Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы
Шрифт:
Однажды поздней ночью я сам пошел в регистрационный пункт, где работали круглосуточно, попросился на вторичный прием в отдел Смерша. Меня принял капитан. Я рассказал ему, какая фамилия моя и какая национальность на самом деле и более детально о пребывании в плену, сказал, что в Зебницкой рабочей команде я был переводчиком (хоть и нештатным). Капитан мне ответил, что он это знает, что мне дали подробную, очень хорошую характеристику мои сотоварищи по Зебницкому лагерю. Я попросил разрешения оставить себе фамилию Брусков. Капитан очень вежливо, даже дружественно дал совет не делать этого, а принять свою настоящую фамилию, имя и отчество. Интересна и неожиданна была его аргументация, поэтому, видимо, я и запомнил ее. Он говорил мне: «Я понимаю ваши мотивы, вы исходите из уже прошедших этапов вашей судьбы. Но задумайтесь о будущем. Через год-два наши союзники превратятся
Но далее я совершил глупость, которую теперь считаю непростительной. «Как же мне смотреть в глаза моим товарищам, — сказал я капитану, — я так долго обманывал их придуманной фамилией и биографией. Мне будет очень неудобно. Нельзя ли дальнейшую службу мне проходить не вместе с ними, в другой части?» (Нам уже сообщили, что нас вновь призывают в Красную Армию). Капитан ответил, что это проще простого, и мне дали новое назначение — в отдельную 24-ю гвардейскую Нежинскую механизированную ордена Красной Звезды бригаду.
Позднее я понял, что ребята простили бы мне невольный и необходимый в плену обман. Служить же вместе со своими товарищами мне было бы значительно легче, и приобретенный у них авторитет сыграл бы положительную роль в моей дальнейшей судьбе. В ситуации, которая тогда сложилась, я ни с кем не обменялся адресами, ведь надо было дать подлинные сведения о себе, а я по глупости этого стыдился. Так еще раз порвались нити связей с прежними товарищами — по Зебницкому лагерю.
С грустью разглядываю самодельный портсигар из алюминиевого листа — изделие и подарок Коли Манацкова в Зебницком лагере. На лицевой стороне выполнен гравированный рисунок — сердце, пронзенное стрелой, не только символ любви между мужчиной и женщиной, но в ту пору и символ мужской дружбы, что подтверждается соседним рисунком, изображающим рукопожатие. На оборотной стороне выгравирована красноармейская звездочка и дата: 24.9.1944. Берегу этот портсигар как последнюю память о друзьях в плену, которым я обязан своей жизнью. Они прикрывали меня и тем спасли. Какова их судьба?
Сборный пункт был разгорожен жердями на отделения. В следующие дни я видел, как в соседнем отделении военного лагеря занимаются строевой подготовкой мои зебницкие товарищи. Командовал ими молодой лейтенант из нашей же рабочей команды. Не знаю, восстановили ли ему звание лейтенанта; он был, как и все, в новом советском обмундировании, солдатском и с солдатскими погонами. Правда, на ногах у него были не ботинки с обмотками, а сапоги, но кирзовые. Мои товарищи поприветствовали меня взмахами рук и возгласами и промаршировали дальше. Сердце сжалось, но все-таки я не решился переиграть направление в часть, да и было, пожалуй, поздно.
Через несколько дней (3 июня) я, уже одетый в новое обмундирование с погонами рядового, обутый в ботинки с обмотками, прибыл в Нежинскую бригаду и был определен радистом во взвод связи 1-го мотострелкового батальона. О восстановлении моего прежнего воинского звания не могло быть и речи. Во-первых, у меня не сохранилось никаких документов. Впоследствии в Нежинском полку в красноармейской книжке в разделе «Прохождение службы» строку «участие в боях на Сталинградском фронте» отметили как записанную «со слов». Во-вторых, звание «замполит роты» уже не существовало. Носителям этого отмененного в конце 1942 г. звания присваивали звания старшин или сержантов. Но я к тому времени был в плену. Так в 1945 г. я снова стал рядовым.
Не успел я познакомиться с новыми товарищами, как нашу бригаду, преобразованную в полк, усадили на грузовики и вместе с другими соединениями и частями 1-го Украинского фронта направили в Чехословакию. Помню, как проезжали через Дрезден. Он был полностью разрушен англо-американской бомбардировкой. Городская дорога была проделана поверх развалин, их отутюжили тяжелой бронетехникой и катками. Дорога проходила на уровне второго этажа. Как только въехали в Чехословакию, увидели на обочинах на стояках огромные объявления на русском языке: «Здесь союзная Чехословацкая республика. За грабеж — смерть!»
