Обуглившиеся мотыльки

Ana LaMurphy

— Искала. Когда отец нас бросил, то я его все равно искала. На улицах. В магазинах. В парках… Ошивалась возле мест, где он часто бывал, чтобы только увидеть… Я прекрасно знала, что в нашей жизни с его появлением все станет еще хуже, но мне так хотелось быть рядом с ним… И я знала, если бы он пришел, то бросилась бы я ему на шею и все простила… А теперь искать нечего. Некого. И это сводит меня с ума.

Сальваторе залпом осушил свой бокал. Прожженая глотка привыкла к такому количеству высокоградусного спиртного за раз. Потом парень встал напротив девушки

и, положив руки на ее лицо, приблизил ее к себе.

— А знаешь, что делал я?

— Дрался? — спросила она, не сводя взгляда с мужчины. Кажется, что она перестала обращать внимание на их неприятное прошлое. Проходящие мимо люди обращали внимание на эту пару: девушки — на Деймона, парни — на Елену. Но эти двое не видели никого вокруг себя. Они существовали лишь друг для друга.

— Абстрагировался. Допей абсент.

Она не смогла его допить, но несколько глотков все же сделала. Сальваторе кинул на столик наличные с приличными чаевыми, а потом взял девушку за плечи и развернул к себе спиной. Елена повиновалась. Она слышала чьи-то голоса, музыку, кричащую из наушников, смех… Необычно для клубов.

Долгожданная тишина. Если она наступает для человека, то настигает его везде: в душе, в собственном доме, даже в клубах… Удушающая, но такая успокаивающая тишина.

Сальваторе, оставаясь за спиной, закрыл глаза девушки своими ладонями и приблизился к самому уху шатенки.

— Я старался заново ощутить мир. Заново улавливать каждое мгновение, и только это реанимировало меня. Ощущал мир с помощью слуха… — он отстранился, а после стал шептать уже над другим ухом: — Кто что говорит, кто какой имеет голос, кто какую слушает музыку… Тембры, баритоны, миноры и мажоры. Каждую секунду просто прислушивайся: открывшаяся и закрывшаяся дверь, чьи-то шаги, разбивающиеся бокалы. Каждый звук.

Он взял бокал со стола и поднес к лицу девушки. Елена глаза не открывала. Она делала то, о чем говорил Сальваторе: ощущала. Но ощущала пока что только один объект — своего врага, так странно на нее воздействующего. Его голос был тягучим, хриплым, будоражащим. Его шепот проникал под самую кожу, застревал в сознании, прокрадывался в душу и в сердце.

— Запахи… Запах абсента, сигарет, сожженных спичек и чьих-то духов. Просто сделай глубокий вдох.

Он отставил бокал и вновь закрыл глаза девушки руками. Елена положила голову на плечо мужчины, прижалась к нему как к своему любовнику, потом сделала глубокий вдох. Глубокий выдох и снова вдох. Она ощущала все то, о чем говорил Сальваторе.

— Добавляй слух, — прошептал он.

Чужая музыка, смех или разговор на повышенных тонах — все смешивалось, растворялось, как дым в воздухе — и разъединить эти и ингредиенты уже не представлялось возможным.

— А видеть? — прошептала она, пьянея от абсента, магии вечера и терпкого, горьковато-сладкого вкуса жизни.

— Видеть может каждый. Ощущать — лишь немногие. И теперь… — он сделал шаг вперед, девушка последовала примеру парня. Так он плавно подвел ее к чему-то. Шатенка доверялась своему врагу. Полностью. Она таяла в его

руках, как кусочек льда под солнцем, как сахар в горьком и горячем кофе. Она доверялась, как можно доверяться человеку, которого знаешь так давно, что и не помнишь знакомство с ним.

Ее не волновало то, что в будущем это сможет сыграть с ней плохую шутку. Ее не волновало то, что в будущем она не сможет дышать без него… Сейчас она ощущала мир: с каждым вдохом, с каждым запахом и с каждым ударом сердца.

— Вкус…

Он поднес бокал с абсентом к губам девушки, и Елена послушно сделала несколько глотков, снова понимая, что все случившиеся — уже не изъять, не уничтожить. Оно смешалось, растворилось, растаяло…

— И в завершении…

Он взял ее руку. Нежно и, как показалось, робко. Мужчина коснулся тыльной стороны ладони и заставил к чему-то прикоснуться.

— Осязание.

Елена пальцами впилась в стену, с каким-то остервенением.

— Каждое касание, каждый шлейф, — тихо шептал Сальваторе. Он положил руки на плечи шатенки. Одна коснулась обнаженного плеча. Девушка вздрогнула, но открывать глаза не стала. Лишь продолжала прикасаться к стене, потом нащупала стеклянный столик. Прикосновение к бокалу, к его содержимому… На кончиках пальцев оставались капли абсента и ток, появлявшийся после осторожных, едва уловимых прикосновений Добермана к ее коже.

Гилберт сделала глубокий вдох, резко развернулась к мужчине, открыла глаза. Благодаря зрению человек получает девяносто процентов информации, и именно поэтому его стоит подключать позже.

Шатенка вслушивалась в голос, ощущала запах сигарет и одеколона Сальваторе, наслаждалась его прикосновениями, а теперь ей хотелось его увидеть. Заново. Потому что раньше она видела его на расстоянии, видела не так, как хотелось бы, видела сквозь призму собственной ненависти и неконтролируемого пристрастия.

Взор его был проникновенным и высокомерным, но каким-то сочувствующим и родным… Шатенка увидела красивые черты лица, сдержанность, но терпимость. Гилберт отрицательно покачала головой и, отстранившись, села на стул.

— Я слишком много выпила.

Доберман усмехнулся, схватил девушку за руку, рывком заставляя ее подняться.

— Мы не закончили.

И он повел ее к выходу, крепко держа за руку и не давая никакого времени, чтобы одуматься.

4.

Тайлер проводил Мередит до выхода. Фелл в очередной раз провела осмотр подопечной своего друга. Остановившись в дверях, она резко обернулась и уставилась на Локвуда.

— Только не начинай о госпитализации, ладно? Мы оба знаем, что ей становится лучше.

— Черта с два ей лучше! — перебила женщина, стараясь, тем не менее, сдержать наплывы своих эмоций. Она знала о ситуации в доме Тайлера и привлекать излишнее внимание не считала нужным.

— Но температура же спала, — возразил парень немного расстроенно, — отеки сходят, боли уже не такие сильные…

— Мне не нравятся ее легкие, Тай, — на выдохе произнесла врач. — А ты еще ей дымить позволяешь как прокаженной…