Очарованный
Шрифт:
Если моя семья погибла — а к тому времени я уже убедилась в этом, особенно потому, что никто не пришел меня освободить, — мне не для чего было бы жить.
Я знала, что терпение Ноэля иссякнет и возбуждение Роджера наступит, что мои дни сочтены, пока я продолжаю свой тихий, болезненный бунт.
Но я не хотела жертвовать своей гордостью и самообладанием, соглашаясь быть рабыней самого садистского человека в Англии.
Я отказалась осквернить множество золотых воспоминаний об Александре как о моем Мастере, назвав тем же титулом любого другого человека,
Это было богохульство.
Кощунственно.
Меня не волновало, означает ли это, что моя религия — это цепи и кнуты, Господство и подчинение, согласие и бунт.
Я слишком долго молилась у алтаря Александра, чтобы теперь стыдиться.
Именно эти воспоминания о нем поддерживали меня в темные, бурные часы одиночного заключения в этой замороженной клетке.
Когда Роджер устал от моей апатии и его юношеские кулаки нанесли взрослые удары по моему распростертому телу, я подумала об Александре, нежно моющем мои волосы, пропускающем пряди, как чернила, сквозь пальцы.
Когда Ноэль пытался унизить меня, забрав мое ведро для унитаза, а затем снова, когда он вылил свое семя мне на лицо, в то время как Роджер держал меня, напоминая, что я уже принадлежу ему, я думала обо всех способах, которыми Александр сделал меня своей с самого начала. Как он метил мою задницу своим клеймом, мой разум — своим языком силы и мое сердце — двойственностью своих действий и намерений.
Я напоминала себе, повторяя часами каждый день, что я принадлежу ему, ему, ему …
Не им.
Может быть, даже не самой себе.
Его принадлежность предоставила мне мысленный щит, за которым я отчаянно пыталась спрятаться. Я не могла нести ответственность за свои действия, потому что это делал Александр, а если он не мог быть рядом, то и мысленно я тоже.
В тот момент, когда двойные двери распахнулись, я поняла, что терпение Ноэля закончилось. Воздух собрался вокруг него, притягиваясь магнетической силой его ярости, когда он бродил по мрамору рядом со мной, где я лежала, свернувшись на земле, с цепями, перекинутыми через руки, в поисках кого-нибудь, кого можно было бы обнять в холодном комфорте.
Я всмотрелась в тени его лица, его тело было полностью освещено гнетущим светом прожекторов, окружающих нас. Никогда еще он не выглядел более зловещим и более подходящим обстановке.
— Ты встанешь, — мрачно пообещал он.
Во рту у меня было слишком сухо, чтобы вымолвить слова, поэтому я ответила неподвижностью и молчанием.
— Ты встанешь, Рути, потому что я знаю, что твоя гамартия — это твое доброе маленькое сердечко. Ты не можешь видеть, как страдают люди, не так ли?
Мое горло сжалось и потерлось, как наждачная бумага, когда я тяжело сглотнула.
— Нет, ты не можешь, — согласился он с высокомерным удовлетворением. — Итак, ты встанешь, потому что если ты этого не сделаешь… Его лукавое, самодовольное презрение витало в
Мои глаза расширились прежде, чем я смогла выработать выражение лица.
Он не мог быть серьёзным.
Только я к тому времени знала достаточно хорошо, чтобы понять, на что пойдет Ноэль, чтобы добиться своего. Он был психопатом, который хладнокровно убил бесчисленное количество женщин, включая свою жену и мать своих детей.
Конечно, он убьет слуг. Для него они были не чем иным, как автоматическими ответами на его основные потребности.
Вероятно, он получил бы удовольствие, убивая их.
Желание заплакать переполнило мое сердце и заставило мой пульс участиться.
Я отказалась поддаться порыву.
Если бы я собиралась капитулировать, я бы делала это до конца.
Александр научил меня этому.
Мое тело болело, когда я поднималась на ноги, ноги дрожали, пытаясь удержать мой вес впервые за несколько дней. Ноэль так сильно шлепнул меня по груди, что я зашипела.
— У тебя синяя кожа. Искупайся и оденься в одежду, которую я тебе оставил, а затем спустись вниз по лестнице, чтобы помочь слугам приготовить ужин. Я хочу, чтобы ты служила мне голыми руками, — с мрачным весельем проинструктировал он, прежде чем поднять одну из моих рук и засосать палец в рот. — Я хочу, чтобы каждое блюдо было приправлено вкусом твоей плоти.
— Ты мне противен, — сказала я ему.
В следующее мгновение я оказалась на полу, моя щека пылала такой сильной болью, что я на мгновение ослепла. Прежде чем я успела прийти в себя, рука Ноэля схватила меня за подбородок, и я знала, что это оставит синяк, темный, как сок ежевики.
— Поговори со мной еще раз, Рути, — почти лениво предупредил он, что прямо контрастировало с его словами и его хваткой. — И я позабочусь о том, чтобы никто больше никогда не называл тебя красивой. Поняла?
Я кивнула, бунт так горячил мой язык, что обжигал его.
Невероятно, но его хватка на моем лице усилилась.
— Ответь правильно.
— Да, сэр, — сказала я с величайшим уважением, чтобы он больше не ударил меня за то, что я сказала — сэр, — хотя ему бы понравился Мастер.
Он издал короткий звук одобрения, а затем отпустил меня легким толчком, так что я упала обратно на пол.
— Иди в свою старую комнату. Миссис Уайт ждет тебя там.
У меня перехватило горло, когда я подумала о женщине, которая принимала участие в каждом шаге моих пыток со стороны Ноэля. Гнев окутал мое хрупкое тело, и я загорелась.
К тому времени, когда я медленно и мучительно шла по коридору к своей старой комнате, моя кожа горела от огня в крови.
Миссис Уайт ждала в том же черном платье и белом фартуке, которые она всегда носила, ее кудри были собраны в привычный пучок. Она была старше, но лицо ее сохраняло девичью пухлость, благодаря которой она казалась моложе, чем была на самом деле.