Обретение Родины
Шрифт:
И в самом деле, в течение второй половины ноября и МВК, и Бела Миклош, и Янош Вёрёш жили безмятежно. Зато между ними трения явно обострялись.
Вёрёш настрочил заявление на восьми страницах, в котором обращал внимание Советского правительства на то обстоятельство, что Габор Фараго является платным агентом гитлеровцев и приехал в Москву вовсе не для заключения перемирия, а чтобы задержать, воспрепятствовать и даже, если удастся, вообще сорвать заботливо подготовленный им, начальником генерального штаба Яношем Вёрёшем, переход венгерской армии на советскую сторону.
Перевел заявление на русский язык Денеш Бори. Но когда все уже было готово, Вёрёш вдруг передумал, разорвал документ и швырнул его в огонь.
Тем не менее заявление его оказало свое действие.
В ответ Фараго тут же схватился за перо и принялся в свою очередь старательно разоблачать Яноша Вёрёша. Он писал, что в марте 1944 года, когда немцы оккупировали Венгрию, Вёрёш сорвал национальное сопротивление, заранее им, Фараго, тщательно подготовленное, что по приказу Вёрёша военный трибунал генерального штаба по одним анонимным доносам и без всякого судебного разбирательства выносил смертные приговоры всем заподозренным в симпатиях к русским. Не постеснялся Фараго прибавить от себя и то, что, мол, Янош Вёрёш гомосексуалист и сифилитик. Много еще всякого понаписал он на Вёрёша, состряпав, таким образом, целых четырнадцать страниц.
Бори и этот текст перевел на русский язык.
За ужином, который на этот раз был особенно удачен, Фараго похвастал Телеки, что теперь-то уж он хорошую свинью подложит Вёрёшу. Телеки попросил показать ему венгерский оригинал заявления. Когда граф прочел эту бумагу, ему сделалось дурно. Он чувствовал, что его буквально мутит от всего этого. Овладев собой, Телеки предложил Фараго порвать это заявление на мелкие клочки и сжечь. Долго, и не один, а с помощью Сентивани, убеждал он Фараго. Наконец тот сдался, согласившись, что действительно не стоит посылать русским подобное разоблачение, ибо под его впечатлением они наверняка порвут всякие связи с хортистскими генералами.
Писанина Фараго тоже попала в огонь. Но Бори все-таки поспешил осведомить Вёрёша о том, что собирался написать о нем русским Фараго.
Бори натравливал обоих генералов друг на друга вовсе не из каких-нибудь злонамеренных побуждений и уж, во всяком случае, не из желания посеять между ними вражду. Нет, он был попросту политиканом и действовал методами, которым научился в окружавшей Хорти среде.
У него было свое собственное представление о будущности Венгрии. По окончании войны она должна стать ближайшим соседом Советского Союза и, следовательно, ареной всевозможных антисоветских интриг, главным местонахождением антисоветских агентов и провокаторов. Любая страна, замыслившая войну против русских, станет осыпать венгерские влиятельные круги деньгами, наградами и прочими благами и позаботится, чтобы у венгерского правительства оказалось достаточное количество хорошо вооруженных войск и жандармов, способных держать в узде венгерское крестьянство и не допускать, чтобы мужики угрожали безопасности военных баз, предназначенных для войны с Советским Союзом.
Во главе Венгрии встанет правитель, который сумеет договориться с крестьянскими вожаками и привлечет их на свою сторону где силой доводов и обещаний, а где, если потребуется, и деньгами. В случае необходимости, если крестьянские вожаки не захотят внять доброму слову, не остановится он и перед расстрелом. Все рабочие будут объединены в одну-единственную организацию, а руководители ее должны состоять на содержании государства и принести присягу верности правителю. Да и вообще промышленных рабочих будет в Венгрии немного. Экспорт фабричных изделий из-за границы позволит оставить в стране только паровые мельницы, винокуренные заводы и табачные фабрики.
