Обсидиановая бабочка
Шрифт:
Эдуард стоял на дорожке перед одним из многочисленных домиков. Перед каждым из них был садик, отлично ухоженный, отлично разбитый. Мне это напомнило Калифорнию, где каждый дюйм двора используется для чего-нибудь, потому что земля – драгоценность. Альбукерк далеко не настолько был населенным, но во дворах жили уплотненно.
Эдуард все еще держал Бекки, но она смотрела туда, куда он показывал, и на лице ее была улыбка, заметная еще за два дома. Меня вдруг отпустило напряжение, которое, как я только сейчас поняла, сковывало мне плечи. Когда девочка
Улыбка ее чуть поблекла, когда девочка увидела меня. Очень вероятно, что я не попадаю в число ее любимцев. Наверное, я ее напугала. Да ладно.
Эдуард поставил девочку на землю, и они направились ко мне. Она улыбалась ему снизу вверх, чуть покачивая его руку. А он улыбался ей, и улыбка казалась настоящей. Можно было запросто поверить, что он – любящий и любимый отец Бекки. Как, черт побери, убрать его из их жизни, не повредив Бекки? Питер будет рад, если Тед испарится, а Донна… ладно, она взрослая. А Бекки – нет. Черт бы побрал.
Эдуард улыбнулся мне и жизнерадостным голосом Теда спросил:
– Ну, как оно там?
– Пучком, – ответила я.
Он приподнял брови, и на долю секунды его глаза мигнули, из циничных стали радостными, да так быстро, что у меня чуть голова не закружилась.
– Донна и Питер нас ждут.
Эдуард повернулся так, что девочка оказалась между нами. Она подняла глаза на меня, и взгляд ее был вопросительным, задумчивым.
– Ты побила того плохого дядю, – сказала она.
– Да, пришлось.
– Я не знала, что девочки это умеют.
От этого у меня зубы заныли.
– Девочки умеют все, что захотят уметь, в том числе защищать себя и бить плохих людей.
– Тед сказал, что ты того дядю стукнула, потому что он про меня плохие вещи говорил.
Я глянула на Эдуарда, но лицо его было открыто, приветливо, обращено к ребенку и мне ничего не сказало.
– Это так, – ответила я.
– Тед говорит, что ты можешь кого-то побить, чтобы меня защитить, и он тоже может.
Посмотрев в серьезные, большие, карие глаза, я кивнула:
– Могу.
Она улыбнулась, и это было прекрасно, будто луч солнца из-за облаков. Девочка протянула мне свободную ручку, и я взяла ее. Так мы с Эдуардом и шли по дорожке, а девочка между нами, и она то шагала, то танцевала. Она верила Теду, а Тед ей сказал, что она может верить и мне, она и поверила. Странно, что я готова бить морды, чтобы ее защитить. Я готова была на это.
Поглядев поверх ее головы на Эдуарда, я увидела, как он ответил мне взглядом из-под маски. Мы смотрели друг на друга, и я не знала, что делать. Не знала, как выбраться из той каши, которую мы все заварили.
– Покачайте меня! – попросила Бекки.
– Раз, два, три! – посчитал Эдуард и стал качать девочку, заставив меня качать ее за вторую руку. И мы пошли через стоянку, качая между собой Бекки, а она радостно и звонко
Так мы ее и поставили, смеющуюся, перед матерью. Донна взяла себя в руки и улыбалась. Я была горда за нее. Бекки, сияя, обернулась ко мне:
– Мама говорит, что я слишком уже большая, чтобы меня качать. Но ты ведь сильная?
Я улыбнулась, но смотрела я на Эдуарда, когда сказала:
– Да, я сильная.
15
Донна и Эдуард попрощались нежно, но вполне пристойно. Питер закатил глаза под лоб и скривился, будто бы они не просто полуцеломудренно поцеловались, а бог знает что устроили. Эх, видел бы он, как они сегодня в аэропорту тискались.
Бекки поцеловала Эдуарда в щеку, смеясь. Питер все это оставил без внимания и вылез побыстрее, будто боялся, как бы Тед и его не стал обнимать.
Эдуард махал рукой, пока машина не свернула на Ломос и не скрылась из глаз, потом повернулся ко мне. Он только посмотрел на меня, но мне хватило.
– Давай сядем в машину и включим кондиционер до того, как я начну у тебя огнем выпытывать, что тут творится, – сказала я.
Он отпер машину, и мы сели. Эдуард завел двигатель, и кондиционер заработал, но воздух остыл не сразу. Мы сидели в этом дорогостоящем шуме двигателя, обдуваемые горячим воздухом, и молчание заполняло салон.
– Ты считаешь до десяти? – спросил Эдуард.
– Скорее уж до тысячи.
– Спрашивай, я знаю, что тебе неймется.
– О’кей, пропустим тирады насчет того, что ты втянул Донну и детей в свои неприятности, и приступим к сути: что это еще за Райкер и зачем он послал громил тебя отпугивать?
– Во-первых, это неприятности Донны. Во-вторых, это она втянула меня в них.
Недоверие к его словам отразилось у меня на лице, и Эдуард добавил:
– Она со своими друзьями входит в общество археологов-любителей, которое пытается сохранить индейские стоянки в округе. Ты знаешь, как ведутся археологические раскопки?
– Немного. Знаю, что к найденным предметам привязывают этикетки, снимают, зарисовывают – вроде как с обнаруженным мертвым телом перед тем, как его убрать.
– Ты умеешь находить наилучшие аналогии, – улыбнулся он. – Я ездил на раскопки по выходным с Донной и детьми. Чтобы очистить грязь с находок, пользуются зубными щетками, тоненькими кисточками и зубочистками.
– Я догадываюсь, что ты к чему-то ведешь.
– Охотники за черепками находят место, где раскопки либо уже ведутся, либо еще не начинались, и приезжают с бульдозерами и экскаваторами, чтобы выкопать как можно больше и побыстрее.
Я уставилась на него с отвисшей челюстью:
– Но так же уничтожается больше, чем извлекается, и если увезти предмет с раскопок раньше, чем его запишут, он теряет большую часть своей исторической ценности. В том смысле, что земля, в которой его нашли, может помочь его датировать. То, что обнаружено рядом с предметом, о многом расскажет опытному глазу.