Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Дочанашвили Гурам

— Ой, такой чудесный день! Ах, какой день... — вор­ковала девушка. — Давай побегаем по травке!

А Эдмондо, в городе, разволновавшись, отпил два глотка и поставил кружку.

— Не пьешь?

— Нет. Вообще стараюсь не пить — я.

— Почему стараешься не пить — ты? — Глаза Тулио лукаво взблеснули.

— Не знаю... не знаю — я.

— За тебя, Эдмондо, будь здоров — ты. — Тулио вы­пил.— Ух, хорошо! Да, знаешь, Цилио искал тебя.

— Когда? — встрепенулся Эдмондо.

— Недавно

проходил тут. Сказал, что хочет видеть — тебя.

— Правда? Где он? — Эдмондо встал.

— В роще ждет...

— Прошу извинить, приятно было посидеть с вами.

— Всего хорошего, всего... эдакий, — кинул вдогонку Тулио и шумно выдохнул: — Уф! Еле отвязался! — И за­хохотал:— Вот будет потеха! Озвереет Цилио.

«Пора, — решил Цилио, присаживаясь возле Розины. — Пора...» — и, оглядевшись, положил руку ей на плечо.

Девушка залилась смехом.

— Ты вот смеешься, Розина, — грустно сказал Ци­лио, — ты смеешься, а знаешь ли, что означает кругово­рот времени?

— Нет, не знаю, ой как интересно, расскажи, Цилио, расскажи, ты так чудесно рассказываешь...

— В году четыре времени, — начал Цилио, обнимая ее,— лето, осень...

Желтый, вялый лист упал на стол перед Тулио, он смахнул его и спросил Доменико:

— Шипучее пил когда-нибудь?

— Нет.

— Хочешь попробовать?..

— Не знаю.

— Тереза, нам два шипучего, да, смотри, не теплое, как в прошлый раз...

— Потом зима отступит, наступит весна, — проникно­венно продолжал в роще Цилио. — Совершается кругово­рот времени, и все времена года хороши, хороши, прав­да, хороши?

— Да, — согласилась Розина, — а руку убери, при чем тут рука?

Цилио с нарочитой грустью усмехнулся.

— Гм... Объясню тебе, Розина, при чем... Круговорот времени — это чудесно, моя Розина, но плохо то, что при этом время уходит и не заметим, как нагрянет неизбеж­ная старость, и тогда-то поймем, что мы ошибались, го­воря: «Убери руку...»

— Что?.. — призадумалась Розина.

— А он не напьется? — спросила Тереза, ставя на стол две бутылки.

— Нет. Не напьешься, Доменико?

— Нет.

— Славным кажется мальчиком, — улыбнулась Тере­за. — Одет с иголочки... но почему в зеленое, ему синее было бы к лицу.

— Почему?

— Потому что у него бледный цвет лица. Сколько те­бе лет?

— Девятнадцать исполнится.

— Совсем дитя! Как отпустила мать одного...

— У меня нет мамы.

— Нет мамы? — Тереза сочувственно положила руку ему на голову. — Прости, не знала.

Доменико не шевелился — длинные гибкие пальцы ле­жали на его голове.

— Бедный мальчик, — тихо сказала Тереза. — Кто же у тебя есть?

— Отец.

— С ним приехал?

— Нет, один.

— А здесь, в городе, кто у

тебя?

— Никого нет.

— Бедняжка. — Тереза погладила его по волосам и, чуть приподняв ему голову за подбородок, спросила: — Хочешь, поцелую? Но только в щеку...

— Убери, говорю, руку! — взвизгнула в роще Рози­на. — Как не стыдно! Я тебя порядочным считала...

— Уйдет, и эта осень уйдет, — сказал Цилио, поду­мав: «Замужние куда понятливей, куда сознатель­ней...» — И придет весна, буйная, цветущая, зеленая, и эта поляна запестреет безымянно-безымянными цвета­ми...

— Безымянно-безымянными? — оживилась Розина.

— Да, моя Розина. Ты любишь их?

— Ага, ах как ты чудесно сказал: безымянно-безымянными, да?

— Да. Но и они исчезнут.

— Как это — исчезнут? — опечалилась Розина и поду­мала: «У него красивые губы...»

— Исчезнут в круговороте времени. Все уйдем, исчез­нем. Скажи мне прямо я противен тебе?

— Нет, почему... Неужели мы правда уйдем, Цилио, нет, не верю, не хочу верить...

— Тогда зажмурься и увидишь, каким сладостным покажется течение времени...

И он осторожно поцеловал ее. Потом привлек к себе обеими руками и поцеловал крепче. Розина тоже обвила руками его шею, а когда Цилио поцеловал ее в третий раз, по спине его легонько постучали. Восприняв это как поощрение со стороны Розины, он так пылко припал к ее губам, что она невольно приоткрыла глаза и... взвизгнув, вырвалась из его объятий, а потом, для виду, для челове­ка, постучавшего по спине распаленного страстью Ци­лио, влепила ему звонкую пощечину, вскочила и, по­добрав длинный подол, опрометью кинулась прочь.

Оторопевший Цилио обернулся, уставился на незванного-нежданного, будто видел его впервые.

А увидел он Эдмондо.

— Нравится шипучее, Доменико?

— Да.

— А я — я нравлюсь? — Женщина грациозно подпер­ла рукой бок.

Доменико потупился.

— Ха, какое счастье ему привалило, а он и не отве­чает! — воскликнул Тулио. — Весь город за ней увивается, Доменико, да безуспешно.

— Вы назойливые, а он славный мальчик.

— Слишком стеснительный, не беда, конечно. Вчера выпил и все равно не пошел со мной к скверным женщинам.

— Правда? Говорю же, хороший мальчик. Зачем хо­рошему ходить к скверным?.. Взгляни на меня, не стесняйся.

Все так же подбоченясь, прищурясь, слегка приоткрыв уста, она взирала на Доменико сверху вниз.

— Что ты привязался, остолоп!

— Мне... мне сказали, что ты искал меня.

— На кой ты мне сдался! Какого дьявола пристал! Что тебе нужно, что?! — орал Цилио. — Отвяжись! От­стань!

— Тулио сказал, что ты ждешь тут — меня.

— Ух, покажу ему!.. А ты поверил, осел!