Очерк о родном крае

Кокоулин А. А.

Марек пожал плечами.

– Там бизнесмен на повороте или на обгоне не заметил, въехал в каток, - сказал Соломин, - разбил машину, позвонил знакомому автоинспектору, и тот сразу взял в оборот водителя катка, мол, рассказывай, как обгонял, как подрезал... Ну, смешно, да? Так и в нашем случае, любое фактически произошедшее событие подается так, как оно выгодно определенному кругу людей, или же не подается вовсе. Или на его почве выдумывается что-то иное, информационный мутант, лишь отдаленно напоминающий событие. И люди вокруг принимают такую фальшивую реальность.

–

Например?
– спросил Марек.

– Авиакатастрофа над Локерби.

– Помню, кажется, в восемьдесят девятом. Ливия.

– В восемьдесят восьмом, - уточнил Соломин.
– Двадцать первого декабря. Но не Ливия.

– Как?
– удивился Марек.
– Я точно помню.

– Вы откуда это помните?
– улыбнулся Николай Эрнестович.

– Из репо...

– Да-да, - качнул головой обладатель зажигалки.

– Все мейнстрим-издания, - сказал Соломин, - все издания помельче, все телевизионные каналы и, кстати, наши, в том числе, давали одну только версию. Ливия. Аль-Меграхи и Халифа Фимах. Ливия. Чуть ли не сам Каддафи.

– И что здесь неправда?
– с вызовом спросил Марек.

– А вы знаете, что два года назад, после того как Ливия выплатила жертвам катастрофы компенсацию, Лондонский суд признал обвинения несостоятельными?

– В две тысячи третьем? Да нет, как? Я бы знал.

– Это прошло очень тихо. Один свидетель, как оказалось, получил за опознание три миллиона долларов, эксперт лжесвидетельствовал о корпусе таймера из-за боязни за свою жизнь. Все остальное...

– Нет, я бы точно знал.

– Это жизнь, европеец, - сказал Дима.

– Хорошо, - Соломин сплел пальцы в замок, - возьмем, чуть поновее. Югославия. Сребреница. Что вы об этом знаете, Марек?

– Сербы, армия Караджича...

– Младича, - поправил Соломин.

– Ну, Младича. Расстреляли, кажется, около десяти тысяч мусульман. Международный трибунал признал это преступление геноцидом. Это широко освещалось. Сербы, кстати, тоже признали.

– Вам рассказать альтернативную версию?

– Попробуйте.

Несмотря на приоткрытую форточку дым не спешил вытягиваться наружу. Все плыло и колыхалось. Сосед Николая Эрнестовича прикурил от свечи, добавляя иллюзорности кухонному собранию.

Андрей, отвернувшись, смотрел в окно. Почему-то это Марека обидело - словно брат заранее определил для себя бесполезность разговора.

– Так вот, - сказал Соломин, - мы были уже слабы, скукожившуюся страну растаскивали и добивали молодые реформаторы и подавшиеся в демократы партийные чиновники, год до Лебедя, в общем...
– он махнул рукой.
– Ладно, это все лирика.

– Я помню, я жил здесь, - сказал Марек.

– Сколько вам было?

– Семнадцать. Потом два года бултыхался в институте в Москве. Сейчас кажется, будто и не со мной было.

– Повезло, - со злостью в голосе сказал Дима.

– О Сребренице, - напомнил Соломин.
– Вы знаете, что в девяносто втором и девяносто третьем боснийские мусульмане под командованием Орича вырезали мирное сербское население?

–

Нет, - качнул головой Марек.

– Вы знаете, что там стояли миротворцы ООН, которые позволяли боснийцам делать это? Не знаю уж, стреляли ли сами.

– Нет.

– Вы знаете, что в списках убитых в Сребренице значится всего две тысячи человек, убитых и пропавших без вести за все время конфликта? Знаете, что часть из них, оказывается, голосовали позже? Знаете, что большая часть убитых - боснийские военные?

Марек почувствовал, как горят уши.

– Вы меня словно обвиняете в том, что это все случилось.

– Нет, - сказал Соломин.
– Я просто хочу показать вам, насколько однобоко можно подавать информацию, искажать ее, извращать, кого-то, как выгодно, назначать террористами, а кого-то называть борцами за свободу. И не важно, что эти борцы отрезают головы и выкалывают глаза. Кому надо, видимо, отрезают.

– Вы хотите, чтобы я вам поверил?
– спросил Марек.

Андрей дернул плечом, словно эта реплика уколола его под лопатку.

– Вы уже мне верите, - сказал Соломин.
– Потому что это объясняет все, что творится в мире, и все, что происходит у нас.

– Заговор?

– Нет, банальное стремление к власти. Жадное, всепоглощающее желание управлять и повелевать. Для этого используется, в сущности, веками отработанная схема. Первое: выявление внутренних противоречий в государстве, определенном к контролю или уничтожению, взращивание и консолидация внутренней оппозиции, в том числе, во властных структурах. Второе: формирование информационной маски, которая будет внедряться в головы населению. Грубо говоря, это устойчивые мемы, то, что хорошо запоминается, но, тем не менее, может быть совершенно лживым. Например, что все сербы - террористы. Или что все русские - пьяницы. Или что свободный рынок - это спасение для экономики. А что мы, если отделимся, заживем как Евросоюз. Кстати, для Европы это в несколько ином ключе, но тоже работает.

– Разве?

– Толерантность, права сексуальных меньшинств, эвтаназия, ювенальная юстиция, мультикультурализм и прочая дребедень. Только это другой, более приземленный уровень манипуляции.

– Почему?

– Потому что Европа уже завоевана. Она уже раздроблена, растащена, превращена в потребительский мирок. Правительства - марионетки на зарплате. Аппарат подавления - достаточен для спонтанных и разобщенных акций протеста. Европа кончилась как Европа, о чем, кажется, нисколько не стоит жалеть. Она шла к этому несколько столетий.

– Но разве это плохо?
– спросил Марек.
– Как ни крутите, а Евросоюз все же задает стандарт качества жизни и социальных гарантий. На него равняются другие страны, тот же Китай, та же Индия. В нем просто хорошо жить!

Соломин улыбнулся.

– Вы словно приглашаете меня в гости.

– Не вижу ничего зазорного в том, чтобы сказать: хорошо, где действительно хорошо. Это комфортная среда. Но у вас, наверное, нет визы.

– Нет, - почему-то весело сказал Соломин.
– Не случилось.