Обсидиановая бабочка

Гамильтон Лорел Кей

Свет начал гаснуть, сменяясь мягким вечерним полумраком, и молчание наконец надоело мне. Обсуждать личную жизнь Эдуарда, в общем, было бесполезно, да и пригласили меня расследовать преступление, а не изображать из себя Дорогую Эбби. Так что, быть может, если сосредоточиться на деле, все будет о’кей.

– Есть еще какая-либо информация о деле, которую ты от меня скрыл? И я опять буду кипятиться, что не знала всего этого заранее?

– Меняешь тему? – спросил Эдуард.

– А мы разве что-то обсуждали?

– Ты меня поняла.

Я вздохнула:

– Да, я тебя поняла. – Я опустилась на сиденье пониже, насколько позволял ремень, скрестила

руки на животе. Это не был жест счастливого человека, и я им не была. – Ничего не могу добавить насчет Донны. Во всяком случае, ничего полезного.

– Поэтому решила сосредоточиться на деле.

– Этому ты меня научил, – сказала я. – Ты и Дольф. Глаза и мозги у тебя должны быть направлены на важное. Важное – это то, что может тебя угробить. Донна и ее дети не являются угрозой для жизни и здоровья, так что отодвинем их пока на дальнюю конфорку.

Он улыбнулся – своей обычной улыбкой со сжатыми губами, улыбкой «я-знаю-то-чего-ты-не-знаешь». Это не всегда значило, будто он знает то, чего не знаю я. Иногда это было только чтобы меня доставать. Как сейчас, например.

– Ты, кажется, говорила, что убьешь меня, если я не перестану встречаться с Донной.

Я потерлась шеей о дорогую обивку сиденья и попыталась расслабить напрягшиеся мышцы у основания черепа. Может, меня все-таки пригласили сюда изображать из себя Дорогую Эбби, хотя бы по совместительству. Черт побери.

– Ты был прав, Эдуард. Ты не можешь так просто уйти. Прежде всего это расстроит Бекки. Но встречаться с Донной до бесконечности ты тоже не можешь. Она начнет спрашивать о дате свадьбы, и что ты скажешь?

– Не знаю.

– И я тоже, так что давай говорить о деле. Тут по крайней мере нам ясно, что делать.

– Да? – удивленно покосился на меня Эдуард.

– Мы знаем, чего мы хотим: чтобы прекратились убийства и увечья.

– Ну да, – сказал он.

– Так это больше, чем мы знаем насчет Донны.

– То есть ты хочешь сказать, что не требуешь от меня прекратить с ней видеться? – Снова эта улыбочка. Наглая и самодовольная была у него рожа, вот какая.

– Я хочу сказать, что понятия не имею, что я хочу, чтобы ты сделал, и уж тем более – что должен. Так что давай отложим это до тех пор, пока меня не осенит блестящая идея.

– О’кей.

– И отлично, – сказала я. – Вернемся к моему вопросу. Что ты мне не сказал о преступлениях такого, что я, по-твоему, должна знать, или такого, что я думаю, что должна знать?

– Я не умею читать мыслей, Анита. И не знаю, что ты хочешь знать.

– Эдуард, перестань ломаться и колись по-простому. Мне в этой командировке сюрпризы больше не нужны, от тебя – тем более.

Он так долго молчал, что я уже перестала ждать ответа. И потому поторопила его:

– Эдуард, я серьезно.

– Я думаю, – ответил он.

Эдуард зашевелился на сиденье, напрягая и расслабляя плечи, будто пытаясь тоже избавиться от неловкости. По-моему, даже для него этот день выдался слишком ошеломительным. Забавно думать, что Эдуард может позволить чем-то себя ошеломить. Я всегда думала, что он идет по жизни с полным дзен-спокойствием социопата и ничто не способно вывести его из равновесия. Я ошибалась. И в этом, и во многом другом.

