Обрученная с розой

Вилар Симона

Анна вспомнила, что аббат Евстафий не мог отвести горящих глаз от висевшего на груди сэра Филипа золотого ковчежца. При слабом свете одинокой свечи по замысловатому плетению его цепи перебегали блики, а от самого ковчежца, который был не больше обычной ладанки, исходило алмазное сияние. Странно было видеть такое великолепие на помятом доспехами кожаном жилете рыцаря. Но, возможно, аббата более привлекало бесценное содержимое ковчежца – крохотная частица Креста Господня.

– Вам не боязно, сын мой, возить с собой столь бесценное сокровище? Королевство раздроблено, ваш путь опасен. А сия реликвия…

У него не хватило слов, и он вновь взглянул, как ковчежец трется о грубую кожу.

– Вы

бы оставили ее в нашем аббатстве на хранение, и наша братия всякий раз поминала бы вас в своих молитвах.

Филип усмехнулся уголками губ.

– А не кажется ли вам, преподобный отец, что эта реликвия и хранит нас в пути?

Аббат не нашелся, что ответить, а Анна подумала тогда, что будь у Филипа Майсгрейва, коль уж он подлинно посланец короля Эдуарда, хоть какая-нибудь грамота, свидетельствующая о его миссии, то она охраняла бы их куда надежнее.

За окном вразнобой орали петухи, и Анна услышала, как в келье за стеной встал Майсгрейв и, кликнув Фрэнка, начал облачаться в дорогу. Полежав еще немного, она тоже поднялась и, продернув крючки в кольца, затянула шнуровку на рубахе. Затем сладко, до хруста в суставах, потянулась. После вчерашнего сытного ужина, после того, как ей удалось наконец вымыться и спокойно провести ночь, она чувствовала себя бодрой и способной выдержать любую скачку.

Дверь скрипнула, и Анна рухнула в постель, накрывшись одеялом. На пороге возник Майсгрейв. Он был уже в доспехах.

– Ты проснулся? – сухо осведомился рыцарь. – Поторапливайся, мы выступаем сейчас же.

На востоке багровела полоса зари. Монах-конюх уже вывел лошадей во двор. Из широких дверей повалили ратники – они на ходу застегивали поножи, затягивали пояса, нахлобучивали шлемы. Последним появился Майсгрейв. Рядом с ним семенил отец Евстафий.

Анна уже сидела в седле, успокаивая горячую лошадь, и слышала их разговор. Филип просил преподобного отца помочь им переправиться через Трент вблизи аббатства, но настоятель, указывая на широко разлившуюся реку, твердил, что это займет слишком много времени, а он опасается, что с минуты на минуту сюда могут заявиться люди шерифа. Он советовал Майсгрейву спуститься вниз по реке, заметив, что если отряд последует его совету, то уже к вечеру окажется в Линкольне, где переправа прекрасно налажена тамошним епископом.

Филип невесело покачал головой.

– Я рассчитывал еще вчера попасть в Линкольн. Но судьбе было угодно, чтобы мы, сделав крюк, оказались в Ноттингемшире. Выходит, мы потеряли день.

– Не отчаивайтесь, сын мой. Пути Господни неисповедимы, и, кто знает, может быть, если вам поможет Святой Николай, покровитель всех путешествующих, вы наверстаете упущенное время. Но поторопитесь, сын мой. И да хранит вас Бог.

Новый день только занимался, а небольшой отряд уже преодолел немало миль вдоль реки. Дорога была чудовищно плохой. Вернее, ее не было вообще, а берега были затоплены разливом. Ивы стояли по пояс в воде, порой на ее глади виднелись кровли хижин. Лошади вязли, преодолевая сплошные заросли камыша. Часто приходилось двигаться в объезд, петляя в чащобах.

Путь оказался на редкость утомителен, однако светило солнце, дул теплый ветер, и у всадников было приподнятое настроение. Они болтали, обменивались шутками, пересмеивались.

