Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
Шрифт:
– А ты что за указ такой?
– рванулся длинный к парнишке с животом, и так яростно, что Дивеев замер от страха.
Но мальчишеский голос еще выше:
– А такой указ!.. Тюремного врача сюда давай, а не дерись!.. И фельдшер ушел!.. Порядки!..
– А ты для порядка сюда заперт? Ты - начальство?..
Кричали друг на друга еще, - не понял Дивеев, что - как камни в уши... Он все лежал поперек койки, очень неловко, и голова остро болела в висках: просто щелкал там обруч железный за разом раз, за разом раз...
И когда стало тихо наконец, - черный
Ясно Дивееву, что это - сапожник Вихорев с 5-й линии. У него на вывеске над сапогом надпись: "Друг студентов"...
– Друг студентов!
– внезапно сказал ему Дивеев.
– А за подметки полтора рубля!.. И не стыдно?.. Но что же подметки твои перед Кельнским собором... Готика!.. Шедевр!.. Ага!.. И ведь можно совсем без подметок... А если на фронтоне посадить павлинов?.. И райских птиц... из гипса... Но можно ведь и раскрасить!.. Элинька!.. Я тебе говорю!.. Сейчас же принеси мой рейсфедер!..
– Эх!..
– скорбно мотнул головой бородатый.
– Чистое горе теперь будет с таким!.. И не уснешь!..
К ночи Дмитрию Иванычу удалось успокоить Дивеева. Но утром припадок буйства был уже сильнее, и в больничную камеру пришли тюремный врач и смотритель.
Дивеев их заметил: вошли двое... Один невысокий, тщедушный, другой важный крупный старик в погонах белых на черной шинели... Дивеев перед этим горячо говорил фельдшеру о павлинах и волчьих шубах и был ошеломлен приходом новых двух, важных... Он замолк и попятился к стенке. В руках у важного в погонах была черная палка с костяным набалдашником, вся сверху донизу в золотых монограммах. Смотритель, из бывших военных, имел уже легкий удар и слегка волочил левую ногу, дослуживал последний год, выслуживал полную пенсию и в помощь ноге носил палку; но Дивеева она приковала, - черная с монограммами, - скользнет бегучим взглядом по двум новым лицам и упрется в палку... Оба новые стояли в фуражках с кокардами, как было недавно у самого Дивеева, но теперь это казалось ему необычайным: фуражки с кокардами!..
Он заметил, что и бородатый стоит навытяжку, и Дмитрий Иваныч сказал было:
– Да... вот явление...
И выжидательно застыл.
А важный старик заговорил очень отчетливо и громко:
– Может быть, вздумает повеситься на простыне или же, скажем, отравиться... пиши тогда бумаги... и неприятность!.. А может быть, и подделка?
– Тем-пе-ра-туры не подделает!
– угрожающе подбросил голову другой, тщедушный, с лицом, рассекающим воздух без затруднения, острым, как корабельный нос, и поглядел на него остро: - Этот больной?
А лысый, с носом красным, бормотнул вполголоса:
– Кажется, острое, Александр Филиппыч!
– Острое?
– повторил старик и стукнул палкой.
– Острое - тогда капут, - сказал низенький бодро.
– Ка-пу-ут?.. Вот видите как!..
– и старик запустил в рот весь свой седой левый ус и стал его жевать медленно.
–
– спросил лысого низенький.
– Сегодня не мерил... Но, видно, порядочная!..
И заметался лысый, а низенький важно:
– Как же вы так!.. Надо смерить... А ну, сядь-ка, братец!
И перед самым лицом Дивеева разрезал воздух снизу вверх.
Это не понравилось Дивееву... Это заставило его прошептать: "Не поддамся!.." Потом он крикнул надменно:
– Я - "вы"!.. Я - "вы", а не "ты"!..
– Это - чиновник!
– улыбнулся лысый и тут же что-то протянул низенькому.
А важный старик промямлил:
– Эге-ге, брат... "вы-ы"!
При этом вытащил левый ус, покрутил его слегка и тут же засунул в рот правый.
Но низенький сказал примирительно:
– "Вы" - так "вы"... Присядьте на койку!
Тогда Дивеев поклонился, точно в гостях, и сел, но металлический футляр термометра, блеснувший в руках низенького, его испугал.
Он крикнул только:
– В сердце!
– и вскочил.
Потом он хитро отпрыгнул к самой стене и забормотал:
– Нет! Нет!.. Нет, я не поддамся!
– Явное помрачение сознания, - важно сказал низенький старику с палкой.
А старик с палкой закручивал правый ус, и глаза у него были как две гимназических пуговицы.
Он отозвался:
– Если нужно температуру чтобы, - надо смерить!
– Это - термометр, - сказал низенький (вынул его из футляра и встряхнул).
– Видите?.. Присядьте!.. Одна минута, и мы... вас отпустим домой.
– Домой?.. А куда домой?.. Ага?..
И Дивеев вдруг улыбнулся даже тому, что этот низенький не знает, что у него нет дома... Ему показалось, что он очень хитро провел их всех.
– Это не кинжал и не нож, - это градусник!
– убеждал его между тем низенький.
– Помните, его вам ставили, когда вы были больны?
– Больны?.. Я никогда не был болен!
– Поставьте вы, Дмитрий Иванович, если вы ставили...
– передал градусник низенький.
Лысому больше доверял Дивеев: градусник от него допустил, - тем более что старик с палкой в это время начал сосать опять левый ус; это так заняло Дивеева, что и он старательно сделал то же самое со своим правым усом...
И несколько времени все молчали, а когда лысый вынул градусник и сказал: "Тридцать восемь и восемь", - Дивеев повторил это тем же самым его тоном:
– Тридцать восемь и восемь!
И чуть улыбнулся.
– Может быть, и не острое, - горлом выдавил низенький.
– Но все же в больницу его?
– забеспокоился старик с палкой, отсосанный ус накручивая на палец.
– Непременно!.. Сейчас же!
– ответил низенький.
– В больницу? В настоящую - земскую?
– вдруг отчетливо повторил Дивеев чьи-то слышанные слова.
– Ага!.. Это он понимает!..
– подмигнул гимназической пуговицей старик с палкой.
– А сейчас только что та-ко-е плел!
– покрутил головой лысый.