Общий любимец публики
Шрифт:
XI.
Матов встретил гостей в передней с таким разстроенным лицом, что Вера Васильевна сразу догадалась, в чем дело. В ея тревожном взгляде он понял немой вопрос: "Ведь мне не следовало приезжать... да?" О, как дрогнуло его сердце от этой изумительной чуткости понимания, и он проговорил, стараясь овладеть собой и отвечая этим чудным глазам: -- Нет, ничего... Так, маленькая вспышка большого семейнаго счастья. Вообще, пустяки... Она с тревожной ласковостью пожала его руку и засмеялась. -- Вы умеете отвечать даже на немые вопросы, Николай Сергеич. Знаете, это даже немного страшно... Вот и поверьте народной мудрости, которая говорит, что любовь слепа. Оправив немного прическу, Вера Васильевна вошла в залу с такой непринужденностью, точно ее здесь ждало само счастье. Ольга Ивановна показалась из дверей гостиной, сделала несколько шагов и, несмотря на подталкивание Анненьки, остановилась в нерешительности. Гостья сама подошла к ней близко и решительно и поцеловала. -- Это вы, а я думала...-- бормотала хозяйка, теряясь.-- Уж вы нас извините на простоте, Вера Васильевна. Вот и выйти-то к гостям не умею по-настоящему. -- Ну, вот какие пустяки,-- засмеялась гостья, снимая перчатку и улыбаясь Анненьке.-- Я ведь тоже простая и не понимаю, почему вы подчеркиваете свое неуменье. Какой у вас миленький домик, Ольга Ивановна? Войвод разговаривал с Бережецким и в то же время следил за женой, подавленная нервность которой начинала его тревожить. Он только один знал, что значат всплывавшая над левой бровью морщинка и эта напускная веселость. А впереди еще целый обед... Он отговаривал жену ехать на этот обед, но она, по какому-то непонятному упрямству, не согласилась. Ольга Ивановна тоже нервничала. Одна надежда оставалась на Анненку, которая, кажется, все уже понимает и постарается предупредить возможность столкновения. Каково было удивление Войвода, когда он услышал такия слова Анненьки, сказанныя довольно громко: -- Вера Васильевна, а мы, то-есть я и Ольга Ивановна, составляем против вас заговор... -- Да? -- Только это величайший секрет: у Ольги Ивановны вы отбиваете мужа, а у меня жениха. Посмотрите, как ест вас глазами Щепетильников!.. Эта выходка вдруг разсмешила Ольгу Ивановну. -- Ах, Анненька, и скажет только...-- смеялась она.-- Вот этим-то смешком можно вот какую правду отрубить. -- Хорошо вам смеяться,-- продолжала Анненька в том же тоне:-- вы получили в жизни свое... да... -- Ох, все получила, голубушка!.. -- А я-то должна терять не чужое и не свое... -- Ну, этого добра на твой век хватит... -- Посадила бы я вас в свою кожу, Ольга Ивановна, да дала бы вам в придачу моего милаго папашу, который глаз с меня не спускает. У меня уже три жениха было, а он каждый раз все и разстроит... -- И то сказать, обидно. Сама была в девушках и могу вполне понимать... Только уж очень ты все это смешно говоришь, Анненька. Родитель-то у тебя в роде судороги... Уж ты извини меня: что на уме, то и на языке. -- Какая у нас отличная обстановка, Ольга Ивановпа,-- говорила Вера Васильевна, прерывая этот откровенный разговор. -- Так себе, Вера Васильевна, середка на половине. Ведь это другие так-то живут, что сегодня здесь, а завтра и невесть где, а мы-то с Николай Сергеичем век вековать собрались. Вон за мебель в гостиной девятьсот рублей заплачено, отделка столовой тысячи в полторы вехала,-- все мои приданыя денежки плакали. -- Почему же плакали?-- не понимала Вера Васильевна. -- Да уж так... Ведь это прежние люди так-то жили, что поженятся и до гробовой доски вместе, а по нынешним временам только и слышишь, что то она, то он сбежали. Мода уж такая. Ну, и я так-то смотрю. Недаром старая пословица молвится: не загадывай вперед, как Бог приведет. Мужчины разместились в кабинете, за исключением Бережецкаго, который остался в гостиной и старался занимать дам. Щепетильников опять оставался в тени и опять злился, придумывая про себя самые остроумные диалоги, находчивые ответы и уничтожающие сарказмы. А дамы болтали с Бережецким, не желая ничего замечать. Анненька успела шепнуть Матову, когда он проходил в столовую: -- Ник, берегитесь... Ольга сегодня не в своей тарелке. -- А если и я желаю, может-быть, тоже вылезть из своей тарелки? Впрочем, вы -- милая барышня, и я вас очень люблю... -- Благодарю за милостивое внимание... Я совершенно счастлива. В столовой хлопотала Парасковья Асафовна, ревниво оберегавшая свое добро. Свой человек, одетый для торжественнаго случая во фрак, еще ничего, а вот двое других шалыганов, которых Николай Сергеич пригласил из клуба,-- те изводили старушку каждым движением. Ну что стоит такому прохожему человеку стащить серебряную ложку? Анненька поспела и тут. -- Ну, как дела, старушка? -- Ох, и не говори. Головушка кругом. Покойничек-муж терпеть ненавидел, ежели что зря. А тут где углядишь: их-то трое, вон какие лбы, а я-то одна. Чтобы отвлечь скорбное внимание старушки от больного пункта, Анненька с женской ловкостью перевела разговор. -- Бабушка, у тебя платье новое? Какая веселенькая материя! -- Материя-то веселенькая, а я-то старая. Николай Сергеич подарил, когда еще женихом был. Улещал он меня тогда, чтобы я не разстроила дела. Вот какой хитрый мужчника! -- А ты его любишь, бабушка? -- А как его не любить-то? Навяжется такой человек, как приворотная гривенка... Анненька без всякой побудительной причины обняла старушку и принялась целовать. -- Ох, задушишь, мать!-- напрасно отбивалась от нея Парасковья Асафовна.-- Замуж тебя пора, Аннушка. Вон как кровь-то в тебе играет. А у меня и женишок есть для тебя на примете... -- На люблю я твоего жениха, бабушка. Вихластый какой-то да противный... -- Ну, мать, всем деревни не выберешь, а будешь хаять женихов, так и в девках досыта насидишься... -- Бабушка, у меня такой секрет есть, что не насижусь... -- У всех у вас, девушек, один секрет-то... Ужин предполагался очень небольшой, но к десяти часам неожиданно приехал Самгин, конечно, в сопровождении всей своей свиты. Парасковья Асафовна пришла в отчаянье, села на стул и готова была расплакаться. -- Ох, погубитель, погубитель...-- стонала она, хватаясь за голову.-- Это он на огонек приехал. Такая уж повадка проклятая: увидит огонек в окне и ввалится со всей ордой. Ну, приехал бы один, честь-честию, а тут орда целая... Хуже всякой солдатчины! -- Ничего, бабушка, управимся,-- успокаивала ее Анненька, принимаясь на работу.-- Всего-то только раздвинуть стол, прибавить шесть приборов... Главное, чтобы вина как можно больше. -- Знаю, знаю... Прорву этого винища они вылакают, а Самгин-то все шампанское пьет. По особому затишью, которое наступило в зале после первых шумных приветствий, Анненька поняла, что там случилось что-то необыкновенное. "Уж не приехал ли сам Лихонин?" -- мелькнуло у нея в голове,-- его ждали с часу на час. Она волновалась по сочувствию к другим. Ведь этот Лихонин -- "страшный миллионер", как говорил Гущин. Предположение Анненьки сбылось. Лихонин стоял в зале и что-то говорил с Матовым, улыбаясь и показывая свои гнилые зубы. Это был почти молодой человек, худенький, сгорбленный, тонконогий, с сморщенным улыбающимся лицом и близорукими, безцветными глазами. Он носил большие рыжие усы и окладистую бороду;
XII.
