Обрести себя
Шрифт:
Директором школы был Соломон Яковлевич Гиммельфарб. Он буквально жил на работе. Его стараниями школа приобрела высочайший авторитет. Люди так ее и называли – «Школа Гиммельфарба». Родители во всем районе стремились послать детей именно в нее.
Таня, когда вселилась в свой угол, заметила на стене комнаты большую фотографию военного с генеральскими звездами на петлицах.
– Муж мой, на войне погиб,– коротко пояснила Анна Павловна.
– Странно,– подумала тогда Таня. Вдова генерала, она, наверное, должна жить в своей квартире, в Москве, получать хорошее пособие за мужа, а живет в коммуналке, да еще угол сдает.
Анна
Прошло несколько месяцев. Была глубокая осень. На улице шел проливной дождь. К тому времени Анна Павловна и Таня не только привыкли друг к другу, но как-то сроднились.
– Танюша, давай-ка почаевничаем,– сказала Анна Павловна. Я пирожки вкусные испекла. Посидим, поговорим.
Свет абажура очерчивал круг, освещая сидящих за столом Таню и ее хозяйку. Было уютно, душевно. Они сидели, беседовали о жизни, Таня рассказывала о работе.
– Анна Павловна, вы меня извините, что я вас спрашиваю об этом,– осмелилась Таня. Я никак понять не могу. Конечно, я очень рада, что вас нашла, но… почему вы в коммуналке, почему угол сдаете? Вы же вдова генерала, у вас квартира должна быть, хорошее пособие за мужа.
– Нет у меня ни-че-го! Если бы не дети, да мужнины друзья, которые помогают какую-то приработку с переводами найти…
Анна Павловна печально вздохнула.
– Ты, Танечка, очень хорошая девушка. Я вижу у тебя золотая душа.
– Ну что вы, Анна Павловна, я обычная, я как все.
– Нет, Танечка, уж поверь мне, я разбираюсь в людях. Довелось повидать и пережить. У меня, Танечка, постоянно душа болит, из-за той страшной несправедливости, жертвой которой стал мой муж…
– А что с ним случилось, Анна Павловна?
– Я тебе, Танечка, как родной расскажу, а ты послушай.
Анна Павловна посмотрела на Таню и начала говорить твердым, бесстрастным голосом.
– В страшном 41-м году танковый корпус, которым командовал мой муж, был полностью разгромлен, – начала свой рассказ Анна Павловна. С боями он вывел оставшихся в живых из окружения, но был обвинен в потере управления, …
Анна Павловна на минуту прервала свое повествование, вытерла слезинки в уголках глаз и продолжила.
– …так вот, моего Женю, то есть Евгения Георгиевича, обвинили в трусости, гибели корпуса, отдали под трибунал и расстреляли. Вот так-то, Танечка. Попытался заступиться за него только один из командиров, начальник его штаба полковник Яков Абрамович Зарецкий. Он рапорт написал на имя высокого начальства. Так и его тоже под трибунал и расстреляли вместе с мужем. Потом после войны, его вдова, Софья Евсеевна, нашла меня. Она рассказала то, что смогла узнать от одного из командиров. Этот человек прошел всю войну, сам генералом стал, а мужей наших не забыл. Стал он наводить справки. Не хочу вдаваться в подробности, только знаю, что на мужей наших списали грехи начальственные. Кто-то ведь должен был быть во всем виноват? Вот они моего мужа и Зарецкого под топор и кинули. Начальники эти сейчас с большими звездами на погонах ходят, а мужья наши оболганные в безвестной могиле лежат.
Анна Павловна замолчала, потом продолжила.
– Эх Танечка, Танечка, если
Анна Павловна замолчала и долго смотрела перед собой, словно переживала все заново.
– Когда Софья Зарецкая нашла меня, – продолжила Никитина, решили мы за доброе имя мужей наших бороться. Начали писать, хлопотать, да без толку. Все, как в стенку. Только отписки получаем. Ссылаются, что документы все засекречены и все.
Таня посмотрела на свою хозяйку. Анна Павловна сидела и молча крутила в пальцах чайную ложечку.
– Ты, Танечка, угощайся, угощайся.
Анна Павловна подлила Тане чаю.
С того дня прошло почти три года. Анна Павловна борьбы не прекращала. Жила от письма к письму, от отчаяния к надежде. Таня сопереживала своей хозяйке, как могла поддерживала ее. Анна Павловна отвечала ей сердечной заботой.
Когда Таня засиживалась допоздна за поурочными планами, которые писала своим каллиграфическим почерком, да за тетрадками учеников, Анна Павловна ненавязчиво, ухаживала за ней, как за дочкой родной. То чаю приготовит с чем-нибудь вкусненьким, то еще что-то.
Так и жили. Вот и сегодня Анна Павловна получила очередной отказ.
Таня подошла к женщине, обняла за плечи.
– Анна Павловна, миленькая, я понимаю, как вам тяжело, но все равно бороться надо. Рано и ли поздно, но вы найдете дверь, которая вам откроется.
– Эх, Танечка, добрая ты душа, – сказала Анна Павловна тихим голосом. Конечно ты права. Если его реабилитируют, то я пособие начну получать, жить станет легче, может квартиру дадут, но не в этом дело, не это главное, Танечка. Я бессонными ночами все время думаю о муже. Что он чувствовал перед смертью? Оболганный, униженный, опозоренный! Мне Софья предлагает в Президиум Верховного Совета писать. Все-таки двадцать лет Победы! Есть свидетели живые. Она сама готова написать, но ей одной трудно будет чего-то добиться, ну ты же понимаешь, Танечка, почему.
– Да, Анна Павловна, понимаю, – ответила Таня, которая именно сегодня, после всех своих ночных раздумий, поняла причину этих слов с особой, безжалостной остротой.
– Анна Павловна, вы меня извините, я ночь почти не спала. У меня урок через три часа. Я хотя бы часик посплю, а вечером мы с вами поговорим.
Дни потекли в своей обыденной круговерти. Весна уверенно теснила зиму. В один из ясных солнечных дней конца апреля, Таня вернулась из школы под вечер. Впереди был Первомай и в школе было много связанных с ним забот. В одной руке Таня держала сумку, в другой сетку-авоську с пачкой тетрадей, которые ей предстояло проверить.