Я снова принялась разглядывать пейзажи. Коровы паслись на достаточно близком расстоянии от дороги, чтобы можно было определить их цвет и размер. Симменталки это были, или джерсийки, или еще кто – я понятия не имею. Разглядывая коров, стоящих на крутых уступах под непривычными

углами, я ждала, когда Эдуард закончит размышлять. Здесь, кажется, сумерки длились долго, будто дневной свет сдавался медленно, отбивался, пытаясь остаться и сдержать тьму. Может, дело было в моем настроении, но наступление темноты меня не радовало. Будто я чувствовала что-то там, в этих пустынных холмах, ждущее ночи, нечто такое, что не в состоянии днем передвигаться. Может, просто разыгралось мое слишком живое воображение, а может, так оно и было. Вот это самое трудное в парапсихических способностях: иногда ты прав, иногда нет. Иногда тревога или страх отравляют мышление и заставляют в буквальном смысле видеть призраков там, где нет ничего.

Но, конечно, был способ это выяснить.

– Ты здесь можешь куда-нибудь съехать так, чтобы с главной дороги не было видно?

Он глянул на меня:

– А что?

– Я что-то… ощущаю и хочу просто проверить, что мне не мерещится.

Он не стал спорить и съехал на ближайшем ответвлении. Оттуда мы выехали на проселок, грунтовый и гравийный, усеянный крупными ухабами. Рессоры «хаммера» приняли тряску на себя, и мы будто ехали по шелку. Пологие холмы скрыли нас от хайвея, но проселок, уходящий почти прямо к горам, был виден ясно. По обе стороны от него стояли несколько домиков, кучка побольше таких же домиков маячила впереди, а одинокая церковка на краю дороги будто и имела, и не имела отношения к этим домам. Я предположила, что в башенке с крестом висит колокол, хотя издалека трудно было разглядеть. Городок, если это был городок, казалось, пережил уже пору своего расцвета, но не опустел. В нем попадались люди, которые могли бы увидеть нас. Такое наше везение: на этой пустой земле дорога, которую мы выбрали, уперлась в город.

– Останови машину, – попросила я.

Мы были достаточно далеко от первого дома.

Эдуард съехал на обочину. Пыль поднялась тучей по обе стороны машины, оседая сухой пудрой на чистую краску.

– Дождей здесь у вас не много бывает?

– Нет, – ответил он.

Любой другой добавил бы еще что-нибудь, но не Эдуард. Погода не является темой для разговоров, если она не сказывается на работе.

Я вылезла из машины и отошла подальше в сухую траву, до тех пор, пока не перестала ощущать Эдуарда и автомобиль. Когда я оглянулась, они были в нескольких ярдах от меня. Эдуард стоял у водительской дверцы, положив руки на крышу и сдвинув шляпу назад, чтобы видеть действие. Вряд ли среди моих знакомых нашелся бы еще хоть один, который не задал бы хотя бы один вопрос о том, что я собираюсь делать. Интересно, спросит ли он потом.

Темнота повисла мягким шелком, заволакивая небо и умирающий вечер. Наступили приятные легкие сумерки. По открытому полю гулял ветерок, играя с моими волосами. Все было отлично и прекрасно. Но не померещилось ли мне? Или это проблемы Эдуарда так меня всполошили? А может, воспоминание о выживших в больнице с шуршащим кондиционером заставило меня видеть тени?

Я почти уже повернулась и направилась к машине, но все-таки не стала. Если это только воображение, то вреда не будет проверить, а если нет… Я отвернулась от машины и стала вглядываться в пустоту. Конечно, она не была пуста по-настоящему. Трава сухо шуршала на ветру, как кукуруза осенью перед жатвой. Землю покрывал тонкий слой красноватой гальки, из-под нее виднелась более светлая почва. Такой ландшафт тянулся до холмов, уходящих вдаль под темнеющим небом. Не пусто, просто одиноко.