Ужин вышел гораздо оживленнее, чем можно было ожидать. Присутствие Лихонина все-таки до известной степени вносило некоторую неловкость, и все поневоле делались неестественными, за исключением Матова и Войвода. Лихонин снисходительно скучал, ничего не ел и пил содовую воду, подкрашенную красным вином. Все его внимание сосредоточивалось на "друге", и магнат несколько раз повторил: -- Мне кажется, что ты сегодня не совсем здоров, Андрей? Вообще, ты мне не нравишься... "Друг" едва удостаивал своего принципала каким-то коротким ответом сквозь зубы и ел за двоих, за что Ольга Ивановна готова была его расцеловать. Вот это настоящий гость, который не срамит хозяйку. Тоже вот и Чагин хорошо ест, а пьет даже лишнее. -- Вот бы моего третьяго пункта стравить с лихонинским Андрюшкой?-- шептал Самгин не слушавшему его Войводу.-- Два сапога пара... Мой-то почище будет: вон как водку хлещет. Ужо накажу ему вызвать Андрюшку на дуэль... Он у меня на это дело мастер... -- Не делай этого...-- советовал Войвод.-- В чужом доме как-то неудобно... -- Не-у-доб-но?-- удивился Самгин.-- А ежели я желаю удивить почтеннейшую публику? И даже очень просто... -- Вы забываете, что здесь дамы... -- Ну, оне извинят старика. В середине ужина Парасковья Асафовна подошла к Ольге Ивановне и встревоженно шепнула: -- Змей-то наш... -- Здесь?!-- вспылила Ольга Ивановна. -- А вон он сидит... За Чагина прячется. Я его давеча таки-выпроводила, а он через куфню забрался... Ну, не змей ли?! Гущин смотрел Ольге Ивановне прямо в глаза и даже улыбался, точно хотел сказать, что теперь из-за стола его уже нельзя выгнать и что он очень рад поужинать вместе с "страшным" сибирским миллионером. Парасковья Асафовна не утерпела и, проходя мимо, ткнула его кулаком в бок. -- Ах, это вы-с, любезнейшая сестрица?-- нимало не смутился Гущин и прибавил, обращаясь к Чагину: -- уж как я подвержен родственникам -- даже разсказать невозможно. И они жить без меня не могут, потому как я есть добрый человек... Анненька сидела рядом с Верой Васильевной и возмущалась, что Лихонин не обращает никакого внимания на дам, точно за столом сидят кошки. Впрочем, он раза два посмотрел на Веру Васильевну своими усталыми, прищуренными глазами и даже, повидимому, хотел что-то сказать, но ограничился тем, что только пожевал своими безкровными, сухими губами. Бережецкий как-то весь надулся, когда появился этот сибирский мешок с золотом, и принял обиженный вид. Сейчас он занимал дам, намеренно не замечая присутствия Лихонина и не вмешиваясь в общий застольный разговор. Он дошел до того, что даже заговорил о женском вопросе и начал доказывать, что в будущем то больное чувство, которой мы называем любовью, сменится простой дружбой и взаимным уважением. -- Вы, кажется, заглядываете в слишком уже далекое будущее,-- заметила Вера Васильевна. -- Это мое глубокое убеждение,-- настаивал Бережецкий, закручивая усы.-- Прежде всего уважение. Да... Мы насильно взвинчиваем себя и гипнотизируем собственную волю. Отчего, например, я, считающий себя нормальным и правоспособным человеком, должен сделаться безумцем? А наша любовь именно безумие и служит подкладкой целаго ряда специфических преступлений... -- Когда вы говорите, мне кажется, что я еду по железной дороге,-- шутила Вера Васильевна.-- Так все просто, удобно и приспособлено... -- Прибавьте: и клонить ко сну,-- вмешался Матов, подходя к разговаривавшим. -- Ник страдает манией остроумия,-- с достоинством обяснил Бережецкий.-- Это неизлечимая форма утраченнаго мозгового равновесия... -- А вы большие друзья?-- спросила Вера Васильевна.-- Я могу только позавидовать... Женщинам это чувство недоступно. Мы неспособны переносить чужое превосходство... -- Вы клевещете на себя, Вера Васильевна,-- сказал Бережецкий. Ольга Ивановна все время следила за мужем и, когда он подошел к Вере Васильевне, не вытерпела и вызвала его в гостиную, где и произошел семейный разговор. -- Ты бы хоть при чужих-то людях постыдился меня срамить!-- накинулась Ольга Ивановна, задыхаясь от волнения.-- Назвал гостей полон дом, я из кожи лезу, чтобы угодить всем, а он ухаживает за этой мерзавкой... -- Ольга, не смей так говорить! -- А вот и смею... Я у себя, в собственном доме, и могу всех твоих гостей выгнать сейчас же на улицу. Так и знай... Только подойди к этой мерзавке. У ней стыда-то ни капельки нет... Вон как она на Бережецкаго глаза безстыжие выворачивает. Холостому это, может, и на руку, а ты женатый... -- Хорошо, хорошо... Мы поговорим об этом потом, когда гости уйдут. Вернувшись в столовую, Матов ответил на немой вопрос Веры Васильевны: -- Ольга Ивановна по секрету доказывала мне, что я плохой хозяин, и доказывала очень трогательно. Бережецкий брезгливо пожал плечами. Он "не переваривал" Ольги Ивановны, которая возмущала его своим неуменьем держать себя. Для Бережецкаго все заключалось именно в приличиях, а Ольга Ивановна нет-нет и скажет что-нибудь такое, что покоробит воспитаннаго в строгих приличиях человека. К концу ужина начались шумные разговоры. Самгин хохотал, как дикарь, запрокидывая голову. Около него сидел Щепетильников и разсказывал анекдоты. -- Ах, ты, кошка тебя залягай!-- повторял неистовый старик.-- Этак ты и уморишь меня, ежовая голова. У Щепетильникова была заведена особая книжечка, в которой он аккуратно записывал каждый новый анекдот. Отправляясь куда-нибудь в гости, он перечитывал свою запись и выбирал подходящие к случаю анекдоты, начинавшиеся стереотипной фразой: "А вот какой случай вышел, господа...". Бармин все время за ужином молчал, вопросительно поглядывая на Войвода. Но получался один ответ: "Нужно подождать". Чего же было еще ждать? Лихонин возьмет и уедет -- вот и дождешься. Если бы еще он пил,-- тогда другое дело. Потом Бармин сердился на Веру Васильевну, которая решительно не умела заинтриговать сибирскаго магната. А еще красивая женщина... Единственная надежда оставалась на кофе и ликеры, потому что Лихонин чувствовал к ним слабость, хотя вино делало его еще более зеленым и безжизненным. На беду, к Лихонину точно прилип доктор Окунев и одолевал его какими-то медицинскими разговорами самаго мрачнаго свойства,-- о модной неврастении, прогрессивном параличе, о разных типах душевнаго разстройства. -- Да?-- устало спрашивал Лихонин.-- Это очень интересно... И в конце концов ваши пациенты умирают, доктор? -- Не всегда, но бывают случаи. Впрочем, доктор неожиданно всех выручил, когда заявил, что он игрок но натуре и что он только воздерживается от крупной игры из принципа. -- Это очень интересно...-- засмеялся Лихонин.-- Произведемте опыт. А что касается принципа, то ведь это вещь слишком условная. Хотите, доктор, я буду играть на ваше счастье? Это смутило почтеннаго эскулапа, вызвав общий смех. -- Со мной так мало денег...-- смущенно обяснял он. -- Ничего, мы поверим вам на слово!-- отозвалось несколько голосом, а Самгин прибавил: -- Ставлю за дохтура сотельный билет. Где наше не пропадало!.. -- Тогда, господа, лучше перейдемте в кабинет...-- предложил Матов.-- Здесь неудобно. Анненька была глубоко возмущена и открыто протестовала: -- Что же это такое: опять карты? Как вам не стыдно, господа?.. Кто же будет занимать дам? Ее уже никто не слушал, даже Бережецкий, который хотел показать Лихонину за карточным столом, какой он умный человек. "Цыгане шумною толпой По Бессарабии кочуют",-- продекламировал кто-то, когда гости сразу поднялись со своих мест.
XIII.
Доктор порядочно струсил, когда Лихонин повел его под руку в кабинет,-- вот попался-то, как раз заставят проиграть рублей сто. И отказаться нельзя, когда сам Лихонин просит. -- Доктор, вы скажите, что играете только в штосс,-- шепнул ему Матов.-- Он играет только в преферанс. Это было неожиданное спасение, и доктор повеселел. Дамы, действительно, остались в самом неловком положении, лишившись в лице Бережецкаго последняго кавалера. -- Я, кажется, скоро начну кусаться с тоски,-- ворчала Анненька, негодуя на противных мужчин.-- Даже этот несчастный Щепетильников, и тот утянулся в кабинет... Ему-то какое горе, что другие будут играть? Впрочем, я его успела огорчить. Да... Я ему сказала, что у него борода скрипкой, и он обиделся. Ольхе Ивановне с теткой опять пришлось хлопотать по хозяйству, чтобы поставить для гостей свежую закуску и новую партию вин. Будут без конца пить и есть, как всегда на этих проклятых карточных вечерах. Да и для Лихонина можно постараться. Такие гости не часто бывают... Вера Васильевна и Анненька оставались в гостиной одне. -- Это просто кошачья скука,-- жаловалась Аыненька, забавно надувая щеки. -- Ничего, поскучаем,-- утешала Вера Васильевна.-- В жизни немного веселаго... -- Нет, мой папенька-то хорош... Ах, как я желала бы, чтобы он проигрался! Не болтай вперед, не смущай других... Из кабинета раза два выходил Войвод и вопросительно смотрел на жену. -- Я подожду...-- отвечала она с покорной улыбкой.-- Пожалуйста, позабудь о моем существовании. Мы займемся здесь с Анненькой. Потом вышел Матов, который в качестве хозяина не садился играть. Он устало опустился на стул и проговорил: -- Лихонина усадили наконец. Он, Бережецкий и Бармин, Иван Григорьич составляет резерв... Анненька, вы пошли бы в кабинет и посмотрели за папашей. Он, кажется, серьезно собирается резаться в штосс. -- Понимаю: вы меня выживаете,-- обиделась девушка, поднимаясь, чтобы уйти.-- Хорошо, я не буду вам мешать. Вера Васильевна, помните: вы должны мстить... Когда она ушла, Матов заговорил усталым голосом, не глядя на Веру Васильевну: -- Вам хотелось посмотреть, как я живу,-- вот вся моя обстановка. Сегодня, как вчера, завтра, как сегодня... Странно, что в последнее время я себя чувствую у себя дома каким-то незнакомцем. Я -- чужой в этих стенах, и я даже удивляюсь, зачем я здесь. -- Какая трогательная заботливость о собственной особе... Мне это даже нравится, то-есть вечная забота только о самом себе. Сегодня я заставила себя прийти сюда, чтобы посмотреть вас в вашей домашней обстановке, и не раскаиваюсь. Ведь из мелочей складывается вся жизнь... Я вижу вашу обстановку и, говоря откровенно, ревную вас к каждому стулу. Она принужденно засмеялась. Он смотрел на нее такими грустными глазами и молчал. -- Да, я не должна была сюда приходить,-- продолжала она немного сдавленным голосом.