Обручение на чертовом мосту

Арсеньева Елена

– …Ты был, барин, вечор у наших господ? Какова показалась тебе барышня?

– Да я ее не заметил.

– Жаль.

– А почему же?

– А потому, что я хотела бы спросить у тебя, правда ли говорят, будто бы я на барышню похожа?

– Какой вздор! Она перед тобой урод уродом.

– Ах, барин, грех тебе это говорить; барышня наша такая беленькая, такая щеголиха! Куда мне с нею равняться!..

– …Намерен я тебя женить.

– На ком это, батюшка?

– На Лизавете Григорьевне Муромской; невеста хоть

куда; не правда ли?

– Батюшка, я о женитьбе еще не думаю.

– Ты не думаешь, так я за тебя думал и передумал.

– Воля ваша, Лиза Муромская мне вовсе не нравится.

– После понравится. Стерпится, слюбится.

– Я не чувствую себя способным сделать ее счастие.

– Не твое горе – ее счастие. Что? Так-то ты почитаешь волю родительскую? Добро!

– Как вам угодно, я не хочу жениться и не женюсь.

– Ты женишься, или я тебя прокляну, а имение, как Бог свят, продам и промотаю, и тебе полушки не оставлю. Даю тебе три дня на размышление, а покамест не смей на глаза мне показаться!..

– …Дома ли Григорий Иванович?

– Никак нет, Григорий Иванович с утра изволил выехать.

– Как досадно! Дома ли по крайней мере Лизавета Григорьевна?

– Дома-с…

– …Акулина, Акулина!..

– Mais laissez-moi donc, monsieur; mais ^etes-vous fou?! [25]

– Акулина! Друг мой, Акулина!..

…Занавес закрылся. Послышались громкие аплодисменты.

Ирена недоверчиво улыбнулась. Неужели все позади? Неужели отыграли спектакль? Неужели зрителям понравилось? И ее игра понравилась? Она не помнила ни единой своей реплики, ни единого жеста. Она не помнила, как истек этот бесконечный, мучительный час.

25

Оставьте меня, вы с ума сошли?! (франц.)

– Господа, господа! – радостно закричала Жюстина Пьеровна и тут же прихлопнула рот ладонью, вспомнив, что обращается не к настоящим актерам, а всего лишь к горстке крепостных: – Ах, скорей, скорей, выходите кланяться на аплодисменты!

Занавес распахнулся. Поклоны не были отрепетированы! Лакеи, исполнявшие роли Муромского и Берестова, пали на колени и били лбами в пол, как привыкли с детства. Жюстина Пьеровна конфузливо оглядывалась на них и ныряла в одном реверансе за другим. Матреша и Емеля растерянно кивали – не вполне ловко, пытаясь прибиться друг к другу для бодрости. Ирена вообще не кланялась – стояла столбом, глядя на Берсенева, который шептал что-то на ухо Людмиле Григорьевне. А та заливалась-хохотала, тоже не глядя на сцену…

Занавес закрылся, и Жюстина Пьеровна едва успела отдернуть Ирену, чтобы тяжелые полотнища не задели ее.

Слышно было, как в зале задвигались стулья, раздались шаги, смех. Зрители расходились.

– Пойдем, что ль, переодеваться? – Матреша потянула Ирену за рукав. – Не плачь, ну ты что?!

– А разве я плачу? – Ирена провела рукой по щеке. Пальцы стали мокрыми…

Взгляд Матреши,

смотревшей на нее сочувственно, вдруг скользнул в сторону – и лицо ее вытянулось.

Она переломилась в поясе, так что длинная рыжая коса достала до самого пола. Ирену пробрала дрожь… Кому поклонилась Матреша? Кто там стоит, сзади? Это он? Он пришел?!

Сердце затрепетало. Было страшно оглянуться…

– Поди-ка, Матрешка, – раздался гнусавый голос Адольфа Иваныча. – А ты, Арина, стой, слушай, что скажу.

Матрешу словно ветром сдуло.

Ирена обернулась и холодно посмотрела в лицо управляющего. Ну, вот и пришло время расплачиваться за побег. Что сделает с ней немец? В рогатки закует? В холодную сошлет – пороть? На выселки отправит?

А не все ли равно!

– Так вот ты какая актрисочка, оказывается! – покачал головой Адольф Иваныч. – Тебе не на сцене место, а в тюрьме! В каторге!

– В каторге, истинно! – поддакнул топтавшийся тут же Булыга.

– Это еще почему? – равнодушно спросила Ирена.

– Да потому, что госпожа Макридина тебя в убийстве обвиняет.

При одном упоминании о Макридиной ревность так и всплеснулась в душе!

– Что?! – ахнула Ирена. – Что за бред?!

Хлесь! Пощечина обожгла щеку, потом другую. От боли заломило виски. Ирена покачнулась, прижав ладони к щекам.

– Так ее! – возрадовался Булыга. – Так ее, Адольф Иваныч, отец родной!

– Молчи, девка! – прошипел Адольф Иваныч. – Язык придержи. Когда о благородной даме говоришь. Много воли взяла! Все, кончилась твоя воля! Ты убила макридинского человека на Чертовом мосту. На каторгу пойдешь, готовься!

Ирена так и застыла. То чудище, которое набросилось на нее в болоте… Ну да, она же сама рассказала о нем Макридиной, а та догадалась, что это ее беглый рекрут. Но Ирена и словом не обмолвилась о том, что беглец был убит. Наверное, в болоте нашли мертвое тело. Но ведь на нем раны, оставленные пулями… пулями из пистолета Берсенева! Беглеца убил Берсенев! Откуда у Ирены мог взяться пистолет? Неужели никто не задумался об этом?

Надо сказать!

Нельзя. Невозможно выдать истинного убийцу.

Ирена в отчаянии смотрела на Адольфа Иваныча…

– Чего пялишься? – ухмыльнулся тот. – Страшно стало? Конечно, страшно… Надо бы тебя сразу связать, на поганую телегу швырнуть да в город, в полицию отвезти. Но не будет этого. Позор на Лаврентьево навлекать не будем. Пускай сама Макридина с тобой разбирается, сама тебя наказывает.

Ирена только головой качнула – говорить не могла.

– Да-да. Вот купчая! – Адольф Иваныч помахал какой-то бумагой. – Отныне ты, девка Аринка Игнатьева, принадлежишь помещице Макридиной.

– Кто… – с трудом выдавила Ирена. – Кто бумагу подписал?!

– А тебе что? – Адольф Иваныч надменно воздел брови. – Тебе не все ли равно? Подписал тот, кто в жизни и смерти твоей властен!

«Он… значит, он… Берсенев! Он мог вступиться за меня, мог бы признаться, что сам убил того рекрута. Ему бы и слова никто не посмел сказать. Ну по крайности заплатил бы Макридиной отступного. Нет… он предпочел меня ей на муки предать! Он хотел от меня избавиться. Мало было, что я ему себя отдала… надо было и жизнь мою отнять!»