Очарованный
Шрифт:
Почему худшие люди, которых я знала, носили самые красивые маски?
Это сделало почти невозможным увидеть сквозь мою инстинктивную любовь к их красоте демонов, скрывающихся под ними.
— Добрый день, дорогая, — поприветствовала она меня искренней, хотя и трепетной улыбкой. — Очень приятно снова видеть тебя живой и здоровой.
— Хорошо? — спросила я, воздух шипел от моего тела, как пар от перегруженного двигателя. — Ты думаешь, это хорошо?
Она закусила губу и нервно захихикала.
— Нет, может, и нездорова, но точно жива. Я не была так уверена после того, что произошло в Нью-Йорке.
— Как будто
Она тяжело сглотнула, ее дыхание было горячим и пахло персиками рядом с моим лицом. Как ни странно, тот факт, что она недавно лакомилась сладкими спелыми фруктами, разозлил меня еще больше.
Я уже несколько дней не пробовала ничего свежего, а эта ужасная сука наедалась фруктами на гребаной кухне Александра.
Моя рука резко вскинулась прежде, чем я успела это осознать, и обвила палец за пальцем вокруг мясистого, бледного горло миссис Уайт. Она задохнулась от моей хватки, ее слюна полетела мне в лицо. Я стерла ее одной рукой, а затем усмехнулась почти прямо ей в губы:
— Меня не волнует, если у тебя не было выбора. Меня не волнует, даже если ты просто пытаешься выжить. Ты взяла меня под свое крыло, пока я была здесь в рабстве, ты заставила меня поверить, что я могу тебе доверять, а потом воспользовалась этим. Возможно, я могла бы простить тебя за это, но я никогда не смогу простить тебе то, что ты забрала меня у Ксана. Я никогда не смогу простить ни тебе, ни твоему сыну убийство его и моей семьи.
Миссис Уайт пробормотала, ее лицо созревало, как помидор на лозе: от болезненно-зеленого до розового, а затем до ярко-красного.
И все же я сжала.
Это будет не первый раз, когда я кого-то убиваю, хотя, вероятно, последний.
Я знала, что жить мне осталось недолго, и если бы это было последнее, что я сделала, я была бы счастлива, что сама покончила с жизнью Мэри Уайт.
Дверь позади меня с грохотом открылась как раз перед тем, как меня оторвала от нее рука, переброшенная через мою грудь и плечи. По его запаху, мускусному и искусственному, я поняла, что именно Ноэль утащил меня от своей прежней рабыни. Он толкнул меня в кресло перед туалетным столиком, а затем так сильно ударил меня по моей и без того воспаленной правой щеке, что я почувствовала, как кожа на скуле треснула.
Затем он оказался прямо перед моим лицом, заключив меня в клетку, обхватив руками стул, и навис надо мной, как мстительный Бог.
— Я дал тебе свободу и без угрызений совести забираю ее снова. Если ты не умеешь себя вести, я тебя заставлю. — Он посмотрел через мое плечо на дверь, где я могла видеть Роджера на своей периферии, подпрыгивающего на цыпочках, наблюдая, как его отец вымещает на мне свой гнев. — Сынок, принеси мне мой набор инструментов.
Оказалось, что версия инструментария Ноэля напоминала что-то из «Доктора Франкенштейна». У него были молотки, гвозди и пистолет для гвоздей, кнуты, плетки и цепи, сырой имбирь и кайенский перец, зажимы с зубцами и гири с крючками для прикрепления к пирсингу гениталий. Сначала он надел мне на голову красный кляп и зажал его между зубами, так что я сидела перед зеркалом и выглядела как жареный поросенок, готовый к употреблению.
Затем он открыл этот злобный комплект и начал применять
Мои руки были привязаны от плеча до запястья грубой веревкой к спинке стула, а ноги от паха до лодыжки были привязаны к ножкам стула. На нежную кожу моего клитора была нанесена имбирная паста, вызывающая зуд и жгучий дискомфорт еще до того, как он зажал ее твердыми металлическими зубами. Затем Ноэль научил Роджера, как использовать регулируемые S-образные зажимы, чтобы зажать мои соски между металлическим кронштейном и головкой винта.
Худшей частью всего испытания было то, что мне приходилось смотреть, как меня связывают, как куклу, в красивом позолоченном зеркале, которое я когда-то любила, в комнате, которую Александр помог превратить в дом.
Слезы катились по моему лицу даже после того, как они закончили, сфотографировали меня и ушли с предупреждением, чтобы миссис Уайт приготовила меня к ужину, иначе…
Ее руки дрожали, когда она красила мои открытые губы в кроваво-красный цвет и вытирала мои слезы, как могла, нанося бронзер и румяна. Иногда ее дыхание сбивалось, когда ее взгляд останавливался на моих синяках на сосках или саднящем клиторе, но она продолжала старательно украшать мое лицо для нашего общего диктатора.
— Я знаю, ты не хочешь этого слышать, — сказала она наконец таким тихим голосом, что мне пришлось напрячься, чтобы услышать ее даже в тихой комнате, — но я хочу, нет, должна объясниться с тобой… Когда Ноэль взял меня в рабство, я была в восторге и в ужасе. Мой отец был одним из последних неудачливых арендаторов, обрабатывавших землю Девенпорта, и он был в большом долгу перед Ноэлем. Как и тебя, меня дали в качестве платы. Я жила достаточно близко, чтобы знать деревенские сплетни, поэтому я знала, что Ноэль делал со своими рабынями. Видишь ли, он прошел через столько всего, и хотя посторонних в зал не пускали, курьеры иногда могли слышать вопли, а затем и некоторые слуги, ну, они болтали, когда им не следовало этого делать. Я не была самой красивой девушкой, и я не была такой обаятельной или стильной, как, по моему мнению, хотелось бы лорду, но я была умной.
Она грустно усмехнулась про себя, закончив мне макияж, и взяла кисть, чтобы провести по моим волосам. Наши глаза встретились в зеркале, и хотя мне хотелось отвернуться, я была загипнотизирована ее уставшим взглядом.
— Я была достаточно умна, чтобы понимать, что мне нужно отдать Ноэлю больше, чем просто свое тело и подчинение, если я хочу это пережить. Помнишь, что я говорила тебе перед балом в Лондоне? Красота увядает, дорогая девочка, и мне нужно было что-то долговечное. Сейчас мне почти жаль, что я не терпела. Двадцать лет — это долгий срок, чтобы быть побежденной человеком с бесконечным творчеством… но я сделала выбор, который сделала, чтобы выжить, а затем, когда у меня родился сын, чтобы и он тоже.
Я пристально посмотрела на нее, записывая свой монолог золотыми чернилами, чтобы она могла прочитать его в моих глазах.
Она посмотрела в ответ, ее губы скривились от противоречивой смеси гордости и сомнения, прежде чем она нерешительно отстегнула кляп и осторожно вынула его из моего растянутого рта.
Я поработала челюстью, чтобы облегчить боль, прежде чем сказать:
— Ты права, мне все равно. Ты принесла в жертву женщину, которой должна была сопереживать. Были и другие способы выиграть игру, другие ходы, которые можно было сделать.