Обретая надежду

Солсбери Дж. Б.

— Хотела бы я иметь твою уверенность. — Донна заговорщически наклоняется ко мне. — Я слышала ужасные истории о том, как эти парни выкапывали прошлое людей и допрашивали всех в церкви, заставляя их говорить то, что им нужно. — Ее голос поднимается на октаву выше в панике.

Я кладу руку ей на плечо.

— Донна. Дыши.

Она делает глубокий вдох.

— Мне нечего скрывать.

— Я знаю. — Она виновато улыбается. — Просто видя, как они тут вынюхивают, у меня мурашки бегут по коже.

Я поднимаю брови.

— Они уже

здесь?

— Этот жуткий мистер Гантри пришел ровно в восемь, спрашивал о расписании дня церкви на сегодня.

— Это хорошо. Может быть, сегодня он получит всю необходимую информацию, и мы навсегда избавимся от них.

— Я молюсь, чтобы так и было.

Я тоже.

Я делаю свой последний набор упражнений на бицепс, когда музыка в моих наушниках обрывается и заменяется мелодией звонка. Опускаю штангу и беру полотенце, вытирая пот с глаз, чтобы проверить идентификатор вызывающего абонента.

Фотография моего брата с языком между пальцами занимает весь экран. В последний раз, когда мы были вместе, он украл мой телефон и оставил это отвратительное селфи. Джес сказал, что знает, что если эта фотография будет всплывать при его звонке, то я сразу отвечу, потому что не хотел бы, чтобы кто-то еще это видел. Он не ошибся.

Нажимаю «Принять».

— Джес, что случилось?

— Йоу, засранец.

— Ты ведь знаешь, что в аду есть особое место для людей, которые оскорбляют пасторов, верно?

— Не припомню, чтобы видел это в Библии, нет. Кроме того, кто сказал, что засранец — это оскорбление? Это просто слово, цепочка букв. Единственное, что делает слово плохим — это восприятие его человеком.

Звучит подозрительно знакомо.

— Позволь мне задать вопрос, ты когда-нибудь обсуждал свою теорию о плохих словах с моей дочерью?

— Нет, братан. Я передаю вопросы Эллиот Бетани. Я не могу отвечать на вопросы этой крошечной цыпочки.

Подхожу к беговой дорожке и устанавливаю скорость на быструю ходьбу.

— Эта крошечная цыпочка — твоя племянница, и я тебе не верю. У вас двоих удивительно схожие мнения о ругательствах.

— Может быть, она просто умнее тебя.

Я люблю своего брата, но его не очень мягкий подход к другим людям часто, ну, трудно принять. Я стараюсь не быть к нему слишком строг. Снаружи он может быть самой большой рок-звездой в мире, но внутри такой же испорченный и сломленный, как и все мы. Все деньги и успех в мире не могут этого исправить.

— Ты позвонил по какой-то причине?

— Да, но по звуку твоего дыхания, предполагаю, что позвонил в неподходящее время. Рад слышать, что ты хорошо используешь свою руку.

— Я на беговой дорожке, придурок. — Проверяю дверь, убеждаясь, что она все еще закрыта, и я все еще один в спортзале. Я запер ее, не так ли? Почти уверен, что так

и было.

— Ходьба по беговой дорожке, вау. Итак, ты прошел путь от восьмидесятилетней женщины до шестидесятипятилетней женщины.

— Нет, я планирую бежать, как только мой идиот младший брат скажет мне, почему он звонит.

— Ты же знаешь, что в аду есть особое место для пасторов, которые называют своих младших братьев идиотами.

Я стону.

Он хихикает.

— Слушай, мне нужно, чтобы ты приехал в Лос-Анджелес и записался со мной.

Должно быть, я перестал идти, потому что внезапно мои ноги сами спотыкаются о движущуюся ленту. К счастью, я успеваю удержаться, прежде чем упасть лицом вперед.

— Записаться с тобой? Ты серьезно?

В прошлом году группа Джесайи попала в ужасную аварию на гастрольном автобусе, в результате которой у их гитариста было множество переломов. Крис перенес десятки операций, и было сомнительно, сможет ли он когда-нибудь снова профессионально играть на гитаре. Джес сказал мне, что Крис хотел попробовать это сделать при записи следующего альбома.

— Смертельно серьезно. — Он прочищает горло. — Многое произошло в том туре до несчастного случая. «Аренфилд Рекордз» закрыт для возвращения Криса. В любом случае, у него сейчас есть дела поважнее.

— Мне жаль это слышать.

— Отлично, значит, ты приедешь записываться. Планируй остаться на пару недель. Я попрошу Дейва прислать подробности…

— Джес, я не могу. Мне очень жаль.

— Что? Почему, черт возьми, нет?

— Потому что у меня есть работа. — Которую я, возможно, потеряю, потому что стоял на сцене с тобой и бренчал на гитаре в течение нескольких часов. Представьте, какой день был бы у НОЭЕ, если бы они узнали, что я принял участие в записи нового альбома моего брата.

— Ага, и сколько тебе платят? Тридцать тысяч в год?

Ха. Очень оптимистичное предположение. Я приближаюсь к двадцати семи.

— Дело не в деньгах.

— Но должно быть в них. У тебя есть ребенок, и она быстро растет.

Да, как будто мне нужно напоминание. Я вижу это каждый день.

— Прежде чем сделаешь глупость, отказав мне, позволь мне сказать, что тебе заплатят сорок тысяч за запись плюс процент от продаж альбома.

Я все еще застрял на части в сорок тысяч.

— Это э-э-э…

Вау.

— Достаточно, чтобы вытащить вас с Эллиот из этого маленького убогого дома?

— Джесайя.

— Что? Слушай, я знаю, что у тебя там есть воспоминания и тому подобное, но давай, чувак, пора двигаться дальше. Этот дом похож на смертельную ловушку, в буквальном смысле на ловушку, полную постоянных напоминаний о смерти Мэгги. — Он замолкает, вероятно, ожидая, обрушусь ли я на него за то, что он бесчувственный придурок, или разрыдаюсь. Впервые за долгое время я не делаю ни того, ни другого. — Ты живешь в могиле, братан. Не только физически, но и эмоционально.