Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
Шрифт:
И, обернувшись на его крик, еще два раз подряд поклонилась ему Наталья Львовна почтительно, как девочка, и безмолвно.
– Теперь куда же? В тюрьму?.. Как там Алексей Иваныч бедный... Он, наверное, там уже?
– спросила Наталья Львовна Макухина, когда отъехали они от ворот больницы.
Макухин отозвался:
– Подождем денек, - зачем спешить... Алексею Иванычу теперь сидеть долго: успеем.
– Долго?.. Как долго?
– До суда... сколько там, пока следствие... Полгода... может быть, год.
– Си-деть
– испугалась она и заглянула ему в лицо, не шутит ли.
– Сидят люди!.. Ну, раз, конечно, раненый поправится, суд ему гораздо легче будет.
– Да ведь он и сам болен!
– На суде разберут.
– А теперь?.. Надо поехать к адвокату!..
– вспомнила Наталья Львовна и добавила:
– Как же это: на суде разберут, а до суда целый год сидеть?
– Да ведь раз он на такое дело шел, - должен же он знать и... и думать, что сидеть - не миновать потом!..
– Ничего он этого не знал... и не думал!
Повернул к ней все лицо в пушистых подусниках Макухин и, улыбаясь, но не осуждающе или насмешливо, а как взрослые детям, сказал:
– Значит, выходит, - вам их обоих жалко: Илью, - этого своим порядком, а Алексея Иваныча - своим?
– Что это?
– не поняла она.
– А вот дядя его, старик этот, он Алексея Иваныча, похоже, ненавидит, - объяснил Макухин.
– Он ненавидит, а я жалею, - догадалась она.
– Да, мне жалко... очень... Я ведь его понимала очень... Когда он мне говорил про свое, я его понимала... Я ведь только не знала, что это - Илья!.. А вам не хочется к адвокату?
– Мне? Макухин улыбнулся длинно, чуть отвернувшись.
– Чтобы такого несчастного бросить на произвол, - это, я думаю, даже неловко... я и сам хотел попробовать, - нельзя ли его на поруки взять.
– Хотели?.. Правда?..
– схватила его за руку Наталья Львовна и добавила, глядя ему в глаза: - Илью я люблю, а того, Алексея Иваныча, понимаю...
– При извозчике не надо так!
– вдруг около самых губ ее шевельнул своими губами Макухин, но тут же продолжал громко:
– Я думаю так: доедем сначала до гостиницы, спросим, где какой адвокат получше... Город чужой, - кого мы тут знаем?.. Правда?..
А она отозвалась:
– Но беспокойство, значит, очень вредно Илье, - очень вредно... И что это значит: "особых причин для беспокойства"?.. То есть он может не умереть теперь, но через два, через три дня?.. Через неделю?.. Вы знаете, - ведь может быть заражение крови, - и тогда что?
Извозчик (он был парный, как все в этом городе) доехал в это время до городских окраин и спросил, обернув яркое, ражее лицо:
– Куда будем ехать?
Макухин решительно ответил:
– В "Бристоль"...
– и добавил хозяйственно, кивая на правую лошадь: Засекает левой ногой.
– Засекает... Что ни делали ему, - засекает, - и на... А так ничего, конь справный...
И
Веселого адвоката указал Макухину швейцар гостиницы "Бристоль" ходатая по делам Петра Семеныча Калмыкова, - и квартира его была в двадцати шагах на другой стороне улицы.
У него в этот день Макухин сидел один (не спавшая ночь Наталья Львовна осталась в номере).
Из заметки в местной газете, лежащей у него на столе, Калмыков знал уже о том деле, по поводу которого несвязано рассказал ему Макухин.
– Вы ему родственник, - Дивееву?
– спросил он, страшно растирая уши, точно пришел с мороза: он, видимо, только за час перед этим встал с постели.
– Нисколько!
– даже удивился Макухин.
– Компаньон его?.. Вы - кто такой?.. Подрядчик?
– И не компаньон вовсе... какой же компаньон?
– Ну, друг, близкий, как говорится... Приятель?..
– Нет... Знакомый... Просто - знакомый...
– Те-те-те, батенька!.. Знакомый!.. Просто знакомые предпочитают на адвокатов не тратиться... Не так ли? Ясно, как карандаш, что не просто знакомый...
Он был низок и толст, близорук и красен, лысоват спереди и большерук, густо кашлял и пил содовую воду стакан за стаканом (четыре бутылки этой воды стояли у него на столе); глядел на Макухина с прищуром и хитро сквозь стекла золотых очков и все щекотал указательным пальцем левой руки реденькую русую сорокалетнюю бородку. И даже на толстом опухшем лице его губы казались несоразмерно толсты.
Присмотревшись к этим всевысасывающим губам, сказал медленно Макухин:
– Да я особенно тратиться даже и не намерен... Я зашел только справиться, что ему может быть за это...
– Что же ему за это?.. Каторга!.. Ясно, как палка!.. Но кто же вам, батенька, поверит, чтобы вы этого не знали и за тем только пришли?..
И вдруг зевнул очень глубоко, с необыкновенным увлечением и добавил:
– Начал кутить вчера с одним оправданником, и вот до шести утра... Тоже запутанное очень дело было, и состав присяжных аховый попался... но все-таки удалось!
И снял очки и жестоко протер глаза кулаком... Потом налил содовой воды и выпил... Потом вбежала в кабинет маленькая, лет семи, девочка в коротком белом платьице и, остановясь шагах в трех от Калмыкова, сказала нерешительно:
– Папа!
– и покосилась на Макухина, пухлая, точь-в-точь так же хитро, как это делал ее отец.
Отец же, обернувшись, вскочил с большой легкостью, подхватил ее на руки, закружился с нею по комнате, вынес ее на руках за дверь, там пошептался с нею, потом притворил дверь, подошел к Макухину вплотную, положил ему руки на плечи и сказал вдохновенно: