Обязалово

Бирюк В.

— Вор?

— Жмот.

Как там евреи говорят? «Спасибо тебе, господи, что взял деньгами». Будем поступать… божественно. Где мой Николай? А, вижу — полотно местным втюхивает. Иди-ка сюда, приказчик недобоярский.

В каморку к скарбнику набилась куча народа — Яков с мечом, Сухан с копьём, Николай с встревоженным взглядом. Ещё несколько местных бояр, включая того, в ком я предположил Демьяна-кравчего, «Будда»-Гаврила, пара-тройка слуг…

Скарбник недовольно фыркал, но, достав чашечные весы, начал взвешивать золотишко, добавляя и снимая гирьки. Золото княжны

он не отделял, всё шло чохом.

— На тридцать три с четвертью гривен кунами.

И начал ссыпать украшения в платочек. От такой наглости Николай завёлся даже без моего пинка:

— Да шо ж ты такое говоришь! Да где ж это видано! Да ты очи-то разуй! Тама же одних самоцветов! Да ты ослеп старый!

— Чего?! Ты с кем холоп поганый разговариваешь?! Да я тебя сейчас плетями! Эй, слуги! Вывести невежу да вложить ему…

— Отставить! Всем стоять! Не трожь его!

Слуга, кинувшийся хватать и тащить Николая, замер над ним в неудобной позе. Наконечник рогатины Сухана прижался к его щеке возле глаза. Яков, уныло разглядывающий уже обнажённый меч, объясняющее сообщил «Будде»:

— Живой мертвец. Вежества… никакого. Души-то нет. Волхвы вынули.

Аким подтверждающее покивал:

— Ванечка-то… добрый мальчик, христолюбивый. Там у нас недалече поганище было. Так он туда сходил.

— И чего?

— Дык… всё. Мы тама теперя глину берём.

Я тут — пролетариат навыворот. Пролетариям нечего терять кроме своих цепей. А нам наоборот — боярскую цепь или гривну — не дают. Ну, тем для вас же хуже.

— Николай, уймись. Дядя пошутил. Цена этим цацкам по весу да по камням — полста гривен. Но это если их на торг выносить да продавать россыпью. А они сведущими людьми вместе собраны. В один…

Как это сказать по-русски? Гарнитур? Комплект?

— В один набор. В несколько цельных наборов. От этого — вторая цена. Прикрасы эти — память самой великой русской княжны, Елены Ростиславовны. Они ей дороги. От этого третья цена. Господин твой сказал: купи. Не «посмотри», не «поторгуйся» — купи. От этого четвёртая цена. Итого: 200 кунских гривен.

Из бородатых анекдотов:

«Лейтенант-полицейский такому же сержанту на трассе:

— Я тебя сюда поставил не складывать и умножать, а отнимать и делить!».

А вот я все четыре арифметических действия знаю: умножение произведено, переходим к отниманию.

В помещении установилась гробовая тишина. Николай начал медленно расплываться в восхищённой улыбке. Скарбник потряс головой, будто отгоняя приснившийся кошмар.

— Сопля охреневшая. Да ну! Чего я тут попусту время трачу.

Он повернулся к Акиму:

— Ты цену слышал. Давай по рукам, и я велю серебро нести.

Аким тоже расплылся в улыбке:

— Как был жмотом — так и остался. Золото — его, и цена — его (он кивнул в мою сторону). С ним и руки бей. А мне нельзя — у меня пальчики больные (он поднял на всеобщее обозрение свои перебинтованные сожжённые в пытках руки). Так-то, милок.

— Я… я… Я тебе не «милок»! Я сюда князев скарб беречь поставлен! Ишь ты — четыре цены! Хрен тебе! Накось выкуси!

В крайнем возбуждении он сунул

по нос Акиму кукиш и потряс им. Потом повторил процедуру перед моим лицом. Я несколько отстранился, внимательно оглядывая предложенный для моего пропитания фрагмент скарбникова тела. Потом открыл рот и, со зверским выражением на лице, начал примеряться. Тот отдёрнул руку и в испуге спрятал её за спину.

— Ну вот… А говорил: «на, кусай». Экий ты, дядя… переменчивый. А с ценой — ещё проще. Не хочешь платить — иди к князю. Скажи, что к делу не годен и вали отсюдова. Или скажи, что слова княжии — вода. Что, по воле твоей, княжьим словам веры быть не должно. Иди, порадуй Романа Ростиславовича.

— Дык… Два ста гривен! За что?! Вот за эти… прости господи за дурное слово…

— А вот это уже не твоего ума дело. Хотя мог бы и подумать. Зачем отдавать вотчиннику на рубеже земли Смоленской серебро горстями? Такому, который только собирает дружину? Может одно копьё собрать, а может, с серебром, и три. Боярин-то… даже ещё и не новооглашённый. Сколько у него чего должно быть — со стороны покуда не видно. А князь Владимирский только-только теми путями прошёл, всё дружины по Угре высмотрел. А тута раз — новая. А суздальские и не знают.

Я внимательно оглядел присутствующих.

— Я так полагаю, что здесь болтунов нет. А Аким Яныч? Наши-то — крепкие, а вот…

— Ты ещё поищи суздальских послухов в княжьем тереме!

— Тю! А где ж им ещё быть-то? В тереме-то всё и варится. А со стороны… Что может вражий соглядатай со стороны увидать? Боярин цацки — отдал, князь — взял. А почём, сколько… брешут кумушки. Как дать рубежнику, опальному, ещё не-боярину серебра на добрую дружину и чтоб комар носу…?

Цепкий, внимательный, слушающий взгляд этого… кравчего. Сонный, но неотрывный — «будды», родной, восторженный — Акима. И тяжёлый вздох Якова, сидящего с опущенной головой:

— Я же говорю — ловок. Нам бы его под Луцк… Э-эх… Плати, скарбник. Или беги к князю да собирай вещички.

Монотонный, непривычно длинный для лаокоониста монолог подвёл черту. Все помолчали, обдумывая сказанное. Скарбник мотнул головой слуге, и тот устремился к двери во внутренние помещения. Я аналогично — Николаю, и тот последовал.

Мычание и протянутые вслед руки имели, видимо, смысл: «Туда нельзя. Посторонним вход воспрещён». На что я, поймав скарбника за рукав, внушительно разъяснил:

— Во избежание. Если что — пусть уж сразу. Быстрее будет.

Глава 217

С четверть часа все сидели молча. «Будда», похоже, снова задремал. Кравчий тоже кемарил. У меня есть подозрение, что этот… Демьян какая-то шишка в какой-то местной спецслужбе. Или, как, минимум, ответственный отставник на ответственном посту.

Я уже объяснял, что травить высокородных удобнее всего через вино. Кравчий работает на пирах разливальщиком — виночерпием. Но его функции могут быть сильно расширены. У него куча помощников — кто гостям наливает, кто упившихся утягивает, буйных во хмелю успокаивает. И пьяный трёп — слушает.