-- Но меня тянула неудержимая сила. Женщины любопытны, у них своя логика... Я знаю, что вы счастливы, и одно уж это делает меня несчастной... Пожалуйста, не прерывайте меня. Ведь вы любите говорить о себе, и я хочу говорить о себе. Вы говорите мне о своих чувствах, даете мне это понять всем своим поведением и не хотите знать только одного, именно, как мне живется. Мужчины об этом меньше всего думают... Например, сейчас: я на своем посту и дежурю, как дежурят все жены игроков. Может-быть, Лихонин осчастливит меня своим вниманием... Вы довольны? -- Молчите, молчите... Ради Бога, молчите!.. Она поднялась и прибавила уже задыхающимся шопотом: -- Знаете, недавно я говорила вам, что люблю вас... Нет, я не лгала, как сейчас не солгу, если скажу, что ненавижу вас. О, какое это ужасное чувство!.. Мне иногда делается даже страшно за самоё себя. Какия дикия мысли являются в голове. Да, я пришла сюда и принесла с собой весь свой душевный ад. Довольны вы? -- Вера Васильевна... Он поднялся и докончил: -- Вы правы... да. Мы так легко смотрим на некоторыя отношения, на жизнь, на человеческую душу... да, вы правы. И ваша правота убивает меня. Эти обяснения были прерваны появившейся в дверях Ольгой Ивановной, которая, утирая пот с лица, проговорила: -- Ох, уморилась... Смертынька... Чтой-то, Николай Сергеич, я из сил выбилась, а ты тут за чужой женой обихаживаешь! Какая это модель? -- Вера Васильевна сидела одна, Ольга, и я, как хозяин, должен занимать ее,-- оправдывался Матов. -- Хорош хозяин... Вера Васильевна не маленькая и сама себя могла бы занять. Вы уж меня извините, Вера Васильевна, я попросту, все начистоту говорю. -- Николай Сергеич, вы можете нас оставить,-- спокойно и решительно проговорила Вера Васильевна.-- Нам необходимо обясниться с Ольгой Ивановной начистоту, как она говорит. Матов пожал плечами, посмотрел на возбужденное лицо жены и пошел в кабинет, откуда доносился жирный хохот Самгина. Ольга Ивановна присела на диван и обмахивала лицо расшитым платочком. -- Ольга Ивановна, мне кажется, что между нами установились какия-то неловкия, натянутыя отношения,-- заговорила первой Вера Васильевна, спокойная и уверенная в себе. -- Какия у нас отношения, Вера Васильевна?-- довольно грубо ответила Ольга Ивановна.-- Ежели говорить правду, так нам и разговаривать-то не о чем... Вы -- образованная, красивая, а я купеческая дочь, помелом писаная. Вот и весь разговор. Дело даже самое простое, и строить из себя дуру я не желаю. Вся тут, какая есть. -- Послушайте, Ольга Ивановна, не будем играть словами... Какая вы простая женщина? Вот я у вас в гостях. Может-быть, этого не следовало делать, но это еще не дает вам права оскорблять меня на каждом шагу, как сейчас. Так простые люди не делают, да я и не заслужила, чтобы так относиться ко мне. Вы только представьте себе, что я гораздо лучше, чем вы думаете, и допустите мысль, что вы можете ошибаться... -- Конь о четырех ногах, а спотыкается... Мало ли какое слово молвится: слово не воробей,-- вылетело и не поймаешь. Вера Васильевна видимо волновалась и сдерживала себя. Лицо у нея сделалось такое бледное, а глаза казались больше и темнее. Ольга Ивановна смотрела на нее и любовалась. "Уродится же этакая хорошенькая бабочка,-- думала она про себя.-- Уж именно всем взяла... А говорит-то как, пожалуй, и моего Николая Сергеича за пояс заткнет. Меня-то, дуру, вот как заговорить... Кругом пальца обернет". Ольга Ивановна больше всего на свете боялась именно своей предателеской доброты. Давеча вон дядюшку Артемия Асафыча готова была пополам перекусить, а теперь как будто и жаль стараго плута. Вот и эту заблудящую дворяночку как раз пожалеешь, хоть она и вредная. Ах, хороша бабочка, особенно, ежели бы ее по купечеству пустить, а то измотается со своими тоже игрочонками! Ольге Ивановне сделалось даже неловко, когда Вера Васильевна затянула паузу, собираясь с духом, и посмотрела на нее такими хорошими глазами, точно вот читала ее, как читают книгу. -- Знаете, о чем мы сейчас говорили с вашим мужем?-- продолжала Вера Васильевна, набирая воздух всей грудью.-- Я просила его забыть меня... Вас это удивляет? Спросите у него. Больше: я сказала ему, что ненавижу его. Да... Не скрою, что я, когда была девушкой, очень любила его... Я тогда была такая бедная девушка, и у него тоже ничего не было... -- Ну, уж извините меня, Вера Васильевна,-- перебила ее Ольга Ивановна-:-- извините, а я не верю. И богатыя и бедныя девушки -- все одинаковы. В другой раз и забыла бы, да вот силы нашей бабьей не хватает. -- Вы правы, что все девушки одинаковы, только у богатой сто дорог, а у бедной одна, да и тут еще ее обманут... А потом она же и встретится со своим обманщиком. Сладко это ей-то? -- Доведись до меня, так я бы ему, этому самому обманщику, показала. Уж это последнее дело, когда мужчина девушек обманывает. И замуж-то выйдешь и деньги с собой в приданое принесешь, а и то иной раз вот как ожигаешься. -- Видите ли: вы обман, кажется, понимаете по-своему. До этого дело не доходило, а обман был на душе... обещала, человек... Знаете, как в церкви спрашивает священник: "не обещался ли кому?". Да... Вас удивляет, зачем я в таком случае пришла сюда?.. Искренний тон, которым все это говорилось, разстроил Ольгу Ивановну, и она, не владея больше собой, так просто заметила: -- А ведь вот этак-то вы, Вера Васильевна, пожалуй, и разговорите меня... Ей-Богу! Да садитесь рядом, красавица. Я хоть полюбуюсь вами. Этакая красота уродится... -- Вам опять становится меня жаль?-- засмеялась Вера Васильевна. -- А что вы думаете: слово в слово. Ей-Богу, даже вот как жаль. Только уж говорить-то всего не приходится. Вы думаете, я не понимаю, что вам и хотелось и не хотелось сегодня ехать сюда? А я бы, доведись до меня, ни в жисть по поехала бы. Ольга-то Ивановна скора на руку и невесть что наговорит. Вера Васильевна села рядом с ней на диван и заговорила, точно вспоминая какой-то сон: -- А вот я и приехала... да... Ведь я сколько лет думала о нем: где он, как живет, какую женщину любят? Я старалась представить себе дом, в котором он живет... обстановку... комнату, в которой он работает... тех людей, которые у него бывают в доме... -- Вот, вот. Ох, и проста же наша сестра, баба!.. Мужчине-то и горюшка мало, а баба-то думает, думает... -- Да... И когда я увидела ваш дом и обстановку, мне показалось, что я точно когда-то бывала здесь, нет -- жила. Вот я знаю это окно, мебель, лампу... Вероятно, покойник, если бы он мог вернуться в собственный дом, испытывал бы то же самое. Слово "покойник" заставило Ольгу Ивановну вскочить и замахать руками. -- Что вы, что вы, Вера Васильевна? Да разве можно такия слова выговаривать, да еще ночью? Еще что попритчится... Нет, уж вы покойников-то оставьте, голубушка. Вдруг еще во сне увижу. Страсть я боюсь покойников... -- Да ведь я про себя говорю, Ольга Ивановна!.. Есть люди, которые завидуют мне: молодая, красивая, муж любит, кругом поклонники... А между тем нет главнаго, именно постояннаго гнезда, которое вьет каждая женщина. Что может быть несчастнее такой бродячей женщины, как актриса, жена какого-нибудь артиста или человека без определенной профессии, как мой муж! Мой муж старик, но я его очень люблю, да и нельзя его по любить... Он так ухаживает за мной, предупреждает малейшее желание, переносит мои капризы... Да, и когда я встретила Николая Сергеича, устроившагося, счастливаго, у меня явилось чувство, которое меня испугало,-- я его возненавидела... Может-быть, вы мне не верите? -- Как вам сказать: и верю и не верю... Может, и ответила бы вам, да вот слов во мне настоящих никаких нет. -- Так уж вы лучше поверьте... У меня даже является желание мести,-- сделать что-нибудь неприятное... просто заставить испытать физическую боль... -- Прямо в мой характер!-- обрадовалась Ольга Ивановна, обнимая гостью.-- А я-то, глупая, приревновала вас...
XIV.
Матов сильно опасался за результаты беседы Ольги Ивановны с гостьей, и можно себе представить его удивление, когда он, выглянув из дверей кабинета, собственными глазами увидел, как Ольга Ивановна целовала Веру Васильевну. Это было так неожиданно, что он даже протер глаза, чтобы убедиться, что это не сон. Потом он незаметно скрылся, чтобы не помешать проявлению нежных женских чувств. "Вот и пойди, пойми что-нибудь",-- думал он про себя, отходя к игрокам. Бережецкий проигрывал и сердился. Он был уверен, что ему мешает Анненька, которая сидела около него и заглядывала к нему в карты. Суеверие, конечно, нелепость, но, если вам не везет и если кто-нибудь заглядывает к вам в карты,-- это может взорвать самаго хладнокровнаго человека. А тут еще заглядывала женщина, которая была, конечно, влюблена в него, как и все другия женщины. Прогнать не понимавшую ничего Анненьку, конечно, было неудобно, и Бережецкий, по логике всех огорченных людей, перенес свое недовольство на Бармина, который сегодня, точно на зло, играл как сапожник. Лихонин считался непобедимым преферансистом и с усталым видом выигрывал одну игру за другой. Ему удавались самыя нелепыя комбинации, и он точно угадывал все карты, какия были у этого осла Бармина. Бережецкий наконец вспылил. -- Вам нужно играть в чехарду, а не в преферанс!-- резко заметил он своему партнеру. Бармин побледнел и поднялся, отыскивая глазами подходящий предмет, которым можно было бы пустить прямо в физиономию Береженнаго, но на выручку поспел Матов, следивший за нервничавшим другом. -- Господа, самое лучшее, если составить новую комбинацию,-- предлагал он:-- вместо Бармина будет играть Иван Григорьич. Войвод метал штосс и делал вид, что ничего не слышит. Ему понтировали оба "друга" миллионеров, доктор и Щепетильников. Ставки считались копейками, и только Самгин, желая поддержать коммерцию, поставил на "семитку ликов" триста рублей, каковая и была убита самым вежливым образом. Следивший за игрой Гущин даже застонал от огорчения. Ведь за триста-то рублей чиновник с кокардой на фуражке служит целый год, а тут Самгин точно плюнул тремя сотельными билетами. -- Позвольте, я домечу талию за Ивана Григорьича,-- предлагал Матов. Все охотно согласились, и даже Гущин "примазал" двугривенный к "третьему пункту". Подсчитывая в уме проигрыш, Бережецкий сделал приятное открытие, что он, в течение какого-нибудь часа, спустил около шестисот рублей. Он отличался большой чувствительностью ко всяким денежным ударам, хотя и старался этого не показывать. Конечно, виноват был во всем этот идиот Бармин, и, конечно, Войвод не будет плести лаптей. Матов, откладывая карты направо и налево, совсем не заметил, как в числе понтеров очутилась Вера Васильевна. Она поставила десять рублей и выиграла. -- Вот люблю,-- хрипел Самгин.-- Удалая барыня, люблю за обычай... Позвольте примазаться... Идет четвертной билет... Игра неожиданно оживилась. Бармин повышал куши и быстро сорвал банк. Матов начал метать новую талию, не глядя на Веру Васильевну. Самгин хохотал и вытаскивал из разных карманов скомканныя кредитки. Даже Анненька увлеклась и непременно желала выиграть. Обратившись к Бармину, она с трогательной наивностью спрашивала: -- Максим Максимыч, ну что вам стоит сказать, какая карта не будет бита? Я хочу непременно сегодня выиграть... на счастье... Бармин улыбнулся и шепнул: -- Валет черв будет бит, а дама черв выиграет. -- Вы не шутите? -- Нисколько. Анненька принялась играть, и действительно дама червей выиграла три раза. Вера Васильевна, ставившая на семерку пик, начала проигрывать, что ее волновало и увлекало продолжать дальше. Бармин угадывал каким-то чутьем счастливыя карты и опять сорвал банк. -- Закладываю еще триста рублей,-- заявлял Матов.-- Вера Васильевпа, пользуйтесь случаем обыграть меня... Лихонин с улыбкой наблюдал Веру Васильевну и что-то шепнул своему другу Ожигову, который отправился к столу и начал ставить те же карты, как и Вера Васильевна. На этот раз счастье повезло Матову, и он начал отбирать проигранныя раньше деньги. Бармин забастовал. -- Нет, ты играй!-- приставал к нему Самгин.-- Это тоже не модель: два банка сорвал -- и в кусты. Вера Васильевна, валяйте в хвост и в гриву, голубушка... Ожигов, получивший от патрона сторублевую ассигнацию, проигрался очень скоро и сообщил об этом Лихонину: -- Готов, Иннокентий Егорыч... -- Ну и будет с тебя. Ты глуп, Андрей... Войвод играл молча и сосредоточенно. Ему не везло, чему он был даже рад. Бережецкий впал в уныние и продолжал игру механически, не желая больше рисковать. А Лихонину везло, как утопленнику, и он успел выиграть уже больше тысячи. Бросать игру Бережецкий не хотел из самолюбия. Войвод играл безукоризненно, и нельзя было сорвать на нем сердце, как давеча с Барминым. Лихонин играл спустя рукава и занят был, кажется, больше тем, как играет Вера Васильевна. Он только сейчас разсмотрел, что она и красива, и молода, и пикантна. Каждый проигрыш делал ее еще красивее, и он любовался ею. Благодаря своим наблюдениям Лихонин сделал две ошибки, из которых одна принадлежала к числу непростительных, что оживило Бережецкаго. "Друзья" миллионеров давно уже прислушивались к призывному звяканью тарелок в столовой, где Ольга Ивановна устраивала вторую закуску, и незаметно убрались туда. За ними уплелся и Гущин, котораго начинал одолевать сон. Старик так и не мог улучить свободной минуты для переговоров с Матовым. -- Ты все еще здесь?-- удивилась Ольга Ивановна, столкнувшись с ним в дверях столовой, и прибавила уже другим тоном:-- А впрочем, Бог с тобой... Ступай, угощай этих прохвостов. Лезут, безстыжие, первыми к закуске, точно для них все приготовлено. Да смотри, чтобы не лакали дорогого вина... Ладно им и водку пить, в самую пору. -- Ах, племянница, разве я не понимаю порядка в дому? Уж вот как постараюсь... Вот только бы любезная сестрица Парасковья Асафовна не помешала... -- У ней голова разболелась... Ну, иди скорее. "Третий пункт" и Ожигов не дожидались приглашения и сами приступили к закуске, вспоминая лучшие дни, когда сами кормили и поили разных проходимцев. Гущин напрасно старался подсовывать им закуску подешевле, как сосиски, грибы и сыр,--прохвосты знали толк в закусках лучше его и выбирали самое лучшее, как омары, сыр бри, страсбургский пирог и т. д. -- Ты нам не мешай, пожалуйста,-- вежливо устраняли они услуги Гущина.-- Ты и во сне не видал, что мы едали. Да, отваливай!.. Выпив рюмок по пяти и закусив, прохвосты сочли нужным облегчить душу откровенными разговорами, причем Лихонин и Самгин оказались порядочными дураками и негодяями. -- Ну, еще твой Самгин хоть сам наворовал денег,-- обяснял Ожигов,-- а мой-то родителеским денежкам глаза протирает. Родитель-то сколько народу по миру пустил, и вор был настоящий, двухорловый. Да, было времечко, когда он приходил ко мне и в ногах валялся: "Андрей Ильич, голубчик, заставь вечно Бога молить..." Ну, и спасал. Конечно, по человечеству, пожалеешь... Да... А сейчас Иннокентий Егорыч рыло воротит и за приживальца считает. -- И со мной точно такая же штука,--признавался "третий пункт".-- Только я своему Ироду спуска не даю... Нет, брат, шалишь, не на таковскаго напал. Дальше Гущин узнал, что и Чагин и Ожигов живут у своих "друзей" только пока, и что впереди их ожидает самая блестяшая будущность, только переждать ненастье. Когда были выпиты еще пять рюмок, началась разборка всей подноготной патронов, причем они еще раз оказались дураками и негодяями, а по пути досталось и их добрым знакомым, не исключая дам. Роль Веры Васильевны была определена одним словом: -- Приманка! -- Много ли нашим дуракам нужно: увидали юбку и раскисли,-- пояснял "третий пункт", оказавшийся специалистом по женскому вопросу.
XV.
За второй ужин сели уже в три часа ночи. Бармин устроил так, что Лихонин очутился за столом рядом с Верой Васильевной. -- Ох, горе душам нашим!-- вздыхал Самгин, выпивая первую рюмку.-- Одним словом, жисть. Иннокентий Егорыч, знаете, чем отличается человек от скотины? -- Скажите... -- Скотина, ежели сыта, есть не будет, а наш брат, человек, и сытый ест... За второй ужин садимся. -- Да... Но ведь палку на палку нехорошо, а ужин на ужин еще можно терпеть,-- в тон отшутился Лихонин. Он старался занимать соседку и несколько раз повторил, что ея лицо ему знакомо и что, кажется, он где-то ее встречал. -- Послушайте, так знакомятся только на пароходах и в плохих водевилях,-- засмеялась Вера Васильевна, глядя на него улыбавшимися глазами.-- Я думаю, вы столько встречали на своем веку всевозможных женщин, что вам так же трудно их отличить, как булавки в коробке. У женщин один неисправимый недостаток: оне похожи друг на друга именно как булавки. -- Так что вы находите положение мужчины довольно трудным? -- Да, не могу позавидовать... Мужчины гораздо интереснее, начиная с того, что они отличаются друг от друга даже пороками. Женщины счастливы уже тем, что могут исправлять мужчин, а главное -- постоянно прощать. Этот ответ понравился магнату, и его глаза оживились. Соседка была с ноготком и отвечала так просто и свободно, точно они были век знакомы. Бережецкий ревниво наблюдал за Верой Васильевной и брезгливо удивлялся тому, как она может разговаривать с этим золотым выродком. Матов несколько раз подходил к другу и спрашивал: -- Что с тобой, Игнатий? -- Со мной? Решительно ничего особеннаго... Просто наслаждаюсь обществом. Небольшая, но милая компания... Анненька ужасно хотела спать и даже не слушала, что говорил ей Щепетильников, который сидел с ней рядом и разсказывал, вероятно, что-то очень остроумное, потому что сам первый смеялся. Ольга Ивановна напрасно показывала ей глазами на кавалера. Анненька не желала ничего замечать и едва сдерживала зевоту. Доктор Окунев был доволен поведением дочери и смеялся про себя над Щепетильниковым. Да, молодой человек был глуп и ничего не смыслил в физиологии: когда женщина хочет спать -- безполезно истощать свое остроумие. -- Папа, отправимся на минутку домой, как делают китайцы,-- просила его Аиненька. -- Еще одну минуточку подождем... Знаешь, как-то неудобно уходить первыми, потому что это всегда служит сигналом для других гостей. Я не желаю огорчать Ольгу Ивановну. Она всегда так внимательна к тебе... -- Папочка, у меня челюсти сводит от зевоты. Анненька потом была счастлива, что послушалась отца и осталась, потому что сделалась свидетельницей целаго события, вернее, начала события, игравшаго роль и в ея жизни. Вера Васильевна чувствовала себя как-то лучше обыкновеннаго; ей было даже весело, она шутила и смеялась. Анненька не видала ее такой и подошла спросить, что с ней случилось. -- Ах, не знаю...-- шопотом ответила Вера Васильевна.--Мне хочется дурачиться и сделать что-нибудь такое... Меня, например, забавляет мосье Бережецкий. Да... Посмотрите, какой он сегодня надутый. -- А мне его жаль,-- вступилась Анненька.-- Я буду за ним ухаживать. Щепетильников мне ужасно надоел своими глупостями, а Бережецкий умница. Это всем известно... Анненька села рядом с Бережецким и начала его занимать. -- Мы только-что говорили о вас с Верой Васильевной. -- Да?-- устало ответил Бережецкий.-- Мне остается только благодарить за внимание... Но мне кажется, что Вера Васильевна занята чем-то другим. -- Вера Васильевна, он нам не верит,-- жаловалась Анненька через столь. -- На месте Игнатия Борисовича я бы очень поверила,-- заметила Вера Васильевна. -- А я ему могу только позавидовать,-- прибавил Лихонин.-- Самое дорогое в нашей жизни -- это внимание женщин. -- Игнатий Борисович устал,-- защищала Анненька.-- Сюда он приехал прямо со службы. А ведь их судейская служба, я знаю, очень тяжелая... Не правда ли, Игнатий Борисович? -- Как всякая служба; особеннаго удовольствия не представляет,-- капризным тоном ответил Бережецкий, польщенный общим вниманием. -- Я решительно вас не понимаю, Игнатий Борисович,-- не унималась Анненька.-- Вы, насколько мне известно, человек со средствами, и я на вашем месте ни за что не стала бы служить. -- У каждаго свой вкус, во-первых,-- прокурорским тоном обяснял Бережецкий:-- во-вторых, я не смотрю на службу, как на доходную статью, которая должна доставлять известный заработок, и в-третьих, каждый добивается того, чего ему недостает... Матов, слышавший только вопрос Анненьки, прибавил от себя: -- Игнатий Борисыч, Анненька, служит из-за чести... -- Вот это мило,-- подхватила Вера Васильевна и захохотала.-- Игнатий Борисович только-что сказал, что каждый добивается того, чего недостает. Послышался общий смех. Бережецкий вскочил, бледный, как полотно, и проговорил, обращаясь к Матову: -- Николай Сергеевич, вы позволяете себе слишком много... да... чтобы не сказать больше, и я... да, я нахожу ваше дешевое остроумие неуместным... да, неуместным! -- Игнатий, да ты с ума сошел!-- удивился Матов.-- Какая тебя муха укусила? Я и не думал оскорблять тебя... -- Так делают только трусы!-- визгливо закричал Бережецкий.-- Вы отлично все слышали, а сейчас лжете, как трус... -- Я -- трус?!-- вспылил Матов.-- Так могут говорить только пустоголовые негодяи... Да, негодяи! Бережецкий огляделся кругом и проговорил, отчеканивая каждое слово: -- Негодяй? Я не буду дожидаться, чтобы меня отсюда выгнали в шею. Он повернулся и, не прощаясь ни с кем, пошел к двери. Вся эта сцена произошла так быстро, что дамы не успели вступиться и предупредить ссору. Опомнилась первой Ольга Ивановна и бросилась догонять уходившаго Бережецкаго. За ней выскочили Анненька и Гущин. -- Игнатий Борисыч... Игнатий Борисыч, голубчик...-- умоляла Ольга Ивановна, хватая разгневаннаго гостя за рукав.-- Куда вы? Николай Сергеич извинится... Он, право, не желал вас оскорблять... Бережецкий остановился в дверях передней и засмеялся. -- Представьте себе, Ольга Ивановна, у меня есть свои уши, и свои глаза, и свой ум... Право, я могу немного понимать... Выйди в этот момент Матов, и, вероятно, ссора кончилась бы примирением, по Матов не вышел. -- Это я виновата во всем, Игнатий Борисыч,-- со слезами в голосе уверяла Анненька.-- Вы лучше разсердитесь на меня, а Ник не виноват... Если вы уйдете, я буду плакать... -- Вы, кажется, принимаете меня за гороховаго шута?-- сухо ответил Бережецкий. Гущин забежал в переднюю и старался вежливо загородить дорогу, но Бережецкий оттолкнул его. -- Убирайтесь вон, дурак! Это происшествие, после минутной паузы, заставило всех гостей подняться из-за стола. Вера Васильевна чувствовала, что муж ею недоволен, но это
XVI.
