Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
Шрифт:
Он несколько минут стоял ошеломленно на тротуаре и смотрел на подводы обоза, двигавшиеся к казармам и дребезжащие крепкими зелеными колесами по булыжнику мостовой... Какой-то обоз, какая-то ночная тревога, какая-то вообще чепуха в то время, как вот теперь их семья, семья доктора Худолея, неминуемо станет посмешищем в глазах всего города!.. Теперь даже стыдно будет сказать кому-нибудь новому, кто тебя еще не знает, что ты Худолей... А как теперь держать себя в своем восьмом классе, да и вообще в гимназии? Ведь об этом завтра же будут знать даже приготовишки!
Дом, где жил полковник Ревашов, был ему известен, и он пошел, наконец, туда, когда миновала его последняя повозка обоза.
Он твердо и точно ставил легкие ноги, так как твердо и точно знал, зачем идет. Он решил войти так или иначе в дом Ревашова и... самому Ревашову, если его увидит, сказать, что он - подлец, а сестре, что она мерзавка.
Эти два густых, полновесных слова перекатывались, как два бильярдных шара, в его голове и ничему другому там не давали места.
За честь семьи должен бы был, конечно, вступиться отец, но он служит в полку, но в полку сейчас какая-то нелепая тревога, у него, у отца, нет времени вот сейчас (а время не терпит!) сделать энергичный шаг, значит, сделать его обязан он, как старший из сыновей, и он сделает.
Если он ничего не мог сделать, когда арестовали брата Колю, то там ведь было совсем другое, политическое, как это называлось почему-то, хотя он, Володя, в такое определение не верил, оно казалось ему слишком притянутым за волосы, - но в этом подлом случае с сестрой, девчонкой еще, он может кое-что сделать и сделает непременно.
Он слышал всю дорогу, как билось его сердце, когда же подошел к дому Ревашова, то сунул под шинель правую руку, чтобы его унять, чтобы оно не мешало действовать, как надо.
Он прошелся под окнами дома, строго глядя при этом в каждое из них, и ему показалось, что в одном мелькнула голова Ели. Тут же он повернул назад, в крыльцу, поднялся и резко дернул за ручку звонка.
Почему-то он был уверен, что дверь откроет сама Еля (ведь ее он видел в окне), но дверь долго не отворялась, и он снова дернул звонок.
Тогда там, внутри дома, застучали чьи-то каблуки, - не Елины, вообще не женские, скорее солдатские, - в двери что-то лязгнуло, она приоткрылась, и голова молодого солдата (это был денщик Ревашова Вырвикишка), высунувшись, сказала:
– Барина нет дома, - и скрылась.
Дверь захлопнулась, и щелкнул замок.
– Мне барин не нужен, - мне барыню давай!
– крикнул вне себя Володя.
– Давай барыню сюда!
Из-за двери послышалось:
– Барыни у нас не водится, и просю не шуметь!
Но Володе с большой яркостью представилось, что Еля стоит тут же и шепотом диктует этому солдату, что ему говорить.
Он ударил раза два кулаком в дверь и закричал:
– Отворяй сейчас же, мерзавка!
Голос того же солдата из-за двери отчетливо:
–
– А то? Что такое "а то"?
– Можем и в полицейскую часть отправить, - вот что такое "а то", явно по подсказке Ели крикнул тот же солдат.
– В полицию я сам пойду, сам, мерзавка!
– не ему, а ей, сестре, закричал, теперь уже не сдерживаясь, Володя, хотя по улице шли люди, и люди эти не могли не остановиться с большим любопытством, чтобы послушать. что такое делается около полковничьей квартиры.
Володя раз за разом начал дергать звонок, но не дверь, а форточка отворилась в ближайшем к крыльцу окне, и в форточку крикнула Еля:
– Володька, уходи сейчас же вон!
– Не уйду, нет!
– вне себя отозвался ей Володя.
Но тут отворилась дверь, и из нее показались уже двое солдат, и один из них схватил Володю за левую руку, другой, - прежний, - за правую, и, как он ни упирался, свели его, точнее стащили на улицу.
Несколько человек, - больше женщины, - глядели во все глаза, и Володе стало противно это, он обмяк как-то сразу всем телом и пошел от крыльца развинченной, расслабленной походкой, бормоча все же:
– Ничего, негодяйка, я еще приду, погоди... Я приду еще, приду, погоди!
Прийти он думал теперь не один, а с матерью. В нем все дрожало; смотрел он только вниз, под ноги, и не заметил, как мимо него проехал из канцелярии своего полка Ревашов, направлявшийся в офицерское собрание пехотного полка для встречи начальника дивизии Горбацкого.
Встретившись в собрании с отцом Ели, Ревашов пришел к решению, которое счел для себя единственно возможным, а в то время, когда он говорил с доктором Худолеем, Володя говорил с матерью и удивлялся, - в который уже раз за свою, пока еще не очень долгую жизнь, - тому, как она относится к явному безобразию (на его взгляд).
Она, - плохо причесанная, очень неряшливо одетая, - должна была, конечно, и причесаться и приодеться, раз сын тащил ее в квартиру полковника, - так ей представлялось начало этого щекотливого дела, - он же ни одной минуты не хотел ждать: по его мнению, дело это не терпело отлагательств.
Потом вдруг, уже причесавшись и надев новое платье, Зинаида Ефимовна уселась перед столом, задумчиво подперев голову, и сказала:
– А может, он на ней женится, этот полковник?
– Да не женится он, что ты, мама!
– ухватясь и сам за голову, завопил Володя.
– Да ведь как сказать-то, - начала раздумывать вслух мать, - в чужую душу не влезешь, чужая душа - потемки... А если намерение у него есть, так ведь зачем же его мы будем зря только злить?.. Вот придем мы, а он...
– Придем, а он пусть нам и скажет про свои намеренья, - перебил Володя.
– А пока не придем мы, можешь на этот счет успокоиться, мама, - он сам ни за что не скажет!
– Да почем же ты знаешь, Володька? Ты же ведь его не знаешь, с ним ни разу не говорил, - по себе, что ли, ты судишь?