Обыкновенная история в необыкновенной стране

Сомов Евгенией

«Голландская кладка с расшивкой! Ах, кто тебя выдумал!»

Вавилонская башня

В этом лагере смешались «тысячи языков». Каких только национальностей здесь не встретишь! Примерно двадцать европейских народов и столько же азиатских, к тому же был и один африканец. Сначала казалось, что все тут равны и каждый народ имеет свою «нишу», но при ближайшем рассмотрении становилось понятным, что главенствуют здесь украинцы. Большинство из Западной Украины, где вели они партизанскую войну против оккупантов, как немецких, так и советских, за «Самостийну Украину». Советские прокуроры называли их «бандитами» или по фамилиям их лидеров: «бендеровцы», «мельниковцы». Они сохранили и приспособили структуры своих

организаций к условиям лагеря. К лагерной организации западных украинцев примыкали и восточные, которые отлично говорили по-русски и многие на воле служили в советских учреждениях. Их высшее руководство состояло из двух выбранных лиц: один из них Гримак, из повстанческих офицеров, другой Мосейчук, бывший студент Киевского университета. Организация считалась тайной, хотя все о ней знали и могли пальцем указать на руководителей. Трудно сказать, сколько членов эта организация насчитывала, но уж по меньшей мере тысячью они располагали. Членом организации, без всяких формальностей, становился тот, кто соглашался поддерживать ее и выполнять приказы руководства. Все были разбиты на сотни и группы, знали друг друга в лицо и связь с «центром» поддерживали через посыльных. Остальных же украинцев называли они «братвой». Но и «братва» должна была делиться с «бедными» частью своих продуктовых посылок, такова была «социальная программа».

Было и собрание представителей групп и сотен, так называемая «рада». Она выбирала своих делегатов, судила провинившихся и утверждала важнейшие решения руководителей. Эти заседания были конспиративными. В обусловленное время все представители собирались в назначенном месте, быстро все решали, голосовали и тут же, через несколько минут, разбегались по своим баракам.

Конечно же, начальство лагеря знало об этом: «стукачей» везде хватало, но начинать против украинцев войну, нарушать тишину в зоне оно тоже не хотело, да и причин не было. Так что в зоне внешне все выглядело мирно.

Чувства национального единства среди украинцев подогревал Мосейчук, идеолог организации. Время от времени для избранных он читал лекции прямо в бараке, в основном о славных делах предков украинского народа. В организации были и профессиональные артисты театров, которые с разрешения начальства организовали даже любительскую труппу и в помещении столовой устраивали настоящие спектакли, в которых женские роли исполняли молодые парни, что вызывало восторг у публики. Играли, конечно, на украинском языке. Особенно популярна была комедия Крапивницкого «Як бы ни ковбаса да чарка, так не була бы и сварка».

Возник и украинский хор под руководством церковных певчих. А уж петь украинцы ох как умели! Иногда по вечерам из окна их барака разносились задушевные песни, полные печали: «Реве и стогне Днипр широкий…» или «Взял бы я бандуру, бандуристом стал…».

У русских же к тому времени никакой организации не было, и поэтому украинцам удалось занять все важные должности в обслуге зоны, и в бане, и на кухне, и в мастерских, что избавляло многих от общих работ на строительстве. Это создавало впечатление, что лагерь наш украинский.

В большинстве своем были украинцы добродушными ребятами, хотя порой внушаемый им национализм делал их злыми и недоверчивыми. И тогда всю ненависть к советской власти они переносили на всех русских, не понимая, что и те находятся в таком же порабощении. Русские становились тогда «москалями» и должны теперь в лагере отплачивать свою вину перед украинцами. Это рождало рознь и вражду.

К своим врагам они причисляли также и поляков, так как в свое время правительство Пилсудского боролось против украинского сепаратизма. Косо смотрели они и на белорусов, считая их «русскими». Доставалось и прибалтийским народам.