Ссора Бережецкаго и Матова сделалась в Сосногорске своего рода злобой дня. Нашлись злые языки, которые обясняли ее соперничеством из-за Веры Васильевны, что, в качестве очевидца, подтверждалось и милейшим доктором Окуневым. -- Cherchez la femme,-- повторял он, подмигивая. Наступили праздники, и все с нетерпением ожидали продолжения события. Другим событием, волновавшим весь Сосногорск, было то, что Лихонин остался на праздники, и в клубе велась ожесточенная игра. Против магната из клубных игроков составилась настоящая коалиция. Играли на паях, как в промышленном предприятии или на бирже. Лихонин это знал и спокойно шел против всех, застрахованный своими капиталами. Он брал перевес в том риске, который безконечно мог позволять себе, и компания проигрывала день за днем. Войвод скоро убедился, что с Лихониным ничего не поделаешь, и махнул на него рукой. В общем он для притравы миллионера проиграл тысячи три и теперь старался только отыграться, чтобы свести свои счеты на нет. Зато другие игроки лезли на стену и ставили последние гроши ребром. Игра велась в клубе, где все игорныя комнаты были битком набиты. Играли врачи, учителя, инженеры, золотопромышленники, чиновники и то особенные люди, которые встречались только в Сосногорске и про которых говорили, что они живут своими средствами. Это были темныя личности, промышлявшия скупкой краденаго золота. Клубная жизнь вообще получила небывалое оживление. Так называемые семейные вечера недавно еще представляли собой необитаемую пустыню, и два-три танцующих кавалера, завидев жаждущую танцевать девицу, удирали в игорныя комнаты самым малодушным образом. Теперь семейные вечера были полны и все веселились до упаду, а на маскарадах происходила настоящая давка. Вера Васильевна почти никуда не показывалась, даже в театры, где давались пьесы специально для праздничной публики. Она сидела дома, усталая, скучающая и недовольная. Из дам бывала одно, Анненька, которая одна своей наивной болтовней умела разсеять тяжелую хандру. Девушка являлась обыкновенно с жалобой на отца. -- Нет, это ужасно, Вера Васильевна! Он преследует меня по пятам, как тень... Я наконец желаю быть самой несчастной вдовой, только бы освободиться от этой родительской инквизиции. "Анненька, где ты была?", "Анненька, с кем ты вчера разговаривала в клубе?", "Анненька, ты слишком много себе позволяешь, когда разговариваешь с мужчинами". Одним словом, Анненьке пошевелиться нельзя. -- Бедняжка... жалела ее искренно Вера Васильевна. -- А главное, папа портит мне характер. Ведь каждая девушка должна выйти замуж, все мои подруги но гимназии уже замужем, мне двадцать три года, а я все еще нахожусь в приятном ожидании. -- Бережецкий, кажется, ухаживает за вами, Анненька? -- Бережецкий?! Да я его ненавижу... Это какая-то несчастная машинка, мусьяк, вообще -- идиот. -- Ну, вот видите, как трудно угодить на вас... -- Он бывает у вас? -- Да... -- И Матов тоже? А если они встретятся? Это будет ужасно... -- Они никогда не могут встретиться, потому что, если у подезда стоит лошадь Матова -- Бережецкий проезжает мимо, и наоборот. -- Ах, какие хитрые!-- удивлялась Анненька.-- А я дорого бы дала, чтобы посмотреть на их встречу. Мужчины так смешно сердятся... Анненька, между прочим, сообщила последния сосногорския новости и ходившия по городу сплетни, от чего Вера Васильевна никак не могла ее отучить. -- Представьте себе, Вера Васильевпа, что все это я сама отлично понимаю,-- уверяла Анненька:--понимаю, что делаю нехорошо, а удержаться никак не могу... Должно-быть, это у меня в крови, по наследству от милаго папаши. Потом, у нас все дамы только этим и занимаются... -- Мало ли что делают другия, Анненька... Бережецкий бывал чаще Матова и почему-то начал заметно ухаживать за Верой Васильевной, что сначала ее смешило, а потом начало злить. Впрочем, он старался не надоедать своим вниманием, не переносил сплетней и ни одним слоном не упоминал о Матове, как будто его по существовало на свете. Как все ограниченные люди, Бережецкий был влюблен в себя и носился с каждой своей мыслью, как с сокровищем. Сейчас он почему-то впал в специально-дворянское настроение, и Вера Васильевна узнала очень много интересных вещей. -- Вера Васильевна, вы знаете, что я человек без предразсудков,-- начинал обыкновенно Бережецкий.-- Да, совершенно без предразсудков, но есть вещи, которыя я никак не могу переварить, -- Именно? -- Да недалеко ходить... Вот мы живем в бойком, хотя и уездном городе, а какая здесь публика -- промышленники, купцы, чиновники. Нет центра, нет руководящей силы, которая задавала бы тон... Я говорю о дворянстве, как о сословии. Те дворяне, которые встречаются здесь,-- совершенно безпочвенный народ, и на них, говоря откровенно, жалко смотреть. Они дискредитируют самую идею дворянства, которая должна лежать в основе нашего общественнаго строя. Делается просто жаль самого себя, когда подумаешь, что убиваешь, может-быть, лучшие годы среди каких-то дикарей, ошеломляющей жажды скорой наживы, неутоляемых ничем аппетитов и, вообще, варварства и невежества. Я, например, чувствую, как начинаю опускаться сам... Да, я не хочу обманывать себя. К чему эти ночи, проведенныя за карточным столом? К чему эти нелепыя знакомства, которыя завтра разрешаются каким-нибудь скандалом? Некультурность ведь -- тоже сила, которая засасывает вас и порабощает... "К чему он все это говорит?" -- думала Вера Васильевна, напрасно стараясь проникнуть в смысл этих речей. У Бережецкаго являлся даже меланхолический вид, и он разыгрывал непонятую натуру. Вера Васильевна ему нравилась, и он точно хотел ее разжалобить. Раз, когда Бережецкий сидел и томил своими разглагольствованиями, произошла довольно комическая сцена. Какими-то путями, вероятно, подкупив Марка, ворвался Гущин. На старике лица не было. -- Вам, вероятно, нужно видеть Ивана Григорьича?-- предупредила его Вера Васильевна. -- Никак нет-с... Гущин покосился на Бережецкаго и замялся. -- Мне, собственно говоря-с, нужно видеть вас...-- прибавил он, набираясь храбрости. -- Меня?-- удивилась Вера Васильевна.-- Можете говорить все... Секретов, кажется, у нас нет. -- Помилуйте, какие тут секреты! Очень даже просто могу все вот при Игнатии Борисыче обяснишь-с... вполне-с... Даже, можно сказать, лучше-с. -- Если я мешаю...-- заявил Бережецкий, поднимаясь. -- Нет, нет, оставайтесь...-- удержала его Вера Васильевна. -- Всем даже весьма известно, Вера Васильевна. Пришел вас слезно просить... да... последняя моя надежда... -- Именно? -- Видите ли-с, сударыня... Николай Сергеич бывают у вас, и ежели бы вы ему замолвили одно словечко, они для вас все на свете сделают... Ведь шесть тысяч у меня пропадают за ними... Недавно в клубе они проиграли три тысячи, а мне платить не желают-с, и никак их не могу поймать. -- Ну, это не мое дело,-- сухо ответила Вера Васильевна.-- Я в чужия дела вообще не люблю вмешиваться. Это мое правило. -- Вера Васильевна, заставите вечно Бога молить,-- приставал Гущин.-- На коленках буду просить... -- Нет, нет, У меня совсем не такия отношения с Николаем Сергеичем, чтобы просить его о чем-нибудь. Этот ответ не удовлетворил Гущина, и он долго ждал в каморке Марка, когда уедет Бережецкий. -- Говорил я тебе, процент, что ничего не выйдет,-- бормотал Марк, напившийся с утра.-- Оно и вышло но-моему. -- Бережецкий помешал, чтобы ему пусто было... Марк называл Гущина "процентом" и без зазрения совести требовал с него каждый раз двугривенный на поправку. Гущин вообще не выносил хамов, но "в некоторое время" и хам мог пригодиться, как было сейчас. Попытка проникнуть к Вере Васильевне, когда уехад Бережецкий, оказалась тоже неудачной. Горничная Дуня была неумолима и повторяла одно: -- Барыня устали и никого не велели принимать. -- Ах, Боже мой! Да ведь это других нельзя, а меня можно,-- напрасно уверял Гущин. -- И про вас было сказано, чтобы особенно не допускать... -- Эх, плохо твое дело, процент!-- от души жалел Марк.
