безрукий уходит в безрукую ночьнемой стоит в тишине, дева одета в невинностькак яблоко в шар или как в плоскости кубангелы не неряшливы — не продолжены руками или крыльямино вся жизнь их – внутрь, как виноградина устремленак косточке в центре, а та, прорастая, – все к новой и новой, к жизни, к ее истокук грозди и корню… вот так и ангел. Черепаха подсказываеткак быть лицу, не грим, но поиск внутренней косточкиискорке ничто, заряженной тринитротолуолом упругой как галоп жизнинастоящий скакун обходится без нога всадник без узды и без рук без самого себя но как слияниепутешествует внутрь где конь и всадник лишь словов горле бескрылой птицы могущей вылепить жизнь из смертидрево из девы эллипс как пещеру для новорожденногоне вынь рыбу из озера но вложине кричи в лицо друга но прислушайсявдыхай запах свежего предзимнего ветратвои руки со всех сторон протянуты — к тебе, а бег твой тебя несеткак гравитация планету, как зима первый снег, слово – вещьслово
твое найдет тебя и вымолвит тебя от жизни до смертимиллион твоих рук держат тебя на весукогда ты отдашь их другим – для постройки дома, длядара подруге, для пера, цветка и лопатывойди всем собой в свой центр, как обратный костер в спичкубезруким уходи в безрукую ночьпоймешь то что ты понял прежде чем скажешьвыпуклое дно лодки прибавит тебе силувзятую у колодца, глуби и ласточки – жителей мощного небасестер мужицкого Христа с лишними руками ступнями разбитыми
Гойя
Франсиско расстреляли вместе с остальными,несвежими, в белых рубашках, зряшными, стальнымион в них стоял и среди них махал прохладным рукавом,их лица были словно гнезда для совы или для лампы,перегоревшей, той, что, выкрутив, не стали заменятьих улетали вверх стихиикак голуби почтовые босые, им имя Метатрон.и дон Франсиско сам собой рыдал,и их – глазницами с собой, как с остальными,из глаз хрустальных дальним зреньем исторгалназад, как Зевс в оружии Афину – молодыми.он мамой был им, сам в себя стреляя,а в небе плавал белый самолет из букв и мыслей,из тех, что он подумал, тех, что вдруг родятсон разума, а вдруг кричать начнут и топать.но он стоит словно рогоз у пруда под винтовкой —средь мертвых их надежда и живой.О, дон! Постой, не упади, я тоже ведь, как плот,что разошелся на ребро и губыи в небе переменчивом плывупостой! мы не умрем, мы видим зате формы, что и неустойчивы и тленны —их выпуклыми делает слезаи наши страсти, наги и многоколенныне падай, дон! Я кисть твоя, ружье —мне, Богу, твой высокий лоб возможен,и сердце, вынутое из высоких ножен,как кисть сирени, как крыльцо мое.
Что скрыто
из красного винограда не вынуть солдатанекоторые вещи и событиясрастаются, как облако и земля —Одиссей и аквариум Навсикаигде он плавает пучеглазой рыбойили Зоя, что белый клубок разлукидержит в руке на дождливом перронеили сердце стучит под землейменяя лицо улыбкой или яблоней в ветрепосле смерти инойложишься в девку как в третью рукубиясь в ней словно в ненаступившей бабочкеи скорлупу грецкого орехаконь взглядом ноздрей несета корпус весь в смирительной рубашкечтобы руками не мешалчто скрыто за всем этим?какая тишина стоит как воздух в опустевшем домекуда никто еще не смел войти?
Ефросинья
Памяти Веры Суздальцевой
рыбе в Волге не коснуться рыбы на Луне,в серебре зеленом не совпасть их чешуе, губы губоюЕфросинье не найти рукою не нащупать, не прижатьвот лягушка смотрит на Луну далеким взглядомвот идет посол, одетый в мешковину утра.Уходила дочь его над крышами стопой как твердой лодкойи собака лаяла со всех сторон и собирался ветервот идет она вверху – нога не чует ногу и глаза еесмотрят на лягушку и себя, на Ефросинью и кричатмолча, – как убитый на войне земной солдатвсе плывет без воздуха к Луне оторванным челом,будто б колокол в Кремле ногою из себя же вышел,перелившись в звук, что человеку ничего не скажетно становится себе далеким дном как лодка и Лунаи острее лезвия рубанка кровь ее по склону побежалашариками прыгала и бусами меж самолетов, дирижаблей, серафимоввзяла из секретера пистолет и слово теплое ему шепнулаи пуля к ней летела и кричала закрывая синие глазаи чей-то поцелуй за ней пошел словно верблюд двугорбый и роднойи плакал в номере посол чужой отцовской головойа дети в мяч играли и бросали телефоны до Лунывизжа как куклы и трамвай меж них бежал до Костромы
Гераклит
как ты тяжек и бел, Гераклит, как пернат!если ширить грудь, то отсверкивает там бассейнодин для греков и варваров с быстрой в углубабочкой. Артемида порой в нем торс омывает,зренье всех спрятав между лопаток, сомкнувих как третье веко. И мир сгорает в умном Огне.Гераклит сидит на крашеной плоской скамейкесмотрит на воду в лицах и линзах живых,кашляет сворачивается в улитку дышит дешевым виномкричит: мама я больше не могу мама,я больше не могу слезы текут по щетине,пластмассовый тренерский свисток на загорелой грудиИ все же,мы рисуем тяжкие крылья, уплотняем взглядомих хищные формы, это мы лебеди, мыэто наши ступни размозженные в красную плоскость Зевсом,и в ветре из боли и слезна ногах ничтожных не беговых пропащихмы выстоим, мы рванемся
