Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы

Полян П.

Мы зашли в ближайшую хату. Возможно, тот подвал, где мы сидели, и принадлежал хозяевам этой хаты. Мы попросили их накормить нас чем-нибудь. Хозяйка принялась варить кукурузную кашу. Мы сидели и ждали, когда каша будет готова. Но поесть ее нам было не суждено. В дом зашли два полевых жандарма, вытолкали нас во двор и затем погнали по дороге. Сами они ехали сзади нас на санках и лошадьми подгоняли нас идти быстрее. Мы шли, спотыкаясь и падая, стараясь брать несколько в сторону, чтобы не попасть под лошадиные копыта, поднимались и снова шли. Пройдя, как нам казалось, километра три-четыре, мы оказались на окраине Константиновки возле какого-то штаба. Немцы зашли в него вместе с нами и там, что-то спрашивая, все время употребляли в разговоре слово «партизаны». Слыша это слово, мы вмешивались в разговор,

но все, что мы могли сказать, это — «вир нихт партизанен». Кончилось тем, что нашим конвоирам сообщили, что они попали не по адресу. Так нас завозили в пять или шесть штабов, и всюду наши конвоиры попадали «не по адресу».

Уже начинало темнеть, когда в последнем штабе их представитель, видимо, предложил нашим конвоирам грузовую машину, чтобы нас куда-то отвезти. Нам скомандовали залезть в кузов, рядом с водителем сел один из наших конвоиров с автоматом, и мы поехали. Отъехав от города километра три-четыре, машина остановилась, и конвоир скомандовал нам вылезать из машины. Уже почти стемнело. Мы увидели, что остановились в степи, вокруг нет никаких строений, рядом с дорогой пахотное поле.

Нам стало ясно, для чего нас сюда привели. Последовала команда конвоира идти вперед от дороги в поле. Я шел по пахоте, и мозг не воспринимал, что это последние минуты моей жизни. Страха не было, но наступило какое-то безразличие после стольких переживаний. А когда в наступившей темноте мы увидели впереди очертания противотанкового рва, то окончательно убедились, что это конец. Конечно, умирать не хотелось. Ведь немногим более месяца назад мне исполнилось только 20 лет! Кричать и просить о чем-то у конвоира было бесполезно. Взявшись за руки, мы медленно приближались к противотанковому рву. Мы попрощались друг с другом, хотя практически и не знали хорошо один другого. Я еврей, он белорус, но несчастье нас сдружило.

Вдруг последовала команда «хальт» («стоять!»). Мы остановились и, не поворачиваясь, ждали автоматной очереди в спину. Но последовала опять команда конвоира «цурюк» («назад»). Мы, ничего не понимая, тем более после такого невероятного нервного напряжения, повернулись и услышали, что конвоир нас звал, повторяя «ком, ком» («иди, иди»). Он повернулся и пошел в направлении к дороге, где стояла машина. Мы пошли за ним и, подходя ближе к дороге, увидели, что лоб в лоб к «нашей» машине стоит машина типа «пикап». Когда мы подошли к самой дороге, нам скомандовали опять лезть в кузов. Мы с трудом забрались в него. Тогда мы поняли, что нам пришлось испытать самое страшное, что могло быть, — умереть, как беспризорные собаки, где-то в степи. Но мы также не знали, что же ждет нас впереди. Наша машина развернулась и вслед за пикапом поехала обратно в город.

Нас завели в какой-то штаб, — вероятно, тот, который наши конвоиры пытались найти раньше, и после того, как они его не нашли, пытались с нами покончить. Здесь нас допрашивал немецкий фельдфебель. Он задавал вопросы, кто мы, откуда и т. д. Допрос, к нашему удивлению, а возможно и к счастью, велся на чистейшем русском языке, даже без акцента. Это давало нам возможность более четко и подробно рассказать о себе. Мы рассказали, что являемся военнопленными, работали на болторезном заводе в г. Дружковке, где комендантом был обер-лейтенант Арнгайтер (я эту фамилию запомнил на всю оставшуюся жизнь). Более подробно рассказали, в каких лагерях мы были до этого и какие работы выполняли. На все вопросы мы отвечали четко, не задумываясь.

Только в одном мы ему соврали. Мы не сказали, что бежали к своим, а сказали, что, когда немецкие самолеты начали бомбить танковую колонну русских, мы испугались и решили убежать куда-нибудь подальше от места боя. Видимо, он нам поверил, и нас отвели в лагерь, который находился рядом.

Жизнь уготовила нам страшное испытание, мы были всего в нескольких минутах или секундах от того момента, когда наша жизнь должна была оборваться. Откуда взялся этот немецкий офицер? Почему он вмешался в нашу жизнь тогда, когда она должна уже была оборваться?.. Это понять невозможно.

