пляске на ровном месте, не важно, что за музыка звучала в те моменты. Каждый раз вскакивал, как ему казалось – мгновенно, выпучив глаза и невнятно матерясь, хватаясь за кого-то из одноклассников, те прыскали в разные стороны.
Потом он на несколько минут выпал из поля зрения, но передышка была недолгой: выпускник вдруг кубарем, плюясь и ругаясь, скатился с лестницы со второго этажа – как не сломал себе шею, не понятно (наверх его понесло желание добавить, но заблудился в трёх соснах в поисках выхода на балкон).
Эта встряска подействовала, как два пальца в рот и молодой ухарь с разбегу метнул харч праздничного вечера прямо посреди танцевального зала. И потом там же в завершение этого грандиозного пьяного бедлама, в каком-то безумном танце, он поскользнулся на собственной блевотине и со всего размаху приложился затылком об пол прям у ног не состоявшейся, но заведённой донельзя пассии. И улетел с вечера окончательно.
Его быстренько унесли в один из классов, потом на такси с неожиданно нарисовавшимся старшим братом Костей – домой. Праздник продолжился. Харч мгновенно затёрли. Никто никогда не вспоминал об этом недоразумении. Чоповцы получили своё сполна – мол, всё было в порядке.