Зверь
за мной ты ходишь, зверь небесный,то невесом, то в гром ты разойдешься, в короби туфелька твоя белей невестыи голоса твои поют из хорапастью играешь меж сломанных автомобилей,в ней медом шарманка поет, Самсон корчует колоннуне знаю где мертвой водой тебе брызнули в голосгде колокол вставили в грудь чтобы гулом качалсяза мной он ходит то лисой то волком,вот так, как я хожу – собой в ногах тонусобой не
быть хочу – другим, другимгде ходят звери все в колоннахи друг на друга смотрятмеж сломанных машин, что синие лесая из небес пришел, как Лермонтов, как Илиягде ангелы не песнь — кровь дальнозоркую в объятьях держатс твоей душой свое смешавши телои целлулоидное теломое разбито здесь на соты и ячейкиих голосом из звезд и спутанных волоси зверь идет словно вода из лейкисловно в блокадный Ленинград обознавстречу я расту, как огненный цветокО если бы я только мог…я так хочу дышать! В зеленые садыбелым мячом бросаться и ловитьв их льдяных сквозняках и лаять и рычатьи пить стакан из высотыи слово тайное звезде морей кричатьи смотрит мне в глаза веселый и свирепыйзверь, что лицо скрывает как магнити, узнанный, он в ночь кричити плачет в нем Илья, и львиный, и смиренный.и с ним летит мой зверь, как будто горстьраскрыли с бусинами – щелкают и скачут,я тоже зверь, я не могу иначе,я небу человек, простор и кость!я человеку – гость, я только начат!Могилы и сады – одна свирельлицо одно у ласточки и волкаодна пчела летит в одну сиреньодним ушком расслышит стог иголкаи в солнечных часах один качнется день
«звук раскачать переменных не хватит рук…»
звук раскачать переменных не хватит руккузнечик щипаст и цепок и поезд далекснегирь летит как снежок от в кровь разбитого ртаи мужицкий Христос— небом в общее небо лег
Агамемнон
летит синица вверх корнямичтоб в небо новое врастии стать земле отвеса глубжеи птицей темною в горстия глину брал чтоб в яму кинутьи стала пригоршня в крылахночами кычет и щебечети ключ из-под земли клюеткто невидимкой Агамемнонузатылок бритый целовалкто звезды зеленью соломеннойзажег над городом чумнымкак будто бы играя с линзоюсобой играл и в шар и в ночьи дочь цветет напрасным именемлучом попутным зажженаа птичка возносилась ямойкуда сорвался поцелуйи в окна верхние влетелаи тело принесла в огнея ночью жить пытаюсь линзойи бродит огненный жучоксмолу постелит лодкой рухнети слово в позвонке зажжети вот тогда я весь вмещаюсьи в точке огненной стоюне раскрываясь врозь рукамии внятен гул загробных птица бык идет и землю валитпластом меня перевернети на рогах сидит кузнечиккак сердца темного скворец
Минотавр
он в центре сферы из летучих формкосясь на них кровавым глазомон каждой был из них, покуда чей-то разумих не отторг, как местность – хлороформ,так ангелов Мигель стоит среди собакдраконов и коней тяжелой карусели —осколков мрамора, что прочь не отлетелии сферой кружится живой и тяжкий прахон – роя царь спиной полет их чуетрукою мускулистой вход им роетраспухшим глазом синий воздух пьета хор пчелою мраморной поетвозвратные они – суть форма для литья,теперь разбитая, живая как семьясветил и ангелов, отливших Моисея,как прежде Землю и материки,сосну и ночь и омут у рекичтоб разойтисьно разойдясь как стены Колизеядымясь лучом от взятых в фокус оконхранят над сценой форму общим окомзаполненную человеком иль конеми телу не распасться в нем —так вещи хрупкие с округи мировойархангелы хранятдудя на них в трубу как колесочто движет солнце, Данте и светила
(читается подряд или отдельно)
и нам не знать чем мы владеем безраздельносреди себя зверь-минотавр стоити сам вокруг себя собой парити я себя из ничего сложуи я вокруг себя собой кружуи в циркуле мой плач без рук и ног летито скольким жизнь моя могла бы стать!и стала сколькими глазами и звездойи тел моих возвышенная ратьоленем утренним идет на водопойи пьяной бабой ляжет умиратьи вкось метнется бабочкой живой
Приам у Ахилла
мне черепаха белая опаснаползет она как сердце через телоу рвущегося в финиш бегунатак гусеница совмещает выстрелв лесу и бабочку над лесомохотник дробью робкой вызрели как курок упав расстался с весоми дева на плечах несла Игнатия 11я деву целовал и мучил как огоньдистанцию в себя вложил как деву коньизлишек претворив в изъятиеуходит медленное небобезмерностью слепой несомои слово старца невесомои ахиллес тяжел от гневаземля из раны состоялаиз плача состоял уродеци в ахиллесе смерть стоялаглубокая словно колодецне тронь меня ушко иголкирасширенное больше вдохани колесо неси по телупросторной как рубаха кровинет птицы разбрелися перьяи не собрать обратно выдохи не кончается эпохагде старец среди слез молчит
11
«Богоносцем же он наименован потому, что имел имя Спасителя в своем сердце и непрестанно ему молился» (Из жития Игнатия Богоносца).