Обрести себя
Шрифт:
– Дело в том, – продолжила она, что Аня тебе не мама, то есть ты не родная ее дочь.
Тут мне в голову, как шибануло, аж в глазах потемнело. Как, говорю, такое может быть?
– Наберись терпения и слушай, пока у меня силы есть.
Стала я слушать, а она говорить.
– Мы с Аней с детства подружками были. Здоровьем она была слабая. Замуж так и не вышла, а мне повезло. Вышла я замуж за Петра своего, но счастье мое долго не продлилось. Забрали его на Финскую в 39-том году и все. Осталось я вдовой. Жили мы с Аней, как две сестры. Потом началась война. Оказались мы под немцами. Ты знаешь, Танечка, до войны в Клинцах жило много евреев.
Стоим мы и другие женщины тоже стоят, а их гонят, бедных. Вдруг из их колонны выскочила женщина с младенцем. Кинулась к нам. Глаза от ужаса расширенные, лицо белое. Я, Танечка, ее лицо всю жизнь во сне вижу! Бросилась она к нам и младенца швырнула. Прямо Ане в руки. Полицай, как заорет:
– Жидовка, стой!
И выстрелил ей в спину. Тут такое началось. Крики, выстрелы. Мы с Аней бегом оттуда. Хорошо, что никто в этой неразберихе не заметил куда мы побежали. Вот этим младенцем ты и оказалась.
Димочка, я сидела, как каменная, и слушала, а тетя Поля все говорила и говорила.
– Мы потом с Аней в лес ушли, к партизанам. Боялись мы, что кто-то донесет. Ты, наверное, слышала, что за укрывательство евреев, немцы расстреливали беспощадно. Полицаи, как волки рыскали. Вот мы у партизан и укрылись. Мы у них при кухне, да при госпитале были. Ох и натерпелись мы с Аней! Тебя, Танечка, выхаживали. Ты же крохотная совсем была. Полгода не более. Как ты выжила?! Аня за тебя каждый вечер божьей матери молилась. Ты, говорила, ее мне послала, ты и сохрани! Потом вернулись мы домой, тебя, как дочку Анину оформили. Что отец твой вроде в партизанах погиб. Тут командир отряда сильно помог, чтобы все в тайне сохранить. Так и жили мы с Аней и тебя, Танюша, растили. А отчество твое тебе от Петра моего досталось. Вот так-то.
Кончила она говорить, а я сижу, как кукла деревянная, и слова выдавить не могу. Потом в себя пришла немного и сказала ей, что все равно никого для меня нет роднее и ближе, чем мама и она. Кинулась ей на шею, исцеловала всю. Потом до меня потихоньку доходить стало.
– Так что, тетя Поля, получается, что я еврейка?
– Да, получается, что так и есть, – ответила она.
Я ей сказала, что как-то спросила у мамы, почему она светленькая, а я черненькая. Она мне ответила, что отец черный, как смоль был. Вот теперь, Димочка, я поняла, почему.
Потом тетя Поля встала, пошла в спальню и принесла мне золотой кулон.
– Это в пеленках твоих нашли, – объяснила.
Посмотрела я на кулон. Красивый очень. Шестиконечная звезда еврейская, обвитая виноградной лозой, а в центре две буквы странные. Одна на русское «П» похожа, а другая на «Ш».
На следующий день, после то, как мне тетя Поля все рассказала, пошла я к стадиону, где всех евреев убивали. Там памятник ободранный стоит и надпись про советских граждан, расстрелянных немецкими оккупантами. И все. Постояла я, поплакала, пришла домой и села писать тебе письмо.
Я очень по тебе скучаю, Димочка, и мечтаю о встрече с тобой. Ответ пиши в Москву.
Твоя Таня.
10 апреля 1965 года
Вечером следующего дня
Глава вторая
Таня сидела в купе плацкартного вагона. Ей повезло. Она была одна и никто не мешал ей предаваться размышлениям. Таня забилась в угол и неотрывно смотрела на пробегавшие мимо леса, поля, перелески. Мелкий весенний дождик оставлял косые полосы на грязном стекле. За окном все было тускло и серо и настроение у Тани было тоже тусклым и серым. Впереди была полубессонная ночь. Десять часов езды до Москвы давали достаточно времени, чтобы попытаться разобраться в чувствах, которые бушевали в ее душе.
Первое потрясение от услышанного постепенно проходило и Таня попыталась разложить по полочкам тот сумбур переживаний, который так неожиданно обрушился на нее.
– Ну, хорошо, – рассуждала она. Что же все-таки произошло? Я узнала, что меня родила не мама, а другая женщина. Тетя Поля выполнила мамину последнюю волю. Она поступила правильно! Теперь о маме. Она нисколько не стала мне менее роднее. Я, как плакала о ней, так и буду плакать. Нет, я теперь буду поминать и ту неизвестную женщину, которая ценой своей жизни спасла меня, а то бы лежала я там, под ободранным памятником. Безвестная, как сотни таких же, как та женщина. И никому не было бы до нас дела. Как там было написано на памятнике? Советские граждане. Безликие и безымянные…, а ведь все знают кто там, но об этом почему-то никто не говорит.
От этой мысли у Тани сжалось сердце. Она посмотрела в окно. Там было почти темно. Равномерный стук колес успокаивал, клонил ко сну, но спать совершенно не хотелось. К Тане подошла проводница. Предложила чаю. Девушка кивнула головой в знак согласия и снова погрузилась в свои мысли.
– Получается, что я еврейка, – думала она.
К этой мысли Таня уже понемногу привыкла и она не казалась ей такой странной. Ну так что из этого?! Я русская по языку, по воспитанию, по культуре, в конце концов. Во мне еврейского только черные волосы и может быть глаза.
Таня вспомнила, как стояла перед зеркалом и изучала свое лицо, открывая в нем новые, не замечаемые ранее черты.
Проводница принесла стакан чая в подстаканнике, девушка достала из сумки провизию, которую собрала ей на дорогу тетя Поля. Таня вспомнила последние минуты перед расставанием.
– Танюша, ты не забывай меня.
Тетя Поля вытерла уголки глаз кончиком платка.
– Ведь кроме тебя у меня никого нет.
– Что ты, тетя Полечка! Как ты можешь так говорить!
Таня обняла ее, прижала к сердцу, поцеловала.
– Ты и мама! Вы у меня в сердце навеки!
Таня вздохнула и снова погрузилась в свои мысли. Что-то ей все время мешало, саднило в сердце, но она никак не могла понять, что? Из за чего у нее такое остро-болезненное чувство? Как будто случилось что-то важное, но это важное постоянно убегало от нее? Это самое «что-то» словно ускользало от ее сознания. Неожиданно, как удар молнии, она вспомнила! Вспомнила то, что занозой засело в ее мозгу, а теперь терзает так сильно.
Однажды, это было летом последнего года ее учебы, она помогала в приемной комиссии разбирать анкеты абитуриентов. Случайно, краем глаза, Таня увидела, что Екатерина Антоновна, зам. секретаря парткома, подняла рукой одну из анкет. Она держала ее двумя пальцами за угол листа, словно пойманную мышь за хвост.