XVII.
Вера Васильевна давно привыкла к одиночеству, особенно по вечерам, когда муж уезжал куда-нибудь в клуб, и это одиночество ее не тяготило. Нужно заметить, что они постоянно ездили по России, и эти путешествия не давали времени скучать. Но в Сосногорске они зажились дольше обыкновеннаго, и кроме того Иван Григорьич, повидимому, предполагал остаться здесь надолго. Купленный у Самгина прииск поневоле прикреплял к месту. Говоря откровенно, Вера Васильевна совсем не знала средств мужа и источников этих средств. У него было имение где-то в Малороссии, потом он где-то служил и вообще не нуждался. Что касается игры, то и тут она не могла бы сказать, что он профессиональный картежник, а просто играл, как играют все другие... Заветной мечтой и его и ея было купить маленький клочок земли где-нибудь в Крыму, на самом берегу моря. -- Вот только продам имение в Малороссии, и тогда у нас все будет,-- повторял Иван Григорьич, когда Вера Васильевна начинала мечтать о тихом южном уголке,-- Только необходимо выждать время, чтобы не продешевить... Так время и шло год за годом, а выгодный покупатель все не являлся. Вера Васильевна решительно не понимала, зачем мужу понадобился золотой прииск,-- эта нелепая затея точно отодвигала их заветную мечту поселиться в Крыму. Но она не вмешивалась в дела мужа и не спрашивала. Она не понимала, что Войвод именно за этим и приехали да Урал, чтоб превратиться в золотопромышленника, что не составляло никакого труда, а давало известное положение. Этот счастливый план был предложен Войводу на ярмарке в Нижнем Барминым, как своего рода громоотвод. Да, настоящий золотопромышленник, и никто не заподозреть в шуллерстве. Кстати, в семье уральских коренных золотопромышленников встречалось немало пришлых, совершенно случайных людей, прижившихся на Урале. Дело было "за обычай" и никого не могло удивлять. Затем, в среде игроков Сосногорск пользовался большой известностью, как настоящее золотое дно, где проигрывались в карты целыя состояния. Много было диких денег, и велась из года в год крупная игра. Присмотревшись к делу, Войвод решил, что в Сосногорске можно серьезно поработать, особенно, если не торопиться. В самом воздухе здесь царил дух легкой наживы. В Сосногорске Вера Васильевна в первый раз испытала, что такое настоящая тоска. Она никак не могла устроиться, как устраивалась раньше, и свободное время являлось неотступным врагом. Она даже не могла читать, как это бывало раньше, и все думала, думала и думала. На первом плане, конечно, стояла эта глупая встреча с Матовым, вызвавшая целый ряд молодых воспоминаний. И любовь, и ненависть, и женская обида -- все перемешалось, вызывая жажду чего-то неиспытаннаго, отнятаго, как те чудные сны, которые проснувшийся человек никак не может припомнить. Глухая тоска охватывала Веру Васильевну главным образом по вечерам, когда дневной шум сменялся гнетущей тишиной. Дуня в эти часы что-нибудь работала у себя в комнате, и швейная машинка трещала у ней в проворных молодых руках, как стальной кузнечик. Вера Васильевна по целым часам прислушивалась к этой безконечной женской работе и под монотонное постукивание все думала и думала, точно ея мысли бежали по невидимым ступенькам, отбивая такт. Эти ступеньки неизменно уводили ее в далекое прошлое, и она опять переживала все с начала, что казалось забытым и похороненным навеки. Настоящее рисовалось, наоборот, как-то смутно, и Вера Васильевна старалась даже не думать о нем, отдаваясь течению. Если бы Матов только подозревал, как она его любила в такия минуты... Это была даже не любовь, а что-то ужасное. Она точно умирала и смотрела на самой себя откуда-то из другого мира. Странно, что, когда Матов бывал у них -- это чувство быстро исчезало, как бегут от солнца ночныя тени. Он казался ей совершенно не тем Матовым, о каком она привыкла думать, и этот ненастоящий Катов раздражал ее, как живое зло. Иногда на нее нападал безотчетный страх, и ей начинало казаться, что она сходит с ума. Это было ужаснее всего. Муж замечал это настроение и делался с ней по-отечески строгим. В такия минуты он приказывал и распоряжался, и она была довольна, что может обходиться без собственной воли, и повиновалась, как сомнамбула. Потом все разрешалось слезами, как грозовая туча дождем, и Вера Васильевна делалась опять сама собой, до следующаго приступа молчаливаго отчаяния. Именно в одну из таких сумасшедших минут Анненька овладела Верой Васильевной и потащила ее в клубный маскарад. -- Голубчик, Вера Васильевна, вам это совсем не интересно,-- наговаривала Анненька, помогая Вере Васильевне одеваться,-- но вы сделаете это для меня... Вы только представьте себе мое счастье... Я хоть на несколько часов избавлюсь от родительской опеки и буду сама собой. Душечка, я вам привезла и домино и маску. -- Что же я там буду делать, Анненька? -- Ах, Боже мой.... Будем веселиться и делать маленькия глупости, которыя позволяются только в маскарадах. Женщина под маской совершенно другое существо, и вы не узнаете самой себя. -- Да? -- Будем кого-нибудь интриговать. Папа тоже будет в клубе, и я его буду интриговать. Не правда ли, как это смешно? Потом есть еще один человек... Мы приедем попозже, после двенадцати, когда маскарад будет в полном разгаре. Клуб был полон, когда оне приехали. Танцовальная зала была освещена электричеством, которое придавало лицам резкия очертания. Нетанцующие мужчины столпились в дверях и нагло осматривали проходивших мимо масок, отпуская по их адресу шутки и каламбуры. Одним словом, всех охватило специально-маскарадное настроение, которое заразительно подействовало даже на Веру Васильевну, особенно, когда в толпе мужчин она узнала своего мужа. Ей вдруг сделалось весело, захотелось болтать, смеяться, слушать маскарадныя глупости и самой повторять их. -- Вот Бережецкий,-- шепнула Анненька, подталкивая Веру Васильевну.-- Заинтригуйте эту машинку. Ах, какой у него победоносный вид... Одурачьте его. Вера Васильевна с маскарадной храбростью подошла к Бережецкому, взяла его под руку и повела в угловую залу, где стояли мягкие диванчики и были устроены уютные уголки. Она чувствовала, как он взвешивающим взглядом посмотрел на ея перчатки, на кусочек шеи, выставлявшийся из-под домино, на брильянтовую булавку и, видимо, остался доволен произведенным экзаменом. -- Мне нужно с тобой поговорить серьезно,-- говорила Вера Васильевна, меняя голос.-- Я желаю тебя предостеречь от большой опасности... Ты часто бываешь в доме, где муж старик, а жена молодая. Ты ухаживаешь за женой, а она, как кошка, влюблена в Матова. -- Знаю... Но что же из этого? -- Старик -- известный шуллер, а жена -- приманка для таких глупых людей, как ты. Да, мне жаль тебя, потому что ты плохо кончишь. -- Именно? -- Или проиграешься, или будешь играть роль болвана. Недаром Матов говорит, что не встречал человека глупее... -- Ведь это легко сказать про кого угодно, особенно за глаза. Для этого не нужно особенной храбрости... -- Ты умно ответил... -- Иногда случается... -- Знаешь, я тебе дам один совет. -- Я слушаю... -- Тебе хочется досадить Матову? Да? Вообще, сделать крупную неприятность... да? -- Как сказать... пожалуй. -- Но ты не умеешь этого сделать, и я тебя научу. Вероятно, у Матова достаточно разных грешков? -- Даже слишком достаточно... Если бы я хотел, то мог бы сжить его со света. Ты слыхала когда-нибудь о наследстве Парфенова? -- О, да... Слепой муж, котораго отравила жена, чтоб получить наследство? Знаю... Но вот этого именно и не следует делать, то-есть поднимать большое дело. А нужно взять самое маленькое, какие-нибудь пустяки... Громкие процессы создают героев, а маленькия преступления убивают человека. -- Маска, ты права... -- Я повторяю только то, что раньше слышала от тебя же. -- Разве я говорил что-нибудь подобное? -- Да... -- Тем лучше... Мне приятно думать, что я не глупый человек и что Матов ошибается на мой счет.
XVIII.
