Обречен тобой
Шрифт:
– Не у меня. Это не телефонный разговор. Поговорим при встрече.
Наверное, он прав. Да… Сообщать плохие новости по телефону – идея не из лучших. Но я же, как бы не отупела, могу сложить два и два. Беспокойство Мира, звонок папиного лечащего…
– Мир, что-то с папой? – Молчание. – Мир!
Глава 22
Так нельзя. Это просто не по-человечески. Сначала давать надежду, вовсе не пустую, основанную на результатах обследования, отличных прогнозах врачей и отцовском цветущем виде, а потом так жестоко ее отнимать.
–
– Вик…
– Это же неправда?
– Вик…
– Да блин! Вот почему, а? Почему это все происходит со мной? За что? Я не понимаю.
– Тебе нельзя волноваться, малышка, – сипит Мир, бросая жадный взгляд на валяющуюся на торпеде пачку Парламента.
– Все же было хорошо! Все было хорошо, Мир! Мы только-только начали сближаться, разговаривать, слышать... Так почему, а?
Тарута молчит, с силой сжимая пальцы на кожаной оплетке руля. И лишь желваки выступают на его резко очерченных скулах, выдавая напряжение.
Зря я, наверное. Ему нет дела ни до меня, ни уж тем более до моего отца. Точнее, его смерти. Наверняка он уже не рад, что вообще когда-то со мной связался. Я добавила в его жизнь кучу проблем, а ведь мечтала принести в нее радость.
Затыкаюсь, консервируя внутри миллионы рвущихся наружу вопросов, истерику и тупую боль. Это только мое. А с него уже хватит.
– Я обо всем договорился. Тебе лишь нужно будет получить справку о смерти. Не против, если прощание пройдет в части?
– С ней была связана вся его жизнь. Пусть, – ломким голосом шепчу я.
– Вот и хорошо. Перед праздниками все кафе забиты. Но нам разрешили устроить поминальный обед в столовой.
Уже? Так быстро? Сама я не знала бы, даже просто с чего начать. Испытывая острую потребность поблагодарить Мира, я, тем не менее, не могу вытолкнуть из себя ни слова. Мешает вставший поперек горла ком. Поэтому я просто киваю и отворачиваюсь к окну, с удивлением понимая, что за ним ничего, в общем-то, не поменялось: все та же суета на улицах, шумные компании за столиками в ресторанах, толпы в магазинах и на катках, толкучки на елочных базарах, одни и те же, не меняющиеся из года в год, мелодии, ароматы реагентов и талого снега, глинтвейна и осточертевшей Баккары Руж, поздравления с наступающим, возбуждение и будоражащая суета… На фоне которых еще острее чувствуется, что все в этой жизни – тлен.
Уж не знаю, какие связи Мир задействует, но в очереди за получением справки о смерти нам стоять не приходится.
– Ничего не соображаю. Наверное, надо забрать машину…
– Оставь ключи. Я кого-нибудь попрошу.
Киваю. Тупо достаю из сумочки нужное. Отдаю ему, цепляюсь взглядом за собственное отражение. М-да уж. Интересно, кто-нибудь кроме меня получал справку о смерти при полном параде? Собираясь на корпоратив, я меньше всего думала о том, что мне предстоит это.
Всхлип.
Господи, это же не я? Только не это, пожалуйста.
Всхлип. И еще один.
Кажется, что если я вспомню что-то плохое из детства, то боль непременно притупится. Но фишка в том, что как раз ничего плохого я и не могу вспомнить.
– Вика, ну ты что? Подумай о мелких, а?
– Я этого не контролирую! – всхлипываю.
Мир, чертыхаясь, прибавляет газа.
– Что такое? Плохо? – нервничает, скосив взгляд на мою поглаживающую живот ладонь.
Я почти ненавижу себя за то, что вроде как выкручиваю ему руки, но все равно озвучиваю свою просьбу:
– Можешь побыть со мной сегодня?
– Конечно, Вик, о чем речь?
Чтобы найти место для парковки, приходится постараться.
– Ты иди. Я через пару минут поднимусь. Откроешь мне дверь?
На языке вертится: «Думаешь, тебе хватит пары минут, чтобы отмазаться от Леночки?». Мне так больно, что неизбежно хочется причинять такую же боль другим. Самым близким. Самым любимым. Буквально чудом я не даю этому случиться. Это совсем уж край, но домой я поднимаюсь с мало совместимым с жизнью ощущением того, что меня все на свете бросили. Я одна. Теперь уж по-настоящему. В конце концов, даже когда мы не общались с отцом, я всегда знала, что он у меня есть. А теперь… Теперь все. Я могу рассчитывать лишь на себя. За этими мыслями неизбежно следуют и другие. Например, о том, что если со мной что-то случится, мои дети смогут положиться лишь на Таруту. Никаких бабушек, дедушек, теть и дядей у них нет. И вот тут меня окончательно накрывает.
Оставив открытой дверь, плюхаюсь на банкетку. Пытаюсь вдохнуть – и не могу. Горло перехватило удавкой панической атаки. Я узнаю ее, родимую, хотя мы не встречались сто лет. Пульс подскакивает. Сердце тарахтит на холостых оборотах. Аа-а-а!
– Дыши. Вика! Слышишь, малышка?! Ну-ка. Давай, со мной. Дыши по квадрату.
Мир обнимает меня, одновременно с тем легонько встряхивая. И действительно дышит ровно так, как и рекомендуют психологи. Загвоздка в том, что когда он рядом, мне не нужны эти хитрости. Когда он рядом, все и так хорошо.
Обхватив Мира за шею, прижимаюсь крепче к его твердой груди.
– Все хорошо. Просто пообещай мне кое-что…
– Ну, давай. Жги. Что там еще?
– Если со мной что-то случится… Ну, мало ли, да?
– Вика-а-а, – закатывает глаза.
– Не позволяй никому их обижать. Даже Лене. Не позволяй, ладно?
– Что за хрень ты несешь? Еще и ревешь! Да, блядь! Малышка…
Видно, от отчаяния, не понимая, что со мной делать, Мир целует меня в макушку. И все… Все замирает. Отходит на второй план. Остается лишь ощущение его рук, его губ, его космический запах… Медленно-медленно я отстранюсь, ведь мне все еще нужно пространство для маневра, чтобы заглянуть ему в лицо. Запрокидываю голову. Веду от пуговицы на темно-синем пиджаке, по галстуку цвета бургунди, мощной шее и колючему подбородку к губам. Встаю на цыпочки…
– Вика…
– Ты мне нужен.
И плевать мне на все остальное. Просто плевать. Потом можешь делать что хочешь – можешь вернуться к Лене. Только сейчас меня не отталкивай. Я, кажется, только этим живу.
Соскальзываю ладонями на его широкие плечи. Приглаживаю полы пиджака и принимаюсь его стаскивать. Цепкий взгляд Мира скользит по моему лицу. Я чувствую его, хоть и не смотрю, занятая его раздеванием. Расстегиваю одну пуговицу за другой. Ослабляю узел галстука.
– Раньше тебя было проще раздеть. Футболку в сторону, и все дела, – всхлипываю, обводя пальцами отчетливо выраженные грудные мышцы. И все так же, да, на него не глядя.