Обычная история Гиганта, всех нас и меня

Фридман Эман Петрович

Внешность у Ларисы была прекрасная. Как и ум, сердце, а также характер. Она имела лицо и фигуру манекенщицы, даже была выше меня. С первого взгляда казалось, что она стерва, но после общения с ней выяснялось совсем другое.

Она была ни хорошей, ни плохой. Просто девушкой со своими заморочками и тараканами. Разница в десять лет помешала не сразу. Лариса увлеклась мной, но я не увлекся ею. Она была мне симпатична как друг и не больше. Зато ее приняла Маша. Я дал себе обещание полюбить эту женщину ради счастья сестры. И у меня

это почти получилось бы…

— И что же вас остановило?

Я встал, подошел к ящику, вытащил из него пачку сигарет. Кажется, за все это время я скурил месячный запас.

— Так случается в жизни, что если ты берешься за руки с человеком, которого изначально не любишь, то вместе с ним идти по одному пути у тебя не получится никогда. Сначала вы будете топать по ровному асфальту, делать вид, что кочки и ямки вам не мешают, и вообще встречаются они на пути любой пары. Затем ваши руки будут потеть от того, что вы долго идете вместе. Захочется их разжать, отойти друг от друга… И так вы притираетесь друг к другу до тех самых пор, пока не доходите до бетонной стены. Ваша общая дорога расходится на две части.

Мы с Ларисой не сразу поняли эту стену. Долго изучали ее и думали, как обойти. Но в итоге нам пришлось идти налево или направо. Каждый тянул в свою сторону. Тянул, тянул и решил, что одна пойдет на запад, а другой — на восток. Но самовнушение — страшная сила, которая сжирает все цвета из твоего мира. Он становится скучным, и ты начинаешь жить по установленным правилам.

Не раз мы бежали друг другу навстречу, но рано или поздно оказывались у той проклятой стены.

Лариса и я перестали скрывать друг от друга своих любовников и любовниц. Однажды на кухне мы обсуждали их. Долго смеялись, а потом нам стало грустно, что за всеми этими разборками и притираниями мы потеряли того, ради кого все это делали.

Маша опять осталась одна. Я пропустил ее первые прыщи и первую несчастную влюбленность. Она нашла подруг, которым была не нужна и… И парня-придурка, что просто пользуется ее наивностью.

Потом вышел мультик по ее любимому фильму. Она взяла с меня обещание, что я обязательно схожу с ней на премьеру. Я оправдался, что занят. Но я соврал, понимаешь?

— А что она?

— Она попросила меня сходить с ней на фестиваль и переодеться Виктором и Эльзой*. Конечно, я ляпнул, что согласен. И два года она не заикалась об этом. Но вот теперь!

Гигант ничего не сказал. Мне хотелось извиниться перед ним, что все получилось так некстати. Мне не хотелось переваливать на него все эти проблемы, но я вдруг почувствовал себя счастливым, когда рассказал об этом. В голове всплыл сегодняшний конфликт по поводу моего поцелуя с парнем.

Щеки загорелись. Я попытался выяснить его отношение к происходящему.

— Слушай, я… Я это… Ну, я не того. Не такой, честно.

Он

повернул ко мне голову, продолжая мыть посуду. Я замер, внимательно ожидая от него ответ.

— Ну, Илья, не подумай. Я не…

— Я и не думаю, — наконец, ответил он и уставился в раковину. Потом медленно протянул мне тарелку, чтобы я ее вытер.

— Просто я… Знаешь…

— Вам же понравилось с ним целоваться? — После этих слов я чуть не уронил посуду. Почувствовал, как щеки вспыхнули еще сильнее. Пальцы сжали полотенце, а язык попытался выдать что-то связное.

— Но… Я не такой.

— Понравилось? — Он протянул мне еще одну тарелку, видя, что я не закончил с предыдущей.

— Да, — наконец, холодно выдал я. Какой-то легкий камешек упал с моих плеч и ударился о паркет. Это был тот груз, который я пытался нести все это время.

— Вам этого хотелось в тот вечер. Вы это и сделали, — его интонация была всегда одинакова. Гигант спокоен. Если он напуган, смущен или рад, то он либо молча смотрел, либо улыбался. — Нельзя сожалеть о таком. Не каждый может делать то, что хочет.

— Мне стыдно за это. — Он вновь продолжил мыть, а я — вытирать. Лицо все еще горело, а сердце колотилось как ненормальное. Кому, кроме сестры, я говорил так много о себе?

— Перед кем?

— Перед всеми. — Я смотрел на него и ждал, когда же он повернет голову, чтобы посмотреть на меня. Но он этого не сделал, лишь пожал плечами, не отрываясь от своей работы. — Я не хочу, чтобы обо мне плохо думали окружающие. Люди же ведь не вникают, почему ты сделал то или это. Они сразу бросаются осуждать.

— Мама говорила, что осуждать умеют только те, у кого больше всех грехов.

Он выключил воду, протянул мне последнюю тарелку. На его засученных рукавах была пена. Он чуть наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть меня. Мне показалось, что в этот самый момент я стал еще меньше обычного.

— Они разочаровываются во мне, когда узнают подноготную. Я уже не жду, что меня будут любить. Мне страшно, что меня лишат элементарного общения, когда узнают то, какой я.

— Я ничего от вас не жду, чтобы быть разочарованным.

Это были самые длинные слова за всю историю нашего общения. Он взял из моих рук тарелку, которую я так и не вытер.

— Мне казалось, что ты убьешь меня, когда узнаешь. Правда, я всегда любил женщин, хотел завести семью и…

— Я не знаю, как к такому относиться. Моя мама ничего не говорила об этом. Но я знал о том, что есть разные люди. Я понимаю, почему они это делают, — его простые предложения медленно входили мне под кожу.