Во всем стремились они подчеркнуть свои национальные черты. Даже нашу лагерную одежду умудрялись перешивать на украинский манер: брюки в виде шаровар, украинские узоры на вороте гимнастерки. Говорить по-русски считалось неэтичным, и забавно было наблюдать, как только что говоривший с тобой по-русски сразу же переходит на украинский, едва лишь замечает,

что к нам приблизился украинец. После разрешения иметь в зоне небольшую библиотеку появилась у них возможность читать свою литературу. Это были, конечно, Тарас Шевченко и Коцюбинский, хотя и Гоголя считали они своим. Но вот беда, писал-то он только по-русски. Выход и тут был найден: нашлись грамотные люди, которые смогли смотреть в русский текст и тут же переводить его на украинскую «мову». Нужно было видеть, как загорались глаза простых украинских парней, слушающих гоголевскую прозу. Особенно полюбился им «Тарас Бульба». Когда в последней главе Тарас перед казнью кричит: «Сынку, слышишь ли ты меня?!» и из толпы доносится: «Слышу, батько, слышу!», слезы блестели на глазах у многих.

Нашелся среди них и тенор из оперного театра в Киеве, который имел богатый репертуар, но пел на русском языке, что нарушало этикет. Но и здесь отыскался выход, арии были переведены на украинский, и получалось очень забавно. Например, ария паяца из оперы Леонкавалло «Паяцы» «Смейся, паяц, над разбитой любовью!» звучала примерно так: «Рерочи, попрыгач, над разрепанной коханни!».

В огромной массе заключенных разыскали трех священников из униатов, которые были тут же приближены и обласканы, за что должны были отправлять тайные службы, конечно, только для избранных.

Вся эта «национальная украинская жизнь» никому в зоне не мешала бы, если бы она не перешла в притеснение других национальностей, в первую очередь русской.

Сначала украинцы создавали бригады исключительно из своих людей. Но постепенно поняли, что такая бригада должна в полную силу работать. И пришла им в голову мысль подбрасывать в русские бригады своих избранных людей с тем, чтобы они там только делали вид, что работают, а норму за них выполняли бы другие рабочие бригады, русские. Русским бригадирам угрожали и требовали, чтобы они молчали. Так постепенно все украинские деятели оказались дармоедами. Бригадиров, которые отказывались принимать к себе паразитов, избивали. «Москали должны расплачиваться за свою вину перед украинским народом!»

У помещения, где выдают посылки, появились украинские Наблюдатели. У получивших посылки вымогали «украинскую Долю», своего рода налог. Посыпались от работяг жалобы к нам, бригадирам, нужно было что-то предпринимать.

У русских, как и у всех больших наций, шовинизм почти не проявлялся. Однако, испытывая давление украинцев, и они стали объединяться. К ним присоединялись и другие национальности: грузины, греки, сербы и даже узбеки и казахи. Создавалось что-то вроде лагерного интернационала, под русским руководством. Люди искали защиты. Боевой силой этой едва наметившейся организации стали бывшие члены РОА, число которых в зоне все возрастало, а также бывшие советские военнослужащие, побывавшие в плену. К сожалению, большинство из них были политически инертны. Хотя постепенно и они прозревали, особенно те, кто штурмовал Берлин или Прагу, получил ордена, а в итоге оказался в заключении «за измену Родине».

Много было и старых русских эмигрантов, захваченных в Восточной Европе. Это были банкиры, офицеры Белой армии, предприниматели, редакторы газет и просто служащие. По своим политическим взглядам они очень различались, что приводило к постоянным спорам. Некоторые еще продолжали верить в восстановление монархии или в создание новой демократической России. Другие же разочаровались во всем и превратились в скептиков-обывателей.

Но еще более печальную картину представляли собой так называемые русские реэмигранты или, как их прозвали в зоне, «русские дураки». Неустроенность жизни на Западе, победа Советской армии над фашизмом, постоянное чувство ностальгии и массовая агитация в советских посольствах толкнули этих несчастных получить советское гражданство и вернуться на Родину. Многие из них даже были фанатично влюблены в Сталина, и портреты его висели на видных местах в их квартирах, а на своих собраниях они распевали «Широка, страна моя родная!». И когда соотечественники пытались вразумить их, они или затыкали уши, или кричали им: «Вы были и остались предателями Родины!».