Обретение Родины
Шрифт:
— Не понимаю вас, господин майор! Вы не желаете сражаться против Советского Союза?
— Готов это делать до последней капли крови, ваше высокопревосходительство! Я ненавижу русских! Но… В то же время боюсь их!
— Вы не верите в окончательную победу, господин майор? Не верите в победу немцев?
Сентимреи молчал. Бела Миклош-Дальноки повторил свой вопрос.
— Ваше высокопревосходительство! Моя бабушка по отцу, урожденная графиня Венкгейм, воспитала меня в религиозном духе. Я истинный католик и, как таковой, верю в чудеса. Но как солдат… — Майор
Пальцы генеральской руки забарабанили по столу. Миклош не смотрел на Сентимреи и уже не понуждал его рассказывать дальше. Его высокопревосходительство просто-напросто боялся недвусмысленных, ясных определений. Он прекрасно знал, что и ему придется однажды взглянуть правде в глаза, но старался всячески оттянуть эту неизбежность. Хоть он и не был католиком, но тоже верил в чудеса. Случалось, даже молил бога о чуде… О чудо-оружии, которое смогло бы за несколько мгновений уничтожить всю армию Советов… В крайнем случае пусть господь бог сотворит такое чудо, что американцы достигнут Будапешта раньше русских…
Убедившись, что Сентимреи продолжать не собирается, генерал заговорил сам:
— Обо всем, что от вас узнал, господин майор, а также о самом меморандуме я нынче же ночью доложу по телефону нашему верховному правителю. Прошу тебя, Чукаши, позаботься, чтобы господин майор был обеспечен всем необходимым. Что касается дальнейшего… Я распоряжусь.
Пока генерал-полковник Миклош-Дальноки принимал Сентимреи, полковник генерального штаба Кальман Кери допрашивал Дьенеи. Взяв пленника под руку, он провел его в застланную ковром, украшенную картинами комнату с плотно обитой дверью. Главным украшением этой комнаты был портрет Хорти в натуральную величину. Картина изображала правителя Венгрии в адмиральском мундире, верхом на белом скакуне. Она почти целиком закрывала собой одну из стен кабинета.
Полковник Кери предложил Дьенеи коньяку и сигарет и осведомился, не желает ли он чего-нибудь перекусить. Дьенеи отклонил еду и коньяк, но сигарету взял. Кальман Кери поспешил поднести зажигалку.
— Господа весьма ловко совершили свой побег! — сказал, смеясь, Кери. — Награда вам за это обеспечена. Больше того, возможно даже внеочередное повышение в чине.
— Мы не совершали побега, — ответил Дьенеи. Советские офицеры проводили нас до ничейной полосы и точно указали по карте линию венгерских траншей.
— Ну, в таком случае вас можно поздравить с тем что вы столь удачно провели этих русских. Надеюсь, вы привезли с собой ценную информацию?
— Чрезвычайно ценную, — сказал Дьенеи. — Можем вам дать полный отчет относительно настроений военнопленных, которые в конце концов поняли, что место Венгрии — не на стороне Гитлера. Сможем также доложить, что командование Красной Армии желает не уничтожения венгерской армии, а ее спасения от верной гибели, равно как стремится не к завоеванию, а к освобождению Венгрии. Такова политика Советского правительства по отношению к нам.
Наодеколоненный Кери громко рассмеялся, оскалив свою щучью пасть.
— Ладно, ладно! Сейчас ты сказал то, что тебе
Дьенеи удивленно поднял глаза на Кери. Когда полковник повторил свой вопрос и потребовал ответа, сидевший в удобном кожаном кресле Дьенеи стремительно вскочил.
— Если венгерское правительство не порвет с немцами, Венгрия станет ареной боевых действий! — воскликнул он.
Теперь встал и Кери.
— Ах, вот как? Таково, значит, мнение господина капитана? Сам стал предателем и нас хочешь склонить к тому же? Неважного же агента выбрали себе большевики. Пошли они кого-нибудь поумней, возможно, мы еще могли бы хоть на мгновенье заколебаться. Хотя вряд ли найдется на свете хитрец, способный убедить нас в том, русские победят немцев, и в том, что наша дружба с русскими не завершится угоном всех венгерских мужчин на свинцовые рудники в Сибирь, а также продажей в рабство женщин и избиением младенцев. Ну что ж, капитан, вы себя выдали, и ваше мнение нас больше не интересует… Но скоро вы узнаете наше мнение о предателях родины!
Кери вылетел из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь. Дьенеи слышал, как лязгнул в замочной скважине ключ.
Он опять вскочил и с изумлением уставился на запертую дверь.
Несколько секунд капитан стоял молча и вдруг разразился смехом. Хохотал он громко, нервно, зло. Налил себе коньяку, выпил. Закурил сигарету и, широко расставив ноги, остановился перед портретом Хорти. Безмолвно рассматривал он картину — роскошного белого коня и молодцевато восседающего на нем стройного адмирала. Он так долго не отрывал взгляда от портрета, что ему почудилось, будто Хорти вдруг тоже на него взглянул.
Дьенеи неожиданно вспомнил, что когда-то, еще совсем недавно, уважал этого человека. Он покраснел.
Потом презрительно пустил струйку табачного дыма прямо в лицо адмиралу и глухо проговорил:
— Погоди, придется и тебе слезть со своего рысака!
Через час после того, как Кери оставил Дьенеи наедине с самим собой, капитана вновь препроводили в тюрьму. Конвоировал его тот же самый старший лейтенант, который доставлял пленника к Кери, и два капрала. На сей раз Дьенеи поместили не в ту камеру, где он провел предыдущий день, а в одиночку. Просидел он в ней ровно сутки.
В одиночке даже и соломенного тюфяка не было — были голые дощатые нары. Стараясь собраться с мыслями, капитан Дьенеи лежал на жестких досках. В том, что он обречен, обречен, что его скоро расстреляют или повесят, он был больше чем уверен. Всего удивительнее, что воспринималось это так спокойно. Но тем сильнее волновала Дьенеи мысль: что же произойдет, если командование гонведства не поймет обстановки и захочет продолжать сражаться на стороне тех, кто использует венгерские войска для борьбы против интересов всего народа?