Игорь (Израиль)
Воспоминания одного из пяти военнопленных, выживших в Гросс-Розене [9]
Израиль Исаакович Гуревич родился 7 декабря 1921 г. в Пензе. После окончания школы в 1939 г. поступил в ГИТИС, но был призван в ряды РККА. Участвовал в «освободительном походе» Красной Армии в Бессарабию в 1940 г. Начало войны с гитлеровской Германией встретил на Украине в должности «секретчика» — начальника секретного сектора штаба 717-го гаубичного артполка. 7 июля 1941 г., будучи раненным, попал в немецкий плен, побывал в нескольких лагерях, пока 16 октября 1941 г. не попал в концлагерь Гросс-Розен. Концлагерником при этом не был и полосатой одежды не носил, что может означать только одно: он и его товарищи по эшелону входили в число тех 20–25 тысяч советских военнопленных, которые были переданы вермахтом СС для трудового использования в концлагерях.
9
Публикация и вступительная заметка Г. Рейхмана.
Из плена освободился в мае 1945 г. 16 октября 1945 г. был арестован Смершем и осужден на 15 лет каторжных работ на шахтах Воркутлага. Личную свободу получил ровно через одиннадцать лет. Официально реабилитирован в 1963 г. Значительную роль в его последующей реабилитации сыграл советский писатель и журналист Сергей Сергеевич Смирнов. В настоящее время Игорь Исаакович Гуревич живет в Пензе.
Настоящая публикация представляет собой фрагмент обширной рукописи, озаглавленной «Жизнь прожить — не поле перейти» (оригинал — в архиве автора).
<…>
Нам было известно, что вдоль наших границ после освобождения западных Украины и Белоруссии стоят немецкие войска, оккупировавшие Польшу. Было известно количество полков, соединений, вплоть до фамилии командиров. Эти сведения хранились в секретном секторе штаба полка, т. е. у меня. И вот 22 июня в районе Старо-Константинова мы услышали по радио о начале войны. Мы прошли еще два дня, и на третий день, 25 июня, в местечке Кременец Тернопольской области, мы вступили в первый бой. Продержались 6 дней, от полка осталась третья часть, и в ночь на 1 июля нас подменил полк приписников, а наш полк, вернее, его остатки направили на переформирование на восток. Мы прошли 6 суток пешим маршем и утром 7 июля, в районе города Старо-Константинов, оказались в окружении немецких войск. Была команда уничтожить архив штаба полка, сжечь его и выходить из окружения поодиночке. Мы с Васильевым приказ выполнили, все сожгли и пошли в лес на восток. Впереди, поперек нас проходила дорога как в овраге, по бокам были поля с травой и хлебом (рожью или пшеницей). Начался артиллерийский обстрел. Мы с Васильевым [10] решили выйти из окопа и подождать, когда огневой вал пройдет окоп, и тогда вернуться в окоп и подождать ночи, чтобы попробовать перейти фронт и окружение. И вот тут наши пути с ним разошлись. Я успел перескочить через огневой вал, а где Саша, не мог понять. Когда потом, через много лет мы встретились с ним, он сказал, что заплутался в лесу и не вернулся, а выйдя из окружения, попал в другой полк, провоевал в нем еще два месяца, был контужен, попал в плен.
10
Саша Васильев — товарищ Гуревича. — Примеч. Г. Рейхмана.
Я вернулся в окоп, но огневой вал закончился, и мы перешли в поле и залегли в траву, стали ждать ночи. И в это время немцы стали подниматься в нашу сторону по двум тропинкам слева и справа от нас. Не знаю почему, возможно, кто-то пошевелился в траве, немцы услышали это и начали стрелять автоматами по траве. И вот тогда меня ранили в обе ноги выше колен. Понимая, что сейчас заберут в плен, я быстро закопал свой комсомольский билет и перевязал ноги бинтами, которые мы носили в карманах.
И еще что решил я, это «перекреститься», т. е. взять русское имя, отчество и фамилию. Так как на руке у меня были наколки первых моих инициалов, то я и назвал себя Игорем Ивановичем Гуровым и с этим именем прожил все годы войны. Имя Игорь осталось у меня навечно, даже родители, когда я вернулся домой, продолжали звать меня Игорем, раз это имя спасло тебе жизнь, говорила мне мама.