Обручённая
Шрифт:
— Да придержи ты язык, сорока! — крикнул монах. А фламандец тут же добавил:
— Берегись покаянной скамьи, госпожа Бесстыдница! — и взялся проводить молодого посланца.
— Прошу позаботиться о моем славном коне, — сказал тот, передавая поводья одному из слуг. Это освободило его от части женской свиты, которая принялась хвалить и ласкать коня с тем же восторгом, с каким хвалила всадника; а иные были даже готовы целовать стремена и сбрую.
Только кумушку Джиллиан было не так легко отвлечь, как некоторых ее спутниц; пока фламандец мог ее слышать, она повторяла слова «покаянная скамья», а потом дала себе
— Почему же покаянная скамья, сэр Уилкин-Палкин? На английский роток не накинуть фламандский платок! Не таковская я! Почему покаянная скамья? Потому только, что моя молодая госпожа — красавица, а молодой рыцарь тоже хоть куда, пусть борода еще не выросла? Что, у нас глаз нету? Или языка?
— Насчет твоего языка никто не сомневается, кумушка Джиллиан, — промолвила кормилица Эвелины, стоявшая тут же. — Только сейчас тебе бы лучше его придержать.
— А это почему, госпожа Жеманница? — спросила неукротимая Джиллиан. — Пусть ты и укачивала нашу госпожу пятнадцать лет назад, зазнаваться все же нечего. Уж потерь, кошка до сливок всегда доберется, хотя бы ту кошку вырастила сама аббатиса.
— Домой, жена, домой! — прикрикнул на нее муж, старый егерь, не стерпев выходок чересчур бойкой супруги. — Домой! Не то ты у меня отведаешь ремня. И священник, и Уилкин Флэммок, все дивятся твоему бесстыдству.
— Да ну? — сказала Джиллиан. — Так, может быть, чтобы на меня дивиться, хватит и двух дурней, и нечего тебе соваться третьему!
Теперь все засмеялись уже над егерем, и тот поспешил увести жену, не пытаясь продолжать словесную перестрелку, в которой она так явно одерживала верх.
Люди переменчивы, в особенности простонародье; и эта комическая сценка развеселила тех, чье положение еще так недавно было не только опасным, но и казалось безнадежным.
Глава X
В открытом гробу его принесли Шестеро верных слуг. Плыл над ним погребальный звон, И слышался плач вокруг.
Пока во дворе замка происходили все эти события, Дамиан де Лэси получил просимую аудиенцию у Эвелины Беренжер. Она приняла его в большом зале своего замка, сидя на особом возвышении, под балдахином; возле нее находилась Роза и несколько служанок, из которых только первой разрешалось сидеть в присутствии госпожи на низенькой скамеечке — столь строго соблюдали знатные норманнские девицы положенный этикет.
Юношу ввели в зал священник и Флэммок. Духовное звание первого из них и доверие, каким облек второго покойный отец Эвелины, давали им право присутствовать при этой встрече. Сделав шаг навстречу красивому молодому посланцу, Эвелина покраснела; смущение ее оказалось, как видно, заразительным, ибо Дамиан, целуя протянутую ему руку, также обнаружил некоторое замешательство. Эвелине подобало заговорить первой.
— Мы приветствуем и благодарим, — произнесла она, — посланца, принесшего нам весть о том, что опасность миновала. Если не ошибаемся, перед нами благородный Дамиан де Лэси?
— Перед вами покорнейший из ваших слуг, — ответил Дамиан, не без труда попадая в высокий куртуазный тон, какого требовала возложенная на него миссия, — и прибыл я от имени моего благородного дяди Хьюго де Лэси, коннетабля Честерского.
—
— Мой благородный родич, — ответил Дамиан, — стал воином Господа Бога и дал обет не входить ни под одну кровлю, пока он не отбыл в Святую Землю. Но он поручил мне поздравить вас с поражением дикарей, ваших врагов, и посылает вот эти доказательства того, что друг благородного отца вашего не оставил его гибель неотомщенной.
Говоря так, Дамиан положил перед Эвелиной золотые браслеты, диадему и эудорхауг, или цепочку из золотых звеньев, которые валлийский князь носил как знаки своего княжеского достоинства.
— Значит, Гуенуин пал, — промолвила Эвелина с чувством удовлетворения, однако невольно содрогнувшись при виде обрызганных кровью трофеев. — Убийцу моего отца постигла смерть!
— Мой родич пронзил его копьем, когда тот еще пытался собрать вокруг себя своих разбегавшихся воинов. Копье вошло в тело более чем на фут, и тем не менее смертельно раненный из последних сил пытался нанести ответный удар своей булавой.
— Небеса справедливы, — продолжила Эвелина. — Да простятся злодею все грехи за его ужасную смерть. Но я хочу спросить вас, рыцарь… Останки моего отца?.. — Договорить у нее не хватило сил.
— Через час они будут доставлены сюда, благородная госпожа, — ответил рыцарь с сочувствием, какое не могло не вызывать горе столь юной и прекрасной сироты. — Когда я отправлялся к вам, его уже готовились унести с поля битвы, где мы нашли его среди множества вражеских трупов. Вот какой памятник воздвиг ему собственный его меч. Обет, данный моим родственником, не позволяет ему перейти ваш подъемный мост; но с вашего дозволения я буду представлять его на погребальной церемонии.
— Кому же, как не благородным и отважным, — сказала Эвелина, стараясь удерживать слезы, — провожать в последний путь моего отважного и благородного отца. — Она хотела продолжать, но голос ее пресекся, и она поспешила удалиться, чтобы дать волю слезам, а также приготовить для погребения все, что позволяли обстоятельства. Дамиан поклонился ей вслед с благоговением, с каким склонился бы перед божеством. Сев на коня, он вернулся в лагерь своего дяди, который поспешно разбили на недавнем поле битвы.
Солнце стояло уже высоко, и на равнине царило оживление, равно не похожее на предрассветную тишину и на яростный шум боя, разыгравшегося вслед за нею. Весть о победе Хьюго де Лэси быстро распространилась в округе и побудила многих окрестных жителей, спасшихся бегством перед наступлением Плинлиммонского Волка, вернуться в свои разоренные жилища. Немало беспутных бродяг, которыми всегда изобилует край, подверженный превратностям частых войн, также сошлось сюда в поисках добычи или просто из любопытства. Еврей и ломбардец, готовые пренебречь опасностью, когда надеются на барыши, уже предлагали различные товары и крепкие напитки в обмен на окровавленные золотые украшения, снятые с убитых валлийцев. Иные посредничали между пленными валлийцами и воинами, взявшими их в плен; там, где можно было рассчитывать на добросовестность пленного и его достаток, посредник ручался за него и даже ссужал ему деньги для выкупа; но чаще сам покупал тех пленных, которым нечем было расплатиться с победителем.