Очень долгое путешествие, или Инь и Ян. Сердце Мира
Шрифт:
— Мы в курсе, — оборвал Иорвет. — Ты дал задание Тэе найти дитя.
— Значит, вы знаете почти всё. Немудрено, что Хранительницы ничего не нашли, — он постучал пальцем по отчёту Умута. — Чародеи уничтожили все следы. Каким-то образом они перехватили второй зов… и отыскали логово драконицы — то, где вылупился мой сын. Нашли останки трупоедов с сабельными ранами и нашли оброненную подвеску со знаком солнца. Такие носят только женщины из Двенадцати — личной охраны царицы.
— Подвеска могла оказаться там по любой другой причине. Это не значит, что дитя у Хатун Мелике, —
Борх покачал головой.
— Царица — могущественная чародейка, она правит Зерриканией почти двести лет. А как я говорил, чародейки имеют особый интерес к золотым драконам. Мы не сошлись с ней во взглядах в прошлом, и я уверен, что она не упустила бы шанс наложить лапу на дитя. Каким-то образом она забрала его у матери… Выкупила? Уговорила? Запугала? Возможно даже, что воительницы из Двенадцати убили Лирменадатт, хотя думать о таком исходе невыносимо — драконы всегда были под защитой зерриканских правителей. В конце концов, мы даже запечатлены на гербе этой страны!
— Не хочешь ли ты сказать, — вкрадчиво заговорил Иорвет, — что желаешь выкрасть дитя у самой царицы? При условии, конечно, что оно у неё и ещё живо. Это и есть твоё небольшое дельце в столице?
— Что мне сразу в тебе понравилось, мой второй эльфийский друг — ты ловишь суть на лету! Дитя всё ещё живо, я чувствую это и в том числе по этой причине так спешу, — Три Галки досадливо хлопнул себя по коленям: — Как же не хватает бочонка пенного эля или даже двух! Нет ничего лучше эля, чтобы смазать с таким скрипом идущие переговоры!
— Но почему ты не можешь сам поговорить с царицей? — спросила я. — Это же Зеррикания, тут поклоняются драконам. Ты всё-таки отец этого дитя.
— Как я уже сказал, у нас с Хатун Мелике старые разногласия. Из человеческих женщин я питаю неодолимую склонность только к Хранительницам, а женщины, и в особенности царицы, не прощают отказов, — Борх передёрнул плечами. — Этот вариант исключён.
Он встал, заглянул под лавку, под которой уже давно никого не было.
— Последнюю ночь перед дорогой я хотел бы провести с моей здешней семьёй, — сказал он и добавил задумчиво: — Расставание, не завершённое должным ритуалом прощания — это рыболовный крючок в сердце, который тянет тебя назад всю жизнь. Увидимся утром.
Борх слегка поклонился и направился в сторону бассейна. Около плотно сплетённых колючих розовых кустов он исчез в одно мгновение, и только высоко поднятый хвост мелькнул в траве.
Иорвет так и сидел неподвижно, опершись на колени предплечьями, и смотрел в прогорающий костёр.
— Завтра осенний эквинокций, первый день Велена, — заговорил он через некоторое время, не отрывая взгляда от переливающихся, то набухающих алым, то гаснущих углей. — Три дня, когда день равен ночи, а мир стоит на пороге между светом и тенью. Время, когда эльфы зажигают огни…
С озера волнами налетала прохлада, тревожила рябью воду бассейна, шелестела листьями по верхам. Осень чувствовалась и в Зеррикании. Год назад в горах под Каэр Морхеном водили хороводы у костров, а потом пошёл снег. Иорвет молчал, и видно было, что мыслями он где-то очень далеко, не здесь.
— Как эльфы празднуют Велен? —
— Открывают молодое вино, едят, если найдётся, что поесть, — он усмехнулся. — Велен — порог, а порог — это место, где можно оглянуться назад и где можно смотреть вперёд. В Велен мы вспоминаем тех, кто ушёл, по кому скучаем — это про прошлое. И признаемся в любви — это про будущее.
Я не обернулась на него, не оторвала взгляда от огня. Мы молчали, а потом он шевельнулся и потянул меня за руку к себе на колени. Я обвила руками его шею, спрятала лицо. За последние несколько дней случилось столько всего — волшебный остров, смерть Рэи, дракон, чародеи, а главное, случился он — Иорвет, что я совершенно забыла о том, что у нас, как обычно, всё ненастоящее, о нашем с ним договоре. Но руки, обнимающие меня, были настоящими, и настоящими были пульсация и биение в ямке над ключицей, которые я чувствовала, прижавшись к нему губами.
— Ты скучаешь по своим? — тихо спросила я.
— Здесь я будто потерялся в безвременье, — ответил он, — а там сейчас идут дожди.
***
— Розы недостаточно хороши для неё, — сказал Борх, поднявшись с колен. На могиле Рэи россыпью лежали срезанные им у бассейна цветы. — Когда я вернусь сюда, то придумаю что-нибудь получше. Этот остров — прекрасное место, чтобы скрыться от всего мира.
Взрытая земля уплотнилась, осела, и я непонимающе смотрела на могилу, как будто в первый раз её видела. Велен — время оглянуться назад, и я скучала по живой Рэе, по её хохоту и грубому голосу. Сама того не подозревая, зерриканка пустила корни в моё нутро, и этот прямоугольник свежей земли, похожий на грядку, вызывал во мне ярость. За спиной прошелестело, будто взмахнули опахалом.
— Да, роз недостаточно, — сказал Виллентретенмерт, прыжком поднялся в воздух и, расправив крылья, приземлился около трупа костеца. Обернул к нам сияющую золотую морду. — Нужен салют.
Огонь из его пасти жарил гниющее мясо, как напалмом. С шипением повалил чёрный дым. «Прощай, Рэя», — думала я, и тушу охватило пламя, взвившееся до небес.
***
Когда мы покинули остров и добрались до чародейского лагеря, около трупов уже хозяйничала стая гиен. Почуяв нас, гиены отбежали на безопасное расстояние и ходили кругами, хрипло тявкая и выжидая, пока мы уйдём. В загоне блеяли напуганные осиротевшие овцы. Иорвет с Борхом забили нескольких кур, мы вывели из конюшни лошадей и оседлали троих.
— Лошадей заберём с собой, они не в ответе за своих хозяев, — скомандовал Три Галки.
— Овцы тоже не в ответе, но их мы забирать не будем, — сказал Иорвет.
— Я приведу им других хозяев, — ответил Три Галки. — Жизнь песчаников трудна, и отара овец к зиме не будет лишней…
Ветер бил в лицо, далеко позади горел лагерь чародеев. За мчащимся табуном лошадей, как паровозный дым, клубилась степная пыль. Иорвет спешил, пришпоривая вороного жеребца, мимо промелькнули холмики подземной деревни песчаников, и их часовые даже не успели поднести к губам духовые трубки. На всем скаку Борх спрыгнул с седла, в полёте обратился в стрижа и, сделав фигуру высшего пилотажа, взмыл в небо.