Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
Шрифт:
– Никогда здесь не приходилось бывать, однако дело большое! оглянулся кругом Макухин.
Больница была целый городок.
Из подстриженных садиков выступали белые корпуса казенной стройки, здесь, за городом, очень крупные. Дорожки, усыпанные мелкими желтыми морскими ракушками вместо песка; аккуратные палисадники, обнесенные деревянными резными оградами... Но вблизи корпусов этих не цветами пахло, - иодоформом... Этот едкий и застарелый, видимо, запах пропитал тут, казалось, все стены домов, даже таких, на которых чернели надписи: "Контора", "Смотритель", "Старший
День был солнечный, очень яркий (день, даже в камере 3-й ослепивший Дивеева); не верилось в такой день не только Наталье Львовне, - даже Макухину, чтобы мог умереть Илья. И однако, когда вошли они в главный трехэтажный корпус больницы, в полутемный, похожий на туннель коридор нижнего этажа, с асфальтовым гулким полом, и спросили (Наталья Львовна, конечно), где найти доставленного вчера раненого, вихрастый фельдшерский ученик, быстро несший куда-то гирлянду пузырьков с сигнатурками, бросил на ходу:
– Умер.
Наталья Львовна ахнула и покачнулась, Макухин ее поддержал, но не поверил.
– Постойте, - как умер?
– Вчера, в десять вечера...
– Когда звонили по телефону?.. Не может быть!..
– Не мо-жет бы-ыть!
– воскликнула и Наталья Львовна.
– Как не может быть, когда я говорю?
– даже обиделся ученик. Рабочий с завода - Сидорюк...
И помчался дальше, звонко шагая.
Наталья Львовна отвердела в руках Макухина, ожила, но вся дрожала от испуга. Макухин видел, каким страшным казался ей теперь этот больничный туннель из асфальта, иодоформа и серых стен.
– Не он! Только ляпает зря... Мальчишка!..
Ясно стало, что Илья не может умереть, потому что как же тогда будет Наталья Львовна?
В туннеле больничном непонятно было, что начать и куда идти. Нужно было спросить еще кого-то... И вот - опять тяжелые, но гулкие шаги: с лестницы боковой вошел в коридор большой старик в шапке мохнатой, в шубе.
– Тот самый, - узнал его Макухин.
– Вчерашний... На вокзале который...
И Наталья Львовна сразу рванулась из его рук к старику. Старик уходил из коридора наружу, уже визжали блоком двери, они почти бежали, его догоняя, - и, вот опять яркость дня, и хруст и желтизна ракушек под ногами, и пестрят палисадники и стены корпусов, и лохматый старик глядит на них поочередно голубыми, как у селезня, но злыми глазами.
– Мы - к вам...
– начал было Макухин, берясь за свою высокую шапку из каракуля.
– А-а... это на вокзале там... Узнал!
– раздул ноздри старик, не поднимая руки к лохматой куньей шапке.
– Как его здоровье?.. Ради бога!..
– молила Наталья Львовна; маленькая котиковая шапочка непрочно держалась на правой стороне ее прически, готовая упасть.
– Здоровье?.. Как масло коровье!..
– очень зло поглядел на нее Асклепиодот.
– Вы сейчас от него? Вам что-нибудь сказали?.. Ради бога!..
– Сказали-с... От него, от него-с!.. Но видать его не видал: не допустили... Родного дядю не допустили, - может быть,
Он говорил шумовато, как всегда, и выныривал шеей из воротника шубы после каждой фразы.
– Если вас, дядю, не допустили, то меня, значит, и подавно!.. Значит, он очень плох, Илья!.. Боже мой!
И как-то сами собой покатились по ее щекам частые слезы.
– Сказали: "Особых причин для беспокойства нет"... Так буквально сказали, - смягчился старик, следя за ее слезами, как они катились по щекам и падали.
– Буквально именно так: "особых причин"... Неособые, поэтому, остаются... Одну пулю, изволите видеть, нашли на диване, другая в шубе застряла, а третья - собачка - в нем...
– В нем?..
– Но сидит, однако, под кожей: нащупали... Сегодня достанут...
– Ну слава богу!..
– перекрестилась Наталья Львовна.
– Слава богу!.. И я точь-в-точь то же сказал... А вы, стало быть, с моим племянником хорошо знакомы?
– Еще бы!.. Я!..
– У-г-у... Та-ак... Да вы уж и с этим, с Алексеем-то Иванычем проклятым, не знакомы ли?
– И с ним знакома...
– Так вот через кого, стало быть, племянник-то мой...
– приготовился сказать что-то ядовитое очень Асклепиодот, но Наталья Львовна перебила его, как будто сожалеющим тоном:
– Не через меня, - нет!.. Не через меня!..
А Макухин в этот самый момент вспомнил наконец, где он видел этого шумоватого старика раньше, и сказал медленно:
– Как будто видал я где-то вашу личность... Кажись, судно одно мы с вами не поделили в Керчи: вы его под хлеб фрахтовали, а я под камень...
– А-а, хлюст козырей!..
– вдруг дружелюбно хлопнул по плечу Макухина старик.
– "Николая" у меня перебил, помню!.. Ну, хорошо, что не грек!.. Поэтому я тогда уступил: вижу, - свой!.. А греку ни за что бы не дался... Помню!..
Но вдруг еще что-то, видимо, вспомнил, потому что добавил, спохватясь:
– Надо мне тут в одно место слетать...
И, повернувшись к одному из корпусов, вдруг пошел не прощаясь, даже не кивнув шапкой.
– Когда же... Когда же его можно увидеть?
– крикнула вслед ему Наталья Львовна.
– Сегодня нельзя?
Старик остановился на полушаге, стал вполоборота и отозвался вполголоса, но едко, метнув в нее селезневый взгляд:
– А вам какая же экстренность сейчас его тревожить?.. Раз "особых причин", сказано, нет, - увидитесь в свое время.
И Наталья Львовна поклонилась ему почтительно, опять сказавши:
– Ну, слава богу, что нет!..
Это потому, что вспомнила она вдруг очень ярко разбитую ее пулей розовую лампадку и кошку с задранным кверху стремительным хвостом.
И Макухину сказала она кротко:
– Ну что же, поедем?
– и пошла к воротам, но когда дошла уже, прокричал ей вслед Асклепиодот:
– В хирургическом отделении!.. В этом корпусе - второй этаж!.. А приемный день - четверг!.. В три часа!..