Очарованная легендой
Шрифт:
— Я не люблю топы, — сказала я по-детски. — Они мне не идут.
Он ностальгически улыбнулся, словно подумал, хотя и не вслух: «Зато они идут Еве».
В ожесточенном и злом ответе на его невысказанные слова я воскликнула:
— Наверное, хорошо быть абсолютным совершенством!
Он пристально посмотрел на мое лицо, которое медленно заливала краска.
— Кого вы имеете в виду?
— Еву, конечно.
Он улыбнулся. Это была задумчивая, ускользающая улыбка.
— Нет абсолютно совершенных людей, — ответил он после длительного размышления. — Люди не драгоценные камни. Все допускают ошибки — именно это делает их людьми. Но
Мимолетная улыбка пробежала по суровому лицу первого секретаря — бесконечно раскрывающая, бесконечно нежная. Я молча тянула восхитительный холодный напиток. Внезапно его вкус стал горьким, как злоба.
Если бы я любила биться об Заклад, то знаю, на кого поставила бы деньги в любовной игре, так заинтриговавшей Мораг. На отсутствующую соперницу, красивую, несравненную Еву Трент.
Собственно, Ева Трент, казалось, путешествует с нами. За время, пока мистер Фицджеральд посвящал меня в систему предупреждения землетрясений в Беланге, ее имя возникало неожиданно часто. В папке, которую мистер Фицджеральд показал мне, имелись листы с ее ровным четким почерком.
И когда мы приземлились на летном поле Беланги (которое и в самом деле было небольшим полем с двумя хижинами и контрольно-диспетчерским пунктом), я увидела трех горных пони, пользовавшихся скромными удобствами аэропорта и щипавших траву у единственной взлетно-посадочной полосы около разбитого автобуса, который должен был доставить остальных пассажиров в город. Мне пришла в голову забавная мысль, что третье животное не просто вьючная лошадь для запасов, но предназначается для невидимой неотвязной Евы, пребывающей с нами незримой тенью.
При всем том это была невероятно красивая горная поездка. Единственная тропа змеилась по каменистой осыпи через небольшие пенистые потоки, по диким тропическим лесам с цветами и разноцветными птицами, под гигантскими каучуковыми деревьями и эвкалиптами, затем поднималась выше и выше в прохладный темный ельник. Каждые несколько минут показывались внизу, в долине, старый инкский серебряный шахтерский город и зеленая змея широкой реки.
Солнце стояло в зените, горячее и сверкающее, но в тени ельника было прохладно, пахло сосновыми иглами и влажной землей. Хорошо обученные пони пробирались по тропе, иногда фыркая. Они успокаивающе пахли животным теплом, — а я сейчас ощущала странную потребность в комфорте.
Джеймс Фицджеральд ехал впереди, я за ним — совсем как индейцы. Вьючная лошадь с невидимой и неукротимой Евой замыкала колонну. Я вообразила, что, когда она ездила на инспекционное посещение, воздух звенел ее остроумной беседой и веселым смехом. Возможно, мистер Фицджеральд или даже его превосходительство позволяли ей собирать цветы — орхидеи, которые росли в изобилии, как лютики, или бледные восковые цветы, похожие на гигантские магнолии.
Передо мной на фоне меняющегося горного пейзажа маячил могучий, но тревожащий вид широких плеч мистера Фицджеральда, его твердой шеи, высокомерной посадки его головы. Этот вид притягивал мои глаза и занимал все внимание, исключая из него все остальное. Мой пони трусил в неловкой близости к его пони. Когда позволяла тропа, он ехал рядом. Но мистер Фицджеральд оставался погруженным в свои мысли, пока на гребне горы за последним поворотом тропы не открылся сверкающий купол.
— Вот вам, — заметил он, — памятник щедрости британской публики, металлоконструкциям и терпению вьючной лошади. — Он улыбнулся через плечо третьему животному,
Я посмотрела в направлении пальца мистера Фицджеральда и увидела современную одноэтажную постройку с куполообразной алюминиевой крышей, широкими окнами и белым балконом. Две фигуры на балконе приветственно махали нам руками.
— Для них наш визит — событие месяца, — сказал мне Джеймс Фицджеральд. — Они облачились в лучшую воскресную одежду, ожидая возможности поговорить с другими людьми. Ева обычно… — Он остановился.
— Конечно, — вяло пробормотала я, — они ждут Еву. Они будут разочарованы.
— О, не обращайте внимания. Вы — новое лицо, перед которым можно похвастаться своими игрушками.
Слабое утешение, и для них и для меня.
В истинно чарагвайском стиле эти двое, Луис и Санчес, максимально использовали утешительный приз. И я тоже. Пока их помощник-индеец сгружал запасы с вьючной лошади, мне показывали огромный современный сейсмограф, гигантские барометры, астрономические диаграммы. Сейсмологи с гордостью продемонстрировали электрическое устройство, на котором чувствительные участки земной коры при первом признаке сотрясений почвы загорались красным светом, показали карту станций раннего предупреждения, позволяющих объявить красную тревогу в опасных областях. Я выразила восхищение генератором, отполированным и смазанным, как двигатель «роллс-ройса». После холодного завтрака на балконе, пока мистер Фицджеральд обсуждал с этими двумя жалобы и предложения, я скопировала ежедневный дневник (список из семидесяти трех незначительных толчков за прошлый месяц), занесла в журнал, что требует ремонта и исправлений, какие необходимы запасы, и увязла в поправках к научным руководствам.
Когда мы отправились в обратный путь, было три тридцать, солнце стояло почти точно под углом в сорок пять градусов, и до шестичасового самолета в Куичу оставалось еще предостаточно времени. Теплый полдень был полон ароматом горных цветов. Сытые, напоенные и отдохнувшие, наши кони шли быстро. Вьючная лошадь, освобожденная от груза, своенравно бежала за мной.
На изгибе тропы мы натянули поводья и обернулись. Хозяева все еще с энтузиазмом махали нам с балкона.
— Они явно вас полюбили, — улыбнулся через плечо мистер Фицджеральд.
Я вспыхнула от удовольствия. Почему-то меня дернуло спросить такого честного человека:
— Как Еву?
Сначала мне показалось, что он не расслышал.
Когда дорожка стала достаточно широка, он придержал своего пони, чтобы мы поравнялись. Потом сказал:
— Ну, симпатия — это чувство. Чувство нельзя измерить, верно?
Ясно, что он дипломатично выкрутился, и ответ отрицательный.
— Кроме того, — продолжал он, — в симпатии между мужчинами и женщинами, — Джеймс Фицджеральд хмурился, подбирая слова так же осторожно, как наши пони пробирались среди ненадежных корней деревьев, — всегда есть дополнительный элемент.
— Какой?
— Ну, вы не ребенок. Физическая привлекательность.
— Только не говорите, — попросила я, бросая взгляд через плечо на теперь невидимую сейсмо-станцию, — что эти двое тоже влюблены в нее?
Дорожка сужалась в темноту соснового леса. Мистер Фицджеральд сжал коленями бока пони и выехал вперед. Но сначала бросил на меня взгляд умеренного порицания.
— Не Луис, нет, конечно же нет. У него большая семья. Но Санчес, да, возможно. Или, по обычаю чарагвайцев, ему нравится воображать, что он влюблен.