Но… опять СУДЬБА!!!

В лагере мы столкнулись с совсем молодыми ребятами, только-только попавшими в плен. Так продолжилась моя лагерная жизнь. У меня уже был более чем полугодовой опыт пребывания

в лагере, и я хорошо знал, что это за жизнь. Для себя я принял решение, что при первой же возможности я должен вырваться куда-нибудь на работу. Долго ждать не пришлось. К этому времени наступление советских войск на Донбасс было приостановлено. Дней через семь-восемь стали набирать команду для работы ку-да-то, и к этой группе мне удалось пристроиться. Нас, человек 70, разместили в грузовых машинах и отвезли в город Новую Горловку. Там разместили в двухэтажном здании — как оказалось, это было здание бывшей школы. Нас покормили почти такой же бурдой, но к ней дали еще 400 гр. черного хлеба (тоже из какой-то смеси). Это было уже что-то. Кормили бурдой три раза в день. Мы разместились в бывших школьных классах на полах, застеленных соломой. Помещения не отапливались, но мы были защищены от дождя, снега и ветра. Это был конец февраля 1943 г. Утром нас подняли рано, дали позавтракать и погнали на товарную станцию, где мы должны были заниматься разгрузкой вагонов с различными боеприпасами, прибывающих на эту станцию, и погрузкой боеприпасов в автомашины для вывозки их со станции на армейский склад, который размещался на территории бывшего хим. завода «Синтус».

Часть людей из нашей команды попадала работать на этот завод. Частенько попадал и я туда же. Работа была очень тяжелая, так как боеприпасы, и одиночные, и упакованные в тару, были довольно тяжелыми, а мы довольно тощими. Особенно трудно было разгружать снаряды крупного калибра — более 200 мм. Два человека в вагоне брали такой снаряд, упакованный в плетеную корзину цилиндрической формы, и укладывали каждому на плечо. Его надо было отнести к месту складирования. Когда снаряд укладывали мне на плечо, я аж приседал под его тяжестью и спешил скорее отнести его к месту укладки, чтобы быстрее освободиться от этой тяжести. Так мы работали каждый день. Придя с работы и поужинав, уставшие, ложились спать.

Через несколько месяцев народ опять начал роптать, что надо помыться, прожарить одежду, так как вши уже совсем заели. Был назначен день, когда мы должны были пройти санобработку.

Для меня вновь наступила крайняя опасность. На этот раз у меня не было возможности как-то выкрутиться, чтобы не пойти, и мне пришлось идти со всеми вместе. На этот раз меня спасла теснота помещений раздевалки и помывочного отделения. Там не было душевых, мылись с помощью тазиков. Кроме тесноты в раздевалке там был еще очень тусклый свет, а в помывочном отделении от горячей воды стоял сплошной туман, и добираться до кранов с водой приходилось чуть не ощупью. Вероятно, до войны это была городская баня, и там мылось одновременно немного людей, а тут пригнали целую ораву, которую надо было вымыть как можно быстрее. Все эти «недостатки» позволили мне и на этот раз выйти из опасной ситуации и за столь длительный промежуток времени, пусть не совсем хорошо, но помыться «настоящей горячей» водой.

Однажды, работая на выгрузке машин на заводе, в момент, когда не было машин под погрузку, немцы предложили разобрать бездействующую деревянную градирню. Видимо, им понадобились дрова. Градирня была невысокая, метров 10–12. Разбирать надо было начинать сверху. Требовалось сначала снять обшивку из досок, а затем разобрать каркас из брусьев. За эту работу они давали целую буханку хлеба.

Предложение было заманчивым, но не каждый мог забраться на такую высоту, а тем более работать на ней. Страховочных средств не было никаких, а рабочим инструментом был только топор. Никто, даже за буханку хлеба, не отважился взяться за эту работу. Я знал, что могу выполнить эту работу, долго стоял и думал, вспоминал, как в детские годы облазил все строения, не было ни одной крыши, где бы я не прошелся по их конькам.

И я решился. Сказал, что я полезу разбирать. Вооружившись топором, который заткнул за пояс, я довольно легко забрался на самую верхушку. Меня только беспокоило, не будет ли кружиться голова, но все обошлось. Сначала отбил самую верхнюю доску и в этот зазор влез левой рукой и зацепился за брус. Теперь правой рукой я мог свободно работать. Строение было старое, пересохшее, и доски легко отскакивали и летели вниз. Мне удалось разобрать верхнюю часть градирни, а нижнюю разбирали уже другие, но буханку хлеба я заработал.