Они поместились в углу уютной комнаты и весело болтали, как встретившиеся после долгой разлуки старые знакомые. -- Ты молода и красива,-- говорил Бережецкий.-- Я это чувствую. Но я тебя не знаю. -- А ты любишь красивых женщин? -- Изредка... -- Как это вежливо... Ты не чувствуешь даже того, что я влюблена в Тебя. -- Сними маску -- тогда я и почувствую. -- Любопытство губит и мужчин так же, как женщин. Довольно с тебя и того, что ты знаешь... Да, я молода и красива. У меня много поклонников... -- Тебе кто-нибудь нравится? -- Один ты... -- Благодарю. Ты повторяешься... -- Любовь кричит, когда ее не хотят понять. Мужчины не понимают, как счастлива женщина, когда чувствует, что ее любят... Это своего рода опьянение счастливаго победителя. Ведь мы покупаем свое маленькое женское счастье слишком дорогою ценой... Вот сейчас мы сидим и болтаем разный маскарадный вздор, а когда я вернусь домой и останусь одна... -- Ты замужем? -- Сказать правду не решаюсь, а обманывать не умею. Я не девушка... Она придвинулась к нему совсем близко, взяла его за руку и наклонилась к плечу так, что он чувствовал ея дыхание. Эта близость молоденькой, красивой женщины начинала его волновать. Особенно его раздражал ея шопот, Ласковый и вызывающий, как мурлыканье разыгравшагося котенка. -- Милый... милый... -- Послушай, маска, я давеча охотно поверил тебе, что я умный человек, а сейчас ты, кажется, хочешь меня лишить этого маленькаго преимущества... -- Ш-ш-ш... Она одним движением отскочила от него, точно ее что обожгло. В дверях показался Матов, на руке у котораго Анненька висела, как детская кукла. Матов что-то говорил ей с своей ленивой небрежностью. Анненька увидала Веру Васильевну и потащила своего кавалера к ней, позабыв о том, что Матов и Бережецкий не кланяются. -- Я счастлива... о, как я счастлива!-- повторяла она, обнимая Веру Васильевну и стараясь изменить голос. -- Это кто с тобой?-- спрашивала Вера Васильевна, продолжая маленькую комедию. -- Ты не знаешь Матова? Ха-ха... Наш общий любимец публики... Посмотри, какое у него умное лицо! -- А я именно последняго и не заметила... Впрочем, я страдаю близорукостью. Враги смешно смотрели в разныя стороны. Бережецкий точно весь окостянел, что выходило уже совсем смешно. Анненька наклонилась к Вере Васильевне и шепнула: -- Я влю-бле-на... -- В кого? -- Это мой маленький секрет. Ах, как я счастлива!.. Мне кажется, что все, решительно все завидуют мне. Она взяла Матова под руку и потащила его в танцовальную залу. Он устал и, когда проходили мимо дверей в буфетную комнату, остановился и сделал напрасную попытку освободить свою руку. -- Нет, нет!-- протестовала Анненька.-- Я тебе не позволю пить... Тебе это вредно. Посмотри на себя в зеркало, какое у тебя лицо: нос красный, глаза воспаленные... Притом у меня деспотический характер. -- Очень жаль... -- Кого? -- Конечно, самого себя... Быть в рабстве у женщины -- самое позорное занятие. -- Мужчина создан быть рабом, особенно ты. У тебя рабство в крови... -- Послушай, маска, а если бы мы поужинали? -- Ты хитришь, мой милый... Это только предлог, чтобы напиться. Все равно, я маску не сниму... -- А если я хочу страдать, вспоминая наше знакомство? Маска решительно ничего не говорит сердцу... Вера Васильевна, болтая с Бережецким, почувствовала как-то вдруг страшную усталость. Этот замороженный кавалер надоел ей до тошноты. Она бросила его, даже не простившись. Как хорошо было бы поскорее уехать домой. Клубное помещение было не велико, и делалось душно. Вера Васильевна отправилась разыскивать Анненьку, храбро продиралась сквозь двигавшуюся одной живой стеной толпу. Анненьки нигде не было. В двери буфета Вера Васильевна видела только широкую спину Матова,-- он закусывал стоя. У Веры Васильевны начинала кружиться голова от жары и духоты. Анненьку она наконец нашла и не узнала в первое мгновение. Девушка забралась в самую дальнюю комнату я сидела неподвижно на диване совершенно одна. -- Анненька, я вас не узнаю!-- удивлялась Вера Васильевна, подсаживаясь к ней.-- Анненька -- и сидит вдруг одна!.. -- Что же тут удивительнаго?-- сухо ответила Анненька, отодвигаясь, когда Вера Васильевна села рядом с ней. Этот тон смутил Веру Васильевку. Ей так хотелось разсказать Анненьке содержание своего разговора с Бережецким. На что могла она разсердиться? -- Вас огорчил чем-нибудь Матов?-- спросила Вера Васильевна, подбирая слова. -- Нисколько... Он, слава Богу, умеет себя держать. -- Однако вы какая-то странная... Впрочем, я не имею права и не люблю вмешиваться в чужия дела. Анненька молчала. Вера Васильевна очень редко сердилась, но в данном случае не могла себя сдержать. Ей было обидно за собственное настроение, за желание быть откровенной, любящей и хорошей. Анненька решительно не желала ничего понимать. -- Неужели она меня ревнует к Матову?-- мелькнуло в голове Веры Васильевны. Наступила неловкая и тяжелая пауза. Вера Васильевна старалась подавить в себе тяжелое чувство незаслуженнаго ничем оскорбления. Она так хорошо и просто любила вот эту самую Анненьку... -- Анненька, я вас решительно не узнаю. -- Ах, оставьте меня, ради Бога! Из-под маски на Веру Васильевну посмотрели такие злые и нехорошие глаза. Вера Васильевна хотела уже подняться и уйти, как ей пришла одна мысль в голову, которая осветила все: в Анненьке просыпалась женщина... Вот эта странная девушка, которая сидела с ней рядом, изнемогала под наплывом перваго чувства. Анненька полюбила... Случилось именно то, чего она так страстно домогалась... Следующею мыслью Веры Васильевны было то, что Анненька влюбилась именно в Матова и на этом основании ревнует ее. Ей сделалось и обидно, и больно, и как-то страшно. Между двумя женщинами легла делая пропасть... Анненька продолжала молчать, стараясь не смотреть на Веру Васильевну. Ее душили безпричинныя слезы. Ей хотелось куда-то убежать, спрятаться, исчезнуть. Вера Васильевна поднялась и сделала движение уйти. Анненьке хотелось ее удержать, сказать что-то такое хорошее, приласкаться, но она сидела, как очарованная, и не могла шевельнуться. -- Анненька, прощайте!.. Анненька не шевелилась. Вера Васильевна молча пожала ей руку и быстро пошла к дверям. Издали доносились звуки бальной музыки; по диванчикам ютились счастливыя парочки; кто-то громко смеялся... Вере Васильевне вдруг сделалось страшно. Там, за этими стенами, холодная, зимняя ночь, темнота и холодное одиночество... Она быстрыми шагами вернулась к Анненьке, крепко ее обняла и прошептала: -- Мне хочется разсказать все, все... исповедаться... Вы правы, Анненька: я дурная и нехорошая женщина.
XIX.
Веру Васильевну охватила страстная жажда исповеди. Вертевшияся в ея голове мысли точно душили ее. Она тяжело дышала и чувствовала, как вся холодеет. Именно теперь она должна разсказать все, когда вот эта самая Анненька относится к ней почему-то враждебно. -- Говорите, я слушаю,-- холодно ответила Анненька, не меняя позы. Вера Васильевна быстро принялась разсказывать, как она в своем одиночестве вынашивала мстительное чувство к Матову и как сегодня научила Бережецкаго нанести ему решительный удар, -- Ведь это мог придумать только женский ум!..-- обясняла она.-- Только наша женская безсильная злоба может создать подобныя комбинации... -- По-вашему, Матов погиб?-- иронически заметила Анненька. -- Да... -- Бережецкий глуп... -- На это у него хватит ума. -- Я не понимаю, почему вы так сильно волнуетесь... Все это такие пустяки, о которых решительно не стоит даже говорить. -- Да?.. Мы, голубчик, говорим на двух разных языках. Впрочем, все это ни к чему... Меня мучит собственное ничтожество. Анненька вдруг засмеялась. Нашли чем испугать Матова! И кто явится мстителем? Идиот Бережецкий!.. А эта Вера Васильевна просто сошла с ума, потому что влюблена в Бережецкаго, как кошка. Не прошло и двух недель, как Анненьке пришлось разочароваться в своей уверенности. Раз отец приехал раньше обыкновеннаго к обеду: он делал это, когда нужно было сообщить какую-нибудь самую свежую городскую новость. -- Представь себе, Матов-то...-- говорил он еще в передней, снимая шубу: -- то-есть не Матов, а Бережецкий... Нет, не Бережецкий, а этот старый дурак Гущин... Весь город уже знает. Для Матова все кончено! -- Да говори, папа, толком. Я решительно ничего не понимаю... -- Я заезжал к двум присяжным поверенным... Положим, они большие негодяи и враги Матова, но от этого ему не легче. Представь себе, Гущин предявляет в окружный суд подложный матовский вексель... -- Не может быть!-- возмутилась Анненька.-- Все это лгут!.. -- И на самую ничтожную сумму... что-то на двести рублей. Дело в том, что этот вексель составлен от имени одного купца, который ослеп... Тут и нотариус попал... Да, да... Общий переполох. Такого скандала у нас еще не случалось... -- А что же сам Матов? -- Он играет в клубе... Ему говорили, а он только смеется. -- Значит, все пустяки,-- решила Анненька. Это известие ее сильно встревожило, как она ни старалась себя сдержать. С ней вообще творилось что-то странное, именно после встречи с Матовым в маскараде. Раньше для нея Матов был просто хороший знакомый, с которым было всегда весело, а тут ей сделалось как-то его жаль,-- такой большой и сильный мужчина, а ей безотчетно было его жаль. Она только тут поняла, что он пропадает и быстро катится по наклонной плоскости. Эти вечные кутежи, азартная игра в карты, домашний ад -- все это были только отдельныя стороны матовской погибели. Анненьке казалось, что, если бы нашлась женщина, которая полюбила бы его всей душой (уж совсем не так, как Вера Васильевна), он мог бы сделаться совершенно другим человеком. Ведь любящая женщина всесильна, и если бы Матов... Дальше мысли Анненьки запутывались в непроходимом лабиринте, пока она не пришла к убеждению, что эта спасающая женщина -- именно она, Анненька. О, как хорошо было у нея на душе, когда вопрос был решен. Теперь решительно все на свете казалось ей другим, а люди -- такими маленькими и ничтожными. В девушке просыпалась женщина... У Веры Васильевны Анненька не была со времени маскарада и отправилась к Ольге Ивановне, чтобы собрать справки на месте. Но, как оказалось, Ольга Ивановна ничего не знала. Анненька повернулась одну минутку и отправилась к Вере Васильевне. У Войводов обед был поздний, и оаа попала как раз к обеду. Ея появление заставило Войвода прекратить какой-то разсказ, хотя он встретил гостью с обычною любезностью и проговорил: -- А вы нас совсем забыли, Анна Евграфовна... Старых друзей забывать вообще не принято. -- Я была не совсем здорова...-- солгала Анненька, краснея.-- У меня болели зубы... Вера Васильевна сидела, опустив глаза. Появление Анненьки было ей неприятно, как живая иллюстрация к разсказу мужа о скандальном процессе Матова. -- Вы, конечно, уже слышали последнюю новость?-- спрашивал Войвод.-- Мы только сейчас говорили с Верой о ней... -- Нет, я все время сидела дома и ничего не знаю...--еще раз соврала Анненька. -- Да-а...-- тянул Войвод, прожевывая кусок ростбифа.-- Наш общий любимец публики попался в скверную историю... Я не говорю, что он виноват, но у него бывают моменты какого-то удивительнаго легкомыслия. В данном случае он едва ли отделается дешево, хотя я и не желаю делать дурных предсказаний. Войвод, не торопясь, разсказал, в чем дело и где грозит Матову главная опасность. Анненька вся замерла, точно в нее заколачивали гвозди. Угнетал ее больше всего спокойный и ровный тон, которым говорил Войвод. -- Чем же это может кончиться?-- спросила она упавшим голосом:-- то-есть в худшем случае... -- Гм... Конечно, все зависит от присяжных заседателей. Да... В случае обвинения, будет лишение особенных прав и ссылка не в столь отдаленныя места. В положении Матова это равносильно гражданской смерти... Анненька вскочила и со слезами в голосе заговорила: -- Это несправедливо!.. Это гнусно!.. Этого не может быть!.. Присяжные заседатели должны его оправдать... Разве Ник может сделать подлог? Я этому никогда, никогда не поверю... Войвод вопросительно посмотрел на жену и только пожал плечами. -- Я тоже уверен, что присяжные его оправдают,-- прибавил он.-- И дело по существу самое пустое... "Ты так говоришь потому, что ревнуешь Матова к жене,-- думала Анненька.-- Да, ты радуешься, скверный старичишка!.. А я поеду к Гущину и буду его умолять на коленях взять обратно этот проклятый вексель. Наконец я сама заплачу ему, сколько следует... У меня есть золотые часы, браслеты, брошки,-- все продам, чтобы выкупить негодную бумажонку!" Кончив обед, Войвод ушел к себе в кабинет, чтобы выкурить послеобеденную сигару. В столовой водворилось самое неловкое молчание. -- Вы довольны?-- проговорила наконец Анненька. Вера Васильевна посмотрела на нее спокойными глазами и ответила одним словом: -- Да!.. Анненька поднялась и, не прощаясь, выбежала в переднюю. От Войводов она отправилась разыскивать Гущина, который жил где-то на самом краю города. Старик был крайне удивлен, когда в его комнату вошла Анненька, взволнованная, раскрасневшаяся от мороза и такая красивая, какою он ее еще не видал. Она присела на стул, чтобы перевести дух, и только потом проговорила: -- Я приехала к вам выкупит тот вексель, который вы предявили в суд... Гущин только развел руками. -- Он у господина прокурора, а я тут ни при чем... -- Как ни при чем? Ведь вы могли не предявлять его в суд? Раз вы предявили -- вы можете и взять его обратно. -- Никак нет-с!.. Дело уголовное-с, и емуь дан законный ход-с. -- Вы... вы -- негодяй!.. -- А это уж как вам будет угодно-с...