Бори долгое время полагал, что во главе такой идеально устроенной Венгрии следует поставить Фараго. Он знал его с давних пор, так как постоянно информировал его обо всем, что делается в королевском дворце в Буде. На протяжении многих лет Фараго за эту информацию платил Бори исключительно теплым рукопожатием да словом благодарности. Однако когда в Венгрии происходила конфискация еврейского имущества, он не забыл и его заслуг, проявив по отношению к нему чрезвычайную щедрость. Но не только по этой причине
Однако в ходе происходивших в Москве и Лишко переговоров авторитет Фараго сильно упал в глазах Бори. Приехав в Лишко с целью завербовать для своего кандидата в правители новых союзников и приверженцев, Бори без ведома Фараго, но от его имени обещал, что в Венгрии будет проведен раздел земли, причем в таком далеко идущем масштабе, в результате которого никому не будет оставлено больше пяти тысяч хольдов, за исключением особых, сугубо мотивированных случаев. Но даже такое заманчивое обещание ни на кого не подействовало. Вероятно, по той причине, что от новоявленного кандидата слишком уж разило жандармским духом. Это еще полбеды. Хуже было другое: не чувствуя больше за своей спиной жандармских штыков, Фараго как-то сразу сник, стал нерешительным, даже трусоватым. А трусость свою старался прикрыть грубостью и предпринимал также попытки выправить положение при помощи средств, которые далеко не к лицу будущему диктатору.
«И зачем он заискивает перед этим дегенеративным лунатиком графом! — возмущался про себя Бори. — Я не взял бы его даже в лакеи! А меня, самого верного своего союзника, он и в грош не ставит. Трусливая дубина! Вместо того чтобы шуметь, требовать, он только униженно клянчит, а порой не имеет духу даже на это, сидит сложа руки и дожидается, пока жареный голубь сам влетит ему в рот».
Разочаровавшись в Фараго, Бори несколько дней ходил как неприкаянный: нет и нет кандидата в правители, ради которого стоило бы потрудиться! Белу Миклоша он помнил еще по Венгрии и считал человеком нерешительным, слабым. Хоть и зовется его высокопревосходительством, а настоящим барином никогда не был и не будет.
Так и останется всего-навсего секейским [58] дворянчиком, для которого сливовая, домашнего производства самогонная палинка приятнее французского коньяка.
Янош Вёрёш тоже был ему знаком по Будапешту, причем гораздо ближе, чем Миклош.
Презирал он его еще сильнее. Бори отлично знал, что за глаза все его пренебрежительно называют Хари Яношем, то есть вруном. Денеша Бори не особенно смущало, что нельзя верить ни одному слову Вёрёша. Хуже было то, что Вёрёш проявил себя безжалостным не только по отношению к коммунистам. Он и с господами офицерами обращался крайне немилосердно и даже жестоко: в случае недостачи какого-нибудь ящика консервов или нескольких сот солдатских ботинок немедленно назначал расследование и почти всегда сворачивал шею повинному в хищении казенного имущества. Заточал в тюрьму офицеров, господ. Так настоящий дворянин никогда не поступает.
58
Секеи (или секлеры) — обособленная группа венгров, живущая в Трансильванских Альпах (Румыния) и говорящая на особом, секейском, диалекте венгерского языка.
Следовательно, и Вёрёш тоже не истинный барин, а лишь разыгрывает из себя такового. Делает он это, правда, хорошо, вводя в заблуждение многих. По этой самой причине Бори смертельно ненавидел Вёрёша и считал его беспринципным негодяем, что в служебных делах никогда ему, разумеется, не мешало с подчеркнутой готовностью предлагать начальнику генерального штаба свои услуги. О моральном облике Вёрёша Бори судил бы куда более снисходительно, если бы тот не был таким гордецом и открыто не презирал чиновников личной канцелярии Хорти, в том числе и его, Бори. Но информацию обо всем, что происходило и готовилось в королевском дворце, начальник генерального штаба получал непосредственно от ее высочества госпожи регентши и потому в людях вроде Бори не нуждался. А тех, кто ему не был нужен, Вёрёш откровенно презирал.