Обратные композиции

Тавров Андрей

Тавров – метареалист постольку, поскольку, согласно характеристике метареалиста по Михаилу Эпштейну, «слишком всерьез воспринимает Реальность как таковую» 9 , чтобы использовать ее как неисчерпаемый ресурс для игры, читай, для поэтического, которое купировали до ничего не значащего «по». И нечто весьма близкое говорит сам Тавров о стихотворении, призванном «прибавить жизнь жизни, а не позаимствовать ее в целях собственного обеспечения» 10 .

9

Эпштейн М. Что такое метареализм? // http://modernpoetry.ru/main/mihail-epshteyn-katalog-novyh-poeziy.

10

Из

речи на вручении Премии Андрея Белого.

Война – тема первого и третьего разделов книги, но названа книга по второму, «Обратные строки», не соотносящемуся тематически с двумя другими, между которыми помещен, и этот выбор о чем-то нам говорит, взывает к истолкованию. Промежуток, центр, середина не есть ли некое затишье, перемирие (а лучше сказать, вечный мир, который всегда прежде – не изначальный, но именно вечный и всегда преднайденный) и в таком качестве точка равновесия, опора? И в названии «Обратные строки», вынесенном на обложку, можно тогда усмотреть намек на спасительную, пусть и не осуществимую возможность обратить вспять, отмотать назад конвейер всего того, что люди учиняли друг над другом, не видя себя и другого «оком Единого»…

А может быть, второй раздел книги удостоился чести метонимически с ней совпадать потому, что концептуальность его текстов подчеркивает разумную сотворенность как общий принцип жизнетворного стихотворения. «Стихотворение… – дитя космоса и человеческого сердца, поэтому оно безмерно, поэтому его возможности никогда не могут быть исчерпаны, поэтому оно будет продолжаться до тех пор, пока продолжается жизнь» (речь на вручении Премии Андрея Белого). В стихотворении не может быть ничего случайного, заменимого, иначе оно не будет автономно как созидаемый живой предмет, организм, иначе «дитя» не вырастет.

Читая его эссе о поэзии одно за другим, как сборник рассказов, мы скоро обнаружим, что чаще всего предмет разговора здесь не поэт, но стихотворение. И это не значит, что акцент переносен с «кто» на «что», он перенесен на другое «кто». Именно стихотворение (а не поэт), по Таврову, субъект поэзии.

Характерна антропоморфность даже в словоупотреблении: «…из стихотворения, нарушающего застывшую этику, в новом мире поэтическое произведение превращается как в носителя этики, так и в представителя (курсив мой. – М. И.) этического безмерного на фоне аморфного этического, ощущаемого в обществе как норма».

Для Таврова стихотворение есть форма жизни и, как всякая форма жизни, дополняет мир, входит с ним в отношения, причем не только через читателя, но и непосредственно своим бытием. Тавров говорит далее в премиальной речи (цитата оттуда) о «миссии», но опять же не поэта (!), а стихотворения. Эта миссия – совмещение «безмерного и тонкого этического сияния с поэтическим высказыванием в контексте нравственно хаотической и аморфной дробности общества». Может показаться, что, постулируя этичность, Тавров приближается к пресловутой социальной ангажированности, гражданственности… если бы не одно слово в цитате: «безмерное». Безмерное этическое сияние кажется всего лишь орнаментальным элементом, пока мы не представим, что стихотворение сияет не своим собственным светом, порождая его, а отраженным. Слова о безмерном этическом сиянии указывают на источник этики, свойством которого является безмерность, то есть на Единое-Благо – или, в другой парадигме, Бога-Любовь.

Тексты Таврова кажутся потенциально продолжаемыми, разомкнутыми – как у всего живого, у его поэзии есть будущее. Собеседование с XX веком не делает ее «обратными строками», не мешает ей быть обращенной вперед. Поэзия Андрея Таврова кажется открытой и тому, чего еще нет, что придет завтра и послезавтра, гостеприимной к любым реалиям – потому что слышит голос Реальности.

Марианна Ионова

I

За месяц до войны

Конь

мне холки холм горючий не поднятьмне бабочку с земной груди не сдвинутьподкову за зернистые краяиз выпуклой земли пустой рукой не вынутьбей сокол мой вразлет косноязычный кругего скорлуп что сдвинуты ослепнуви вынуты

из непосильных рукклубясь сиренью и уздой окрепнувне рассчитать косматого лицатри эллипса дистанцией играюти карусель кружит без колесаи коршуны бескрылые летаютах царь Эдип зачем ты стал конеми землю ел и выдохнул подковуи выронил могучий окоемиз глаз кровавых жадных и неновыхкак неподъемен он, губами как горячкак груду движет хрупкими ногамикак жжет пяту земля горящая под намии вспять летит четырехногий плач

Манера письма

симметричная линзавыносит из себя два связанных в узел центра(см. чертеж)становится конем ипподромапепельницей в гостиницеголовой растрепанной в ветреи это одна манера письмапишет озерами самим конем и самойголовой с гуляющими волосамикто оба центра внес обратно в линзуи с ними вещькак будто бы она в себя втянулаглубоким нестерпимым зреньемкак сердце бездны – белого кита —исток сосредоточенного океанаи понесла обратно волны

Возвращение убитых

разбитое дыханье пронесуткак лодку на плечах – в затылокшумит прибой.И рев его рассерженный слабеети волн вздымается все тише грудь как у героя после марафонамы возвращались ночь входила в дверии домочадцы тихо напевалиисторию с другими именамиуже не нашими и пела песню дочьи лаяла простуженно собака

«где братские сады теснее чем могилы…»

где братские сады теснее чем могилыкультяпой бабочкой владею и зовусьвот теплоход стоит вот пахнет кофечто за упрямая распорка в нас живет!Сильней, чем в яхте или в соколе спадающемна цель из выгнутых и протяженных облаковкак колесо и из-под ног потокчто за дуга власть женщины рыдающейпрямит как взрыв, а после – тишинуя рассказал бы если б смогкакой в нас лад живой пернатыйлетящий и продолговатыйкак им звучит свирель из сотни голосовее собрали серебром наполнилино про смертельный выдох не напомнилиона и так со мной в груди живети плачется и бабочкой зовет и я томлюсь между костей и мышцв лесу дыханья стоя красно-беломи старость как кремень владеет теломи длительная искра в кровь летита эхо в лодке гулкого Эсхиладвустворчатой скребется черепахойи нет таблицы чтобы нас вместила.Все восемь сфер зажглись над лесом. Что твоя длиназвезде? и вес твой – небу? Что ты сам – лучу?Какая соль скрипит и злится на зубах?Не есть ли тело – свет в обратном беге,а вечность – бабочки культяпой глубина?