XX.
Весь городе был занят толками о деле Матова, которое обсуждалось на все лады. Как бывает в таких случаях, общественное мнение раздвоилось: одни были на стороне Матова, другие -- против него. Проявление общественнаго мнения принимало бурный характер, особенно в клубе. Нужно заметить, что большинство было не на стороне Матова. Люди, которые еще недавно заискивали пред ним и считали его своим лучшим другом, сейчас нападали на него с особенным азартом, точно старались выкупить напрасно затраченную энергию. Старик Войвод достаточно видел на своем веку всевозможных метаморфоз, но этот случай его прямо возмущал, как проявление самых темных инстинктов толпы, Ведь суд будет, присяжные скажут свое слово,-- зачем же торжествовать и радоваться прежде времени? Это дело вообще доставляло Войводу немало неприятностей, начиная с того, что Вера Васильевна страшно волновалась. Самое скверное было то, что она волновалась молча и ничего не говорила мужу, как делала обыкновенно. Потом сам герой дня -- Матов -- начал ездить уж очень часто, и Вера Васильевна после каждаго его визита теряла последния силы и бродила, как в воду опущенная. Так нельзя было оставить дальше, и Войвод решил обясниться с Матовым начистоту. Этот безумец должен же понять наконец собственное безумие... Во всем городе меньше всех волновался сам Матов. Он бывал в клубе каждый вечер и держал себя так, как будто ничего особеннаго не случилось. Правда, он постоянно подкреплял себя за буфетом и уезжал домой каждый раз сильно навеселе. Войвод часто встречался с ним вечерами и решился привести в исполнение свой план именно в клубе, как на нейтральной почве. Подходящаго случая не пришлось ждать долго. Раз Войвод был в хорошем выигрыше и отправился в буфет поужинать. Матов был там и подсел к нему. -- Вам чертовски везет...-- заговорил Матов первым. -- Вы находите? -- Общий голос... Конечно, нехорошо радоваться чужому несчастью, но я с удовольствием наблюдаю, как мой бывший друг Бережецкий все проигрывает. Кажется, он уже просадил тысяч десять... -- Право, не знаю... Трудно считать деньги в чужом кармане; к тому же меня чужия денежныя дела никогда не интересовали. Матов засмеялся. Все игроки не любили говорить о деньгах и картах. -- Виноват, я болтаю пустяки,-- сознался Матов, закуривая сигару.-- Я тоже не охотник до чужих дел, а так, сорвалось с языка... Войвод, не торопясь, пил красное вино и как-то вопросительно смотрел на Матова. Этот взгляд заставлял последняго немного сжаться, как не выучившаго урок школьника, на котораго смотрит строгий учитель. -- Вы, кажется, Николай Сергеич, хотели намекнуть,-- тянул Войгод,-- да, намекнуть, что лучшая половина денег Бережецкаго перешла в мой карман.. Очень может быть, что и так. Не спорю... Ведь если разобрать серьезно, так в жизни все мы игроки... Разница только в том, что одне играют за своею личной ответственностью, другие -- за чужой счете... -- Вы не договариваете... Войвод еще раз посмотрел на Матова, оглянулся кругом -- в столовой никого не было, и, разглаживая бороду, спокойно заговорил: -- Вы угадали, Николай Сергеевич... Скажу больше: вы отлично понимаете, о чем я хочу поговорить с вами. Да... Но не будем ставить над "и" точку. Я не стал бы говорить, если бы не уважал вас, как умнаго и очень даровитаго человека. Мне просто обидно за вас... -- Представьте себе, что я решительно ничего не понимаю...-- смущенно проговорил Матов.-- Если вы хотите говорить о моем несчастном деле, о котором в городе звонят, во все колокола, то... -- Нет, нет... Это ваше дело, а я хочу поговорить с вами о тем, что немного касается и меня. -- А... теперь я понимаю... Я к вашим услугам. Я даже могу предупредить ваш вопрос и облегчить наше обяснение: да, я люблю Веру Васильевну... О таких вещах как-то не принято говорить мужьям, но вы сами пожелали поставить вопрос ребром... Скажу откровенно: я уже давно потерял голову. Войвод сделал глоток вина, подвинулся совсем близко к Матову и заговорил таким тоном, как говорят очень хорошие знакомые. -- Что вы потеряли голову -- я не буду спорит, а что вы любите Веру Васильевну -- позвольте мне не согласиться. Да, не любите... Ведь вы думаете только о себе, а любящий человек именно о себе-то и забывает. Скажу проще: зачем вы мучите Веру Васильевну? Ведь вы и раньше никогда ее не любили... Вы не знаете, какая это чистая и светлая натура. Ведь это ребенок, доверчивый и любящий, но за каждый шаг котораго приходится отвечать... Заметьте, что я ничего не говорю о себе, хотя на это и имею некоторое право. Могу вас уверить, что именно о себе я меньше всего думаю... Да, вы ее ее любите. Матов хотел что-то возражать, но Войвод его остановил движением руки. -- Позвольте кончить... Вы видите, что я нисколько не волнуюсь, и мы можем обсуждать вопрос с необходимым для него спокойствием. Итак, повторяю, вы не любите Веры Васильевны, потому что ставите ее в фальшивое положение. Ведь такия натуры не гнутся, а ломаются, как сталь. Ведь, если бы я заметил, что я лишний и что я именно мешаю ей жить, поверьте, я нашел бы в себе достаточно силы, чтобы устранить себя. Так была бы и теперь, если бы... Да, если бы вы сумели сделать ее счастливой. Матов вскочил и, ероша свои кудри, несколько раз прошелся по комнате. Вот так обяснение!.. Этот старик -- настоящий крупный зверь, который давит с расчетом. -- Мое положение в данном случае почти комично...-- заговорил он, принимая небрежный тон.-- Мне трудно оспаривать вашу основную мысль, потому что каждый любит по-своему и ненавидит по-своему. Общей мерки нет и не может быть... Я могу только повторить то, с чего начал: я люблю Веру Васильевну, хотя и не разсчитываю на взаимность... Может-быть, это тоже область эгоизма. Но ведь весь вопрос в том, что вы, как мне кажется, желаете предявить ко мне какия-то требования. Я готов их выслушать... -- Требование самое простое: вы должны оставить в покое Веру Васильевну, как это должен сделать каждый порядочный человек. Это не требование, а единственный логический вывод... Как муж, я имел бы право высказать это в несколько иной форме, но ведь здесь дело идет не обо мне, и я говорю сейчас, как посторонний человек. Наконец поставьте себя в мое положение и поймите только одно, что я меньше всего имею в виду свои личные интересы... -- Иван Григорьич, ведь это единственное обяснение в своем роде... В столовую вошел Галстунин, и обяснение кончилось. Матов чувствовал только одно: если бы Войвод избил его, ему было бы легче. Войвод разсчитался за свой ужин, спокойно раскурил сигару и пошел наверх, в "детскую", где шла неустанная игра. Матов догнал его на лестнице и, схватив за руку, проговорил: -- Иван Григорьич, я не желаю вашего великодушия... Что женщины принимают, как должное,-- обидно для мужчины. Войвод остановился и, не вынимая изо рта сигары, ответил: -- Еще раз вы говорите о себе, Николай Сергеевич, причем забываете, что обиженная сторона -- я... Единственное, что я могу вам предложить,-- обяснитесь откровенно с Верой Васильевной сами. Могу вас уверить, что я до сих пор не дал ей ни малейшаго повода, что замечаю или подозреваю что-нибудь. Он пошел вверх по лестнице, легко и свободно ступая со ступеньки на ступеньку, а Матов стоял на том же месте, чувствуя, как все у него кружится в голове.