У Анны тоже было легко на душе, хотя ветка кустарника больно оцарапала ей щеку, а когда они вброд переходили через разлившийся ручей, она набрала полный сапог воды. Она уже стала понемногу свыкаться с этой бесконечной скачкой, но главное – рядом все время был Майсгрейв, они разговаривали, и рыцарь порой вынужден был из-за плохой дороги ехать так близко, что колени их соприкасались. Анну всякий раз даже в дрожь бросало, она замирала, боясь

взглянуть на Филипа, но Майсгрейв, раздосадованный тем, что они теряют столько времени на блуждание по лесу, ничего не замечал. Лишь однажды, оглянувшись, он небрежно спросил:

– Чему ты все время улыбаешься?

Анна вспыхнула до корней волос, но все же ответила:

– Мне нравится быть с вами, сэр Филип.

Но к этому времени Кумир потерял подкову и захромал, а путь им преградила новая заводь, и рыцарь, казалось, пропустил ее слова мимо ушей. Зато их услышал следовавший за Анной Бен Симмел. Обгоняя их на подъеме, он лишь мельком покосился в ее сторону и чему-то усмехнулся в бороду. У Анны упало сердце. Она не могла объяснить себе поведения этого ратника, но чувствовала, что старый солдат иначе, чем все остальные, относится к ней. Этот испытующий взгляд, эта трогательная забота о ней… Всякие мелочи всплыли в памяти: вот он придержал ей стремя, когда она садилась в седло, а вчера вечером приказал монаху-прислужнику согреть мастеру Алану воду для мытья. Да и главное – разве не он отвел ее в безопасное место во время кровавой схватки у придорожного креста? В чем же дело? Анна была уверена, что ничем себя не выдала, – об этом свидетельствовала та бесцеремонность, с какой вели себя с ней прочие ратники. Они и нужду справляли при ней, не давая себе труда отойти в сторону, а следовательно, не сомневались в том, что она – парень. Но этот Бен… И Анна решила при первом же удобном случае поговорить с ним.

Между тем всадники продолжали двигаться по дикой пустынной местности. Изобилие дичи свидетельствовало о безлюдности этих мест: то совсем рядом из камыша с шумом взлетали стаи диких уток, то у самых копыт коней мелькал юркий горностай, то из чащи показывался ветвисторогий красавец олень. Несколько раз им попадались заброшенные лачуги или одни обгорелые печные трубы. Как-то раз, заслышав скрип уключин, они поспешили к берегу, но лодочник, едва завидев вооруженных всадников на берегу, тотчас скрылся в камышах противоположного берега, хотя ему и сулили награду, если он переправит отряд через реку.

Причина такого поведения скоро выяснилась.

Когда отряд, миновав очередную чащобу, приблизился к небольшой заводи, образованной разливом реки, ратники увидели нескольких рыбаков в одежде из грубого холста и потертой кожи, которые, разувшись и зайдя в воду, тащили сеть. Заметив всадников, рыбаки побросали снасти и, выскочив на берег, расхватали лежавшие под рукой дубинки. Они не сразу поверили, что им не причинят зла, и лишь когда Филип дал слово рыцаря, несколько успокоились.

Из разговора стало ясно, что в этих краях между сторонниками Алой и Белой Роз по-прежнему идет усобица, от которой простому люду совсем житья не стало. Так что крестьяне, побросав дворы, ушли в этот лес. Здесь можно было перебиться до тех пор, пока не явятся люди кого-либо из враждующих лордов, а тогда начинается настоящий разбой: каждый из господ стремится взять с них дань в свою пользу, их воины пристают к женщинам, мужчин в лучшем случае избивают, а в худшем могут и вздернуть на пороге собственного дома. Неудивительно, что крестьяне все дальше уходят в леса и живут в постоянном страхе.

Толкуя об этом, рыбаки, однако, держались настороженно и не сразу согласились указать дорогу на Линкольн. Когда же Майсгрейв бросил им несколько монет, двое вызвались проводить их, и воины гуськом потянулись за ними.

Узкая тропинка скоро углубилась в гущу леса, пересекла несколько залитых водой низин с топкими берегами. Передвигаться здесь было довольно опасно, но проводники по каким-то им одним ведомым приметам находили дорогу. Кони испуганно ржали, погружаясь по грудь в воду, оступаясь